одной отдельно взятой линии и принял историческое решение о начале оного строительства. Старая вражда была забыта.
     - Хорошо, что у них резня кончилась... - произнёс Пётр Андреич. - Полтора года ведь за Кольцо ступить было нельзя - везде оцепление, документы проверяют по сто раз. У меня там дела были в то время - и кроме как через Ганзу, никак было не пройти. И пошёл через Ганзу. И прямо на Проспекте Мира меня и остановили. Чуть к стенке не поставили.
     - Да ну? А ты ведь не рассказывал этого, Пётр... Как это с тобой вышло? - заинтересовался Андрей.

***

     Артём слегка поник, видя, что переходящеее знамя рассказчика беспардонно вырвано из его рук. Но история обещала быть интересной, и он не стал встревать.
     - Как-как... Очень просто. За красного шпиона меня приняли. Выхожу я, значит, из туннеля на Проспекте Мира, на нашей линии. А наш Проспект Мира тоже под Ганзой. Аннексия, так сказать. Ну там ещё не очень строго - там у них же ярмарка, торговая зона. Ну, вы знаете, - у Ганзы везде так: те станции, которые на самом Кольце находятся, - это вроде их дом, в переходах с кольцевых станций на радиальные у них граница, - таможни, паспортный контроль...
     - Да знаем мы всё это, чего ты нам лекции читаешь... Ты рассказывай лучше, что с тобой произошло там! - перебил его Андрей.
     - Паспортный контроль! - повторил Пётр Андреич, сурово сводя брови. Теперь он был должен досказать из принципа. - А на радиальных станциях у них ярмарки, базары... Туда чужакам можно. А через границу их - ну никак.
     - Да что ты будешь делать! - возмутился Андрей. - Что с тобой случилось-то, ты можешь мне сразу сказать, или нет? Чего ты тянешь?
     - Ты не перебивай меня. Ты хочешь слушать - слушай. А не хочешь - сиди вот, чай пей. Развоевался он тут!
     - Ладно, ладно... Молчу я. Молчу. Нем, как лосось дальневосточный, консервированный, - примирительно сказал Андрей. - Продолжай.
     - Ну вот... Я на Проспекте Мира вылез, было у меня чая с собой полкило... Патроны мне нужны были, к автомату. Думал сменять. А там у них - военное положение. Боеприпасы не меняют. Я одного челнока спрашиваю, другого - все отнекиваются, и бочком-бочком - в сторону от меня отходят. Один только шепнул мне: " Какие тебе патроны, олух... Сваливай отсюда, и поскорее, на тебя, наверное, настучали уже. Уходи. Это тебе будет мой дружеский совет" Сказал я ему спасибо и двинул потихоньку обратно в туннель, и на самом выходе останавливает меня патруль, и со станции - свистки, и ещё один наряд бежит. Документы, - говорят. Я им - паспорт свой, с нашим станционным штампом. Рассматривают они его так внимательно и спрашивают: "А пропуск ваш где?". Я им - так удивлённо - "Какой такой пропуск?". Выясняется, что чтобы на станцию попасть - пропуск обязательно получить, при выходе из туннеля столик такой стоит, и там у них канцелярия. Проверяют личность, цели, и выдают в случае необходимости пропуска. Развели, крысы, бюрократию... Как я мимо этого стола прошёл - не знаю... Почему меня не остановили эти обормоты? А я теперь - патрулю это объясняй. Стоит такой стриженый жлоб в камуфляже, и говорит: проскользнул! Прокрался! Прополз! Просочился! Листает мой паспорт дальше - и видит у меня там штампик Сокольников. Жил я там раньше, на Сокольниках... Видит он этот штамп и у него прямо глаза кровью наливаются. Просто как у быка на красную тряпку. Сдёргивает он с плеча автомат и ревёт: руки за голову, падла! Сразу видно выучку. Хватает меня за шиворот и так, волоком, через всю станцию - на пропускной пункт, в переходе, к старшему. И приговаривает: подожди, мол, сейчас мне только разрешение получить от начальства - и к стенке тебя, лазутчика. Мне аж плохо стало. Оправдаться пытаюсь, говорю: "Какой я лазутчик? Коммерсант я! Чай вот привёз, с ВДНХ." А он мне отвечает, что, мол, он мне этого чая полную пасть напихает и стволом утрамбует ещё, чтобы больше вошло. Вижу, что неубедительно у меня выходит, и что если сейчас начальство его даст доб
ро, отведут меня на двухсотый метр, поставят лицом к трубам и наделают во мне лишних дырок, по законам военного времени. Нехорошо как получается, думаю... Подходим к пропускному пункту, и жлоб мой идёт советоваться, куда ему лучше стрелять. Смотрю я на его начальника, и прямо камень с сердца - Пашка Федотов, одноклассник мой, мы с ним ещё после школы сколько дружили, а потом вот потеряли друг друга...
     - Твою мать! Напугал как! А я то уже думал что всё, убили тебя...- ехидно вставил Андрей и все люди, сбившиеся у костра на двухсот пятидесятом метре, дружно загоготали.

***

     Даже сам Пётр Андреич, сначала сердито взглянув на Андрея, а потом не выдержав, засмеялся. Смех раскатился по туннелю, рождая где-то в его глубинах искажённое эхо, непохожее ни на что жутковатое уханье... И прислушиваясь к нему, все понемногу затихли.
     И тут из глубины туннеля, с севера, довольно отчётливо послышалось давешние подозрительные звуки - шорохи, и лёгкие дробные шаги.
     Андрей, конечно, был первым, кто всё это расслышал. Мгновенно замолчав и дав остальным знак молчать тоже, он поднял с земли автомат и вскочил со своего места. Медленно отведя затвор и дослав патрон, он бесшумно, прижимаясь к стене, двинулся от костра - в глубь туннеля. Артём поднялся было тоже, было очень любопытно посмотреть, кого он упустил в прошлый раз, но Андрей обернулся и шикнул на него сердито, и он послушно опустился на место.
     Приложив автомат прикладом к плечу, Андрей остановился на том месте, где тьма начинала сгущаться, а свет от костра совсем уже слабел, лёг плашмя, и крикнул: "Дайте света!"
     Один из его людей, державший на готове мощный аккумуляторный фонарь, собранный местными умельцами из старой автомобильной фары, включил его, и луч света, яркий до белизны, вспорол темноту. Выхваченный из мрака, появился на секунду в их поле зрения неясный силуэт - что-то совсем небольшое, нестрашное вроде, которое тут же стремглав бросилось назад, на север. Артём, не выдержав, заорал что было сил: " Да стреляй же! Уйдёт ведь!"
     Но Андрей отчего-то не стрелял. Пётр Андреич поднялся тоже, держа автомат наготове и крикнул: "Андрюха! Ты живой там?" Сидящие у костра обеспокоенно зашептались, и послышалось лязганье затворов. Но тут он наконец показался в свете фонаря, вставая с земли, отряхивая свою куртку и смеясь.
     - Да живой я, живой! - выдавил он сквозь смех.
     - Что тут смешного-то? - настороженно спросил Пётр Андреич.
     - Три ноги! И две головы! Мутанты! Чёрные лезут! Всех вырежут! Стреляй, а то уйдёт! Шуму-то сколько понаделали! Это надо же, а! - продолжал смеяться Андрей.
     - Что же ты стрелять не стал? Ладно, ещё парень мой - он молодой, не сообразил... А ты как проворонил? Ты ведь не мальчик ... Знаешь, что с Полежаевской случилось? - спроил сердито Пётр Андреич, когда Андрей вернулся к костру.
     - Да слышал я про вашу Полежаевскую уже раз десять! - отмахнулся Андрей. - Собака это была! Щенок даже, а не собака... Она тут у вас уже второй раз к огню подбирается, к теплу и к свету. А вы её в первый раз чуть не пришибли, и теперь ещё меня спрашиваете - почему это я с ней церемонюсь? Живодёры!
     - Откуда же мне знать, что это собака? - обиделся Артём. - Она тут такие звуки издавала... И потом, тут, говорят, неделю назад крысу со свинью размером видели...- его передёрнуло. - Пол-обоймы в неё выпустили, а она - хоть бы хны...
     - А ты и верь всем сказкам. Вот погоди... Сейчас я тебе твою крысу принесу! - сказал Андрей, перекинул автомат через плечо, отошёл от костра и растворился во тьме.

***

     Через минуту из темноты послышался его тонкий свист. А потом и голос его раздался тихо, ласковый и зовущий: " Ну иди сюда... Иди сюда, маленький, не бойся!" Он уговаривал кого-то довольно долго, минут десять, и подзывая, и свистя, и вот, наконец, его фигура снова замаячила в полумраке. Он вернулся к костру, присел и, торжествующе улыбаясь, распахнул куртку. Оттуда вывалился на землю щенок, дрожащий, жалкий, мокрый, невыносимо грязный, со свалявшейся шерстью непонятного и неразличимого цвета, с чёрными глазами, наполненных ужасом и прижатыми маленькими ушами. Очутившись на земле, он немедленно попытался удрать, но был схвачен за шкирку твёрдой Андреевой рукой и водворён на место., Гладя его по голове, Андрей снял с себя куртку и накрыл его.
     - Пусть цуцик погреется. Что-то он совсем замёрзший... - объяснил он.
     - Да брось ты, Андрюха, он ведь блохастый наверняка! - пытался урезонить его Пётр Андреич. - А может, и глисты у него есть... И вообще - подцепишь заразу какую-нибудь, занесёшь на станцию...
     - Да ладно тебе, Андреич! Кончай нудить. Вот, посмотри на него! - и, отвернув полог куртки, он продемонстрировал Петру Андреичу довольно симпатичную мордочку щенка, всё ещё дрожавшего, то ли от страха, то ли никак не могшего согреться. - В глаза ему смотри, Андреич! Эти глаза не могут врать!

***

     Пётр Андреич скептически посмотрел на щенка. Глаза его были хоть и напуганными, но несомненно честными. И Пётр Андреич оттаял.
     - Ладно... Натуралист юный... Подожди, я ему что-нибудь пожевать поищу, - пробурчал он и запустил руку в свой рюкзак.
     - Ищи-ищи. Может, из него ещё что-нибудь полезное вырастет. Немецкая овчарка, например, - объявил Андрей и придвинул куртку со щенком поближе к огню.
     - А откуда здесь щенку взяться? У нас с той стороны людей нету... Чёрные только... Чёрные разве собак держат? - подозрительно глядя на задремавшего в тепле щенка, спросил один из Андреевых людей, заморенный худой мужчина со всклокоченными чёрными волосами, до тех пор молчаливо слушавший других.
     - Ты, Кирилл, прав, конечно, - серьёзно ответил Андрей. - Чёрные животных вообще не держат, насколько я знаю.
     - А как же они живут? Что они там едят? - глухо спросил второй пришедший с ними, с лёгким электрическим потрескиванием скребя ногтями свою небритую челюсть.
     Был это высокий, плечистый и плотный дядя с выбритой наголо головой и густыми бровями, одетый в длинный и хорошо пошитый кожаный плащ, большая редкость в эти дни, и имел внешность видавшего виды человека.
     - Едят что? Говорят, дрянь всякую едят. Падаль едят. Крыс едят. Людей едят. Непривередливые они, знаешь... - кривя лицом от отвращения, ответил Андрей.
     - Каннибалы? - спросил бритый без тени удивления в голосе, и чувствовалось, что и с людоедством ему тоже раньше приходилось сталкиваться.
     - Каннибалы... Нелюди они. Нежить. Чёрт их знает, что они вообще такое. Хорошо, у них оружия нет, и мы отбиваемся. Пока что. Пётр! Помнишь, полгода назад удалось нашим одного живым в плен взять?
     - Помню... Две недели просидел у нас в карцере, воды нашей не пил, к еде не притрагивался, да так и сдох, - отозвался Пётр Андреич.
     - Не допрашивали? - спросил бритый.
     - Он ни слова по-нашему не понимал. С ним русским языком говорят, а он молчит. И вообще всё это время молчал. Как в рот воды набрал. Его и били - он молчал. И жрать давали - он молчал. Рычал только иногда. И выл ещё перед смертью так, что вся станция проснулась.
     - Так собака-то откуда здесь взялась? - напомнил всклокоченный Кирилл.
     - А шут её знает, откуда она здесь... Может, от них сбежала. Может, они и её сожрать хотели. Здесь ведь всего-то пару километров. Могла же собака пробежать пару километров. А может, это чья-нибудь. Шёл кто-то с севера, шёл, и на чёрных напоролся. А собачонка успела вовремя сделать ноги. Да неважно, откуда она тут. Ты сам на неё посмотри - похожа она на чудовище? На мутанта? Так, цуцик и цуцик, ничего особенного. И к людям тянется. Головой подумай - приучена, значит. С чего ей тут у костра третий час околачиваться?
     Кирилл замолчал, обдумывая аргументы. Пётр Андреич долил чайник из канистры и спросил:
     - Чай ещё будет кто-нибудь? Давайте по последней, нам сменяться уже скоро.
     - Чай - это дело. Давай, - сказал Андрей, и послышались ещё голоса в одобрение предложения.
     ... Чайник закипел. Пётр Андреич налил желающим ещё по одной, и попросил:
     - Вы это... Не надо о чёрных. В прошлый раз вот так сидели, говорили о них - и они приползли. И ребята мне рассказывали - у них так же выходило. Это, конечно, может, и совпадения, я не суеверный, но вдруг - нет? Вдруг они чувствуют? Уже почти смена наша кончилась, зачем нам эта дрянь под самый конец?
     - Да уж... Не стоит, наверное... - поддержал его Артём.
     - Да ладно, парень, не дрейфь! Прорвёмся! - попытался подбодрить Артёма Андрей, но вышло не очень убедительно.
     От одной мысли о чёрных по телу шла неприятная дрожь даже у Андрея, хотя он это и не выдавал. Людей он не боялся никаких, ни бандитов, не анархистов-головорезов, ни бойцов Красной Армии... А вот нежить всякая отвращала его, и не то что бы он её боялся, но думать о ней спокойно, как думал он о любой опасности, связанной с людьми, не мог.
     И все умолкли. Тишина обволокла людей, сгрудившихся у костра. Тяжёлая, давящая тишина, и только чуть слышно было, как потрескивают доски в костре. Да издалека, с севера, из туннеля долетали иногда глухие утробные урчания - как будто Московский Метрополитен и впрямь был не метрополитен, а гигантский кишечник неизвестного чудовища... И от этих звуков становилось совсем жутко.

Глава 2

     Артёму в голову опять полезла всякая дрянь. Чёрные... Проклятые нелюди, которые, правда, в Артёмовы дежурства попадались только один раз, но напугался он тогда здорово, да и как не напугаться... Вот сидишь ты в дозоре... Греешься у костра. И вдруг слышишь - из туннеля, откуда-то из глубины, раздаётся мерный глухой стук - сначала в отдалении, тихо, а потом всё ближе и громче... И вдруг рвёт слух страшный, кладбищенский вой, совсем уже невдалеке... Переполох! Все вскакивают, мешки с песком, ящики, на которых сидели - наваливают в заграждение, наскоро, чтобы было где укрыться, и старший изо всех сил кричит, не жалея связок: " Тревога! ", со станции спешит на подмогу резерв, на стопятидесятом метре расчехляют пулемёт, а тут, где придётся принять на себя основной натиск, люди уже бросаются наземь, за мешки, наводят на жерло туннеля автоматы, целятся, и, наконец, подождав, пока упыри подойдут совсем близко, зажигают прожектор - и странные, бредовые чёрные силуэты становятся видны в его луче. Нагие, с чёрной лоснящейся кожей, с огромными глазами и провалами ртов... Мерно шагающие вперёд, на укрепления, на людей, на смерть, в полный рост, не сгибаясь, всё ближе и ближе... Три... Пять... Восемь тварей... И самый ближний вдруг задирает голову и испускает прежний заупокойный вой... Дрожь по коже и хочется вскочить и бежать, бросить автомат, бросить товарищей, да всё к чертям бросить и бежать... Направляют прожектор в их морды, чтобы ярким светом хлестнуть их по глазам, и видно, что они даже не жмурятся, не прикрываются руками, а широко открытыми глазами смотрят на прожектор и всё размеренно идут вперёд, вперёд... И тут, наконец, подбегают со стопятидесятого, с пулемётом, залегают рядом, летят команды... Всё готово... Гремит долгожданное слово "Огонь!" Разом начинают стучать несколько автоматов, и громыхает пулемёт... Но чёрные не останавливаются, не пригибаются, они в полный рост, не сбиваясь с шага, также мерно и спокойно идут вперёд... В свете прожектора видно, как пули терзают лоснящиеся тела, как толкают их назад,
они падают, но тут же поднимаются , выпрямляются - и вперёд... И снова, хрипло на этот раз, потому что горло уже пробито, раздаётся жуткий вой. И пройдёт ещё несколько минут, пока стальной шквал угомонит наконец это нечеловеческое бессмысленное упорство. И потом ещё, когда все упыри уже будут валяться, бездыханные ( да и дышат ли они?), недвижимые, разодранные на клочки, издалека, с пяти метров будут ещё их достреливать контрольными в голову. И даже когда всё уже будет кончено, когда трупы их уже скинут в шахту, всё будет стоять перед глазами та самая жуткая картина, - как впиваются в чёрные тела пули, и жжёт широко открытые глаза прожектор, но они всё также мерно идут вперёд...
     Артёма передёрнуло при этой мысли. Да уж, лучше про них не болтать, подумал он. Так, на всякий случай.
     - Эй, Андреич! Собирайтесь! Мы идём уже! - закричали им с юга, из темноты. - Ваша смена кончилась!
     Люди у костра зашевелились, сбрасывая оцепенение, вставая, потягиваясь, подбирая рюкзаки и оружие, причём Андрей захватил с собой и подобранного щенка. Пётр Андреич и Артём возвращались на станцию, а Андрей со своими людьми, - к себе на стопятидесятый, ждать, пока и их сменят.
     Подошли сменщики, обменялись рукопожатиями, выяснили, не было ли чего странного, особенного, пожелали отдохнуть как следует и уселись поближе к огню, продолжая свой разговор, начатый раньше.
     Когда все двинулись по туннелю на юг, к станции, Пётр Андреич горячо о чём-то заговорил с Андреем, видно, вернувшись к одному из их вечных споров, а давешний бритый здоровяк, расспрашивавший про рацион чёрных, поотстал от них, поравнявшись с Артёмом и пристроился так, чтобы идти с ним в ногу.
     - Так ты что же, Сухого знаешь? - спросил он Артёма глухим своим низким голосом, не глядя ему в глаза.
     - Дядю Сашу? Ну да! Он мой отчим. Я и живу с ним вместе, - ответил честно Артём.
     - Надо же... Отчим... Ничего не знаю такого... - пробормотал бритый.
     - А вас вообще как зовут? - решился Артём, определив, что если человек расспрашивает про родственников, то это вполне даёт и Артёму право на выяснение его анкетных данных.
     - Меня? Зовут? - удивлённо переспросил бритый. - А тебе зачем?
     - Ну я передам дяде Саше... Сухому, что вы про него спрашивали.
     - Ах, вот для чего... передавай, что Хантер...Хантер спрашивал. Охотник. Привет передавал.
     - Хантер? Это ведь не имя. Это что, фамилия ваша? Или прозвище? - допытывался Артём.
     - Фамилия? Хм... - Хантер усмехнулся. - А что? Вполне... Нет, парень, это не фамилия. Это, как тебе сказать... Профессия. А твоё имя как?
     - Артём.
     - Вот и хорошо. Будем знакомы. Мы наше знакомство, наверное, ещё продолжим. И довольно скоро. Будь здоров! - и, подмигнув Артёму на прощаниe, остался на стопятидесятом метре, вместе с Андреем.
     Оставалось уже немного, издалека уже слышался оживлённый шум станции. Пётр Андреич, шедший с Артёмом, вдруг спросил у него озабоченно:
     - Слушай, Артём, а что это за мужик вообще? Чего он там тебе говорил?
     - Странный какой-то мужик! Про дядю Сашу он спрашивал. Знакомый его, что ли? А вы не знаете его?
     - Да вроде и не знаю... Он только на пару дней к нам на станцию, по каким-то делам, вроде бы Андрей его знает, ну вот он и напросился с ним в дозор. Чёрт знает, зачем ему в дозор идти... Какая-то у него физиономия знакомая...
     - Да. Такую физиономию забыть нелегко, наверное, - предположил Артём.
     - Вот-вот. Где же я его видел? Как его зовут, не знаешь? - поинтересовался Пётр Андреич.
     - Хантер. Так и сказал - Хантер. Хрен поймёшь, что это такое.
     - Хантер? Нерусская какая-то фамилия... - нахмурился Пётр Андреич.
     Вдали уже показалось красное зарево - на ВДНХ, как и на большинстве станций, обычное освещение не действовало, и вот уже третий десяток лет люди жили в багровом свете аварийного освещения. Только в "личных аппартаментах" - в палатках, комнатах, - изредка светились обычные электролампочки. А настоящий, яркий свет от ртутных ламп озарял лишь несколько самых богатых станций метро. О них складывались легенды, и провинциалы с крайних, забытых богом полустанков, бывало, годами лелеяли мечту добраться и посмотреть - как же это - белый свет...
     На выходе из туннеля они сдали в караулку оружие, расписались, и Пётр Андреич, пожимая Артёму на прощание руку, сказал:
     - Ну, Артём, давай ка ты на боковую! Я сам еле на ногах, а ты, наверное, вообще стоя спишь. И Сухому - пламенный привет. Пусть в гости заходит.
     Артём попрощался и, чувствуя, как навалилась вдруг усталость, побрёл к себе - "на квартиру".
     На ВДНХ жило человек двести. Большая часть - в палатках на платформе. Палатки были армейские, уже старые, потрёпанн