с царственным
величием. - Я хочу говорить  также  и  с  другими. Будьте любезны, проводите
меня в зал  моего  Супруга, в мегарон  Долгоотсутствующего, мне надо сказать
собранию несколько слов.
     Пришлось  им уступить. Шумные женихи, сидевшие за столами, которые были
расставлены между колоннами вдоль стен, умолкли и позабыли о еде и  кубках с
вином, видя,  как  она,  с  обдуманной  неторопливостью,  которая  очень  ее
красила, прошла по залу и остановилась у очага, где было место ее Супруга.
     - Ее милость желает  сделать заявление, - объявил дежурный председатель
Антиной  формальным,  парламентским,  хотя  и  несколько  крикливым тоном  -
чувствовалось, что он нервничает.
     Она приступила прямо к делу.
     - Господа, -  сказала она,  -  я вовсе не намерена  каким бы то ни было
образом  оскорблять священные законы гостеприимства, вторгаясь  в ваши,  без
сомнения, очень важные переговоры. Всем вам известны мои сокровенные  мысли,
- (тут она, конечно, прилгнула, уклонилась от истины), - не можете вы  также
не знать мои взгляды на религию и мораль.
     Ей нелегко давалась эта речь - ораторского навыка у нее не было. К тому
же иногда при мысли  об их молодости, об их искренней или неискренней тяге к
ней, об  их плотском к ней влечении и о другой  страсти, которая  сжигала их
души, души скотоводов,  земледельцев, морских разбойников, жаждавших прибыли
и  добычи,  у нее перехватывало дыхание. Вот и теперь, начиная говорить, она
посмотрела  на  всегда  такого  добродушного  Амфинома,  и  голос  ее  упал,
задрожал.  Но все  же  она  овладела  собой настолько,  что  сумела  красиво
закончить свою речь.
     Вначале  она  описала  свое положение  -  нам  оно  уже  известно.  Она
рассказала  им то, что они  и сами прекрасно  знали, а именно что  Супруг ее
покинул дом, чтобы участвовать в славном военном  предприятии,  что  песни и
молва рассказывают о нем как  об одном из  тех, кто был среди первых,  когда
надо было обмануть или сокрушить жестокого  и  злобного врага,  что  вот уже
десять лет, как он  пустился в  путь  на  родину, но никто не знает,  где он
сейчас.  Однако,  заметила она,  сообщений  о  его  смерти не  поступило. Но
разговор сейчас не об  этом, а о другой, быть может,  более близкой кончине.
Ее любимый  свекор, почитаемый всеми Лаэрт, как  им, наверно,  известно, уже
давно болеет. И, судя по всему, может  умереть со дня на день. Когда-то  она
обещала  этому  замечательному   и   достопочтенному   старцу   выткать  ему
погребальный  покров из  полотна  такого размера,  чтобы  он был достоин его
благородного и почтенного тела, его замечательных,  достопочтенных останков.
И что же происходит теперь?
     Она  выдержала  рассчитанную паузу.  Сидевшие  за  столами  застыли,  с
торжественной миной глядя перед собой.
     А она стала говорить о Смерти, об Аиде, куда всем суждено сойти, о том,
что может встретиться на пути  усопшего, когда все  его земные дела и заботы
позади. Можно, к примеру, вообразить  себе такую  сцену: Лаэрт  спускается в
царство мертвых и встречает там много старых знакомцев - ну хотя бы кое-кого
из отцов здесь присутствующих, старых друзей покойного с  утесистого Зама, с
поросшего  лесами  Закинфа  или  со  сказочно  богатого  Дулихия,  таких  же
необыкновенных героев, как он сам. И кто-нибудь из них  скажет:  "Я не узнаю
тебя, старый оборванец". И тогда Лаэрту придется ответить так: "Наверно, это
потому, что  я не  получил достойного одеяния, когда  пустился в путь  сюда,
простившись  с земной жизнью.  Моя  невестка  обещала  мне когда-то  выткать
погребальный покров, но,  увы, не сдержала обещания". И тогда другие умершие
герои решат,  что у него скверная, лживая невестка.  Но господин Лаэрт, быть
может, возьмет  ее под защиту и  скажет:  "Нет, тут не только  ее  вина. Она
хотела ткать, но ваши сыновья, господа, ваши внуки и братья помешали ей, они
наложили запрет на ткачество".
     И  снова рассчитанная пауза. Гости  еще  больше помрачнели, с еще более
виноватым  видом  уставившись  в свои  блюда и  кубки. Те, кто был похитрее,
Антиной, Эвримах  и  иже  с  ними, тоже  приуныли - они видели,  к  чему она
клонит, но не решались ее прервать.  Добродушный Амфином глубоко опечалился.
Они  косились друг на друга, хмурили лбы и качали головами, так что тряслись
и подпрыгивали челки.
     А она продолжала свою речь. Вот, мол, как обстоят дела. Придется Лаэрту
отправиться  в  Аид в  своей деревенской одежде  или, чего доброго, нагишом.
Ничего не поделаешь.
     Новая  пауза. Антиной хотел  было  взять слово,  но она, опередив  его,
продолжала:
     - Боги,  которые  столь мудро вершат  судьбы  смертных, примечая каждое
жертвоприношение  и  каждый  наш  поступок,  и  слышат  каждое  слово,  даже
произнесенное еле слышным шепотом,  наверно, решат, что  это странный способ
оказывать почести умершему, который во многих отношениях был подобен богам и
происходил из рода, удостоенного благословения  бессмертных.  А богам, как и
всем на свете, присуще здоровое и естественное чувство мстительности. Они не
забывают зла.
     Женихи  окраинных   островов  и  даже  некоторые  горожане  со  страхом
переглянулись. А на самых простодушных  деревенских царьках  просто не  было
лица.
     -  И  вот  я  спрашиваю, -  заявила  Пенелопа,  -  есть  ли  среди  вас
кто-нибудь, кто возражает  против того, чтобы я выткала моему свекру  Лаэрту
погребальный покров и  он спустился  в Аид в подобающей ему одежде? Тот, кто
желает  этому  воспрепятствовать, пусть встанет и  заявит об  этом, чтобы  я
могла назвать  его имя моему свекру,  которому зададут  множество  вопросов,
когда он сойдет в славную  обитель  бессмертных  героев,  - закончила  она с
преувеличенной   высокопарностью.  Впрочем,   она  и   в  самом   деле  была
взволнована, тут был не только наигрыш.
     Антиной  открыл  было  рот, но  снова его  закрыл. Он был  в ярости, но
возражать не посмел.
     - Стало быть, я могу начать ткать, не откладывая?
     Теперь уже Антиной настолько  овладел  собой, что мог ей  отвечать,  но
голос его срывался от злобы.
     - Мы вынуждены уступить вам, сударыня.
     - Тут медлить нельзя, - сказала она. - Он может умереть со дня на день.
     - Почтеннейшая, - сказал Эвримах,  обратив к ней  смуглое умное  лицо с
проницательными,  дружелюбными  глазами,  -   почтеннейшая,  ваше  поведение
достойно всяческой похвалы. Но вы не забыли ваше обещание?
     -  Я  всегда исполняю то, что обещала, когда на то  есть  воля богов, -
холодно отвечала она.
     - Простите, - сказал он,  -  я в этом  ничуть не  сомневаюсь, но, когда
шерсть в прядильне придет к концу, вы должны  будете выбрать одного из нас в
мужья.
     Он сделал широкий жест, как бы собирая партию воедино.
     - Я всегда исполняю свои обещания, - повторила  она и вдруг  улыбнулась
ему  и  Амфиному такой  зазывной улыбкой опытной  обольстительницы, что  оба
юноши покраснели. - Но как по-вашему, сударь, - обратилась она к Эвримаху, -
должен мой свекор получить погребальный покров? Должен или нет?
     - Конечно,  вы должны  его выткать, почтеннейшая, - ответил  он, слегка
растерявшись. -  Но я  имел в виду другое:  вы должны  были дать  ответ  уже
теперь, когда иссякнет пряжа и вы покончите с прежним тканьем.
     - Мне кажется, вы ничего не поняли, мой юный друг, - сказала она  таким
снисходительным тоном,  что он снова вспыхнул - краска волной  разлилась  по
молодому лицу.
     - Да нет же, - растерянно сказал он, - но...
     Она не ответила, только  кивнула  и прошествовала к выходу - Достойная,
Многоопытная, Важная Дама.
     А они так  и  остались сидеть. Но едва она вышла, заговорили, перебивая
друг друга.
     - По очереди,  господа,  прошу  вас,  по очереди!  -  крикнул  Антиной,
уязвленный, разъяренный.

        "x x x"
     Слухи,  которые   далеко   не   всегда  содействуют  Славе,  Чести  или
Добродетели, просачивались, словно из пористого  кувшина, летали, точно стая
спугнутых птиц, и тишком, шепотком прокрадывались повсюду. Днем они достигли
города, к вечеру их знал уже весь остров, а несколько дней спустя о том, что
произошло,  знали  во  всем  царстве на островах и  на побережье  Акарнании.
Лидеры Партии Прогресса были взволнованы, обозлены, но было бы несправедливо
утверждать, что  все женихи, подлинные или мнимые, то есть те, кто явился  в
Итаку  отдохнуть,  повидать  знакомых  или  просто  пожить  на  чужой  счет,
огорчились.  Все   понимали,  что  политический  маневр  Пенелопы  -  многие
угадывали,   что  рождением  своим  он  обязан  Эвриклее,  -  продлит  время
сватовства,  а  следовательно,  и тунеядства; теперь  уже  методы,  которыми
оборонялась  Супруга,  были  настолько  ясны  всем,  что  женихи предвидели:
погребальный покров будет немалого размера. Самые  разочарованные из женихов
и самые  обрадованные  из прихлебателей  - первые с кислой  миной, вторые  с
плохо скрываемым ликованием - утверждали, что ожидание затянется на полгода.
     Остановленная   прядильня   и  работавшие  через   пень-колоду  ткацкие
отступили  на второй план - мастерские не  играли больше политической роли и
не влияли на ход событий. Всеобщее внимание сосредоточилось на Пенелопе и на
льне.
     Она должна была  ткать сама, дома, в своих Женских покоях. Встал вопрос
о льне,  о  том, как  его  достать,  и  притом  не откладывая, и диво, какой
широкий отклик он  породил. Первым доставить лен в  кратчайший срок вызвался
Антиной - лен можно было найти  на Итаке. То же самое  предложил  Эвримах, а
добродушный Амфином, предводитель  женихов  с острова сказочных богатств,  с
острова,   обильного  пшеницей,  послал   домой  своего  слугу   и  глашатая
Москариона, чтобы тот доставил лучший лен либо с острова, обильного травой и
пшеницей, либо еще откуда-нибудь - но побыстрее.
     В один прекрасный день лен доставили на Итаку, но Пенелопа сказала, что
она  поручила Эвриклее закупить лен нужного сорта на Большой земле и старуха
уже  за  ним поехала.  Таким образом, дело  застопорилось.  Когда сорок дней
спустя Эвриклея наконец вернулась домой, выяснилось, что сначала  она слегла
в маленьком прибрежном  селении в Элиде у своей новоиспеченной сестры, что в
Акарнании оказалось трудно приобрести лен по сходной цене и все же он куплен
и находится на пути в Итаку. Она также прикупила  немного шерсти - почему бы
теперь, когда  деятельность мастерских  никому  не может причинить вреда или
затянуть ожидание,  не пустить в ход  прядильню и  ткацкие, дабы безделье не
толкнуло  опять  на  стезю  порока  служанок, бывших  жриц и портовых гетер?
Купленный между делом  небольшой запасец  шерсти оказался четырьмя огромными
кожаными тюками, а  десять дней спустя к городской гавани  причалил корабль;
он прибыл с южного берега Большой земли и доставил еще десять тюков шерсти -
великолепный плод путешествия больной, подслеповатой и тугоухой старухи.
     Тут было замечено,  что  шерсть от  долгого лежания  портится, и потому
девушек  немедля  засадили  за пряжу,  но  оказалось, что в  прядильне  мало
работниц и не хватает веретен. Взяли новых прядильщиц, выписали их  с других
островов, с Большой земли, а вскоре и ткацкие заработали полным ходом.
     А льна  все  не было.  Лидеры  Партии  Прогресса роптали и неоднократно
являлись к  лестнице в Гинекей,  но  наконец лен  и в  самом  деле прибыл  с
Большой земли. Пенелопа знала, в какой день его привезут. И когда крутобокий
корабль,  убрав паруса в  проливе против Зама, на веслах  вошел в  городскую
гавань,  встретить его собралась большая  толпа,  словно это прибыл корабль,
груженный  золотом Аргоса [здесь  имеется в виду не город в Арголиде на реке
Инах,  где  во время Троянской войны царем был Диомед,  но вся та область на
Пелопоннесе с центром в  Микенах, где  царствовал Агамемнон;  Гомер называет
"златообильными" Микены,  а Аргосом - иногда - весь Пелопоннес], которое так
охотно расписывала народная фантазия.
     А лен -  оказалось,  что он  уместился в  двух легких  мешках или  даже
кульках.  И  когда  их  внесли  в  покои  Хозяйки,  Эвриклея,  хоть  и  была
подслеповата, обнаружила, что сорт льна не тот - грубый, плохо обработанный.
В этот день  в мегароне  Долгоотсутствующего едва  не вспыхнул бунт.  Оно  и
понятно:  ведь это не детей, не  мальчишек обманули, надули  самым  жестоким
образом, ведь это не младенцы чувствовали, как у них вырастают ослиные уши и
длинный  нос,  -  среди  женихов было немало  зрелых  мужей и  знатных особ.
Некоторые объявили голодовку,  другие напились до безобразия и затеяли драку
во  дворе возле Зевсова  алтаря. Двух нищих выкинули вон, а одного из гостей
родом  с  утесистого  Зама снесли к  гавани  и  на  его  собственном корабле
отправили домой для погребения. Антиной грозился созвать на Рыночной площади
Народное  собрание, но все же не посмел -  пришлось довольствоваться Советом
старейшин, который  состоялся в  доме  одного из местных  женихов,  пожилого
морехода и торговца.
     Эвриклея шепнула словечко на ухо Хозяйке.  Ей, видите ли, приснился сон
о  тетиве, которая лопнула, о крайней мере того, что может стерпеть тот, кто
ожидает свадьбы,  о  богоподобном  отроке,  который  приделал  себе восковые
крылья  и  пытался  взлететь,  но солнце  растопило воск, и -  чудное дело -
отрока звали почти  так  же, как отца  Ее  милости, -  Икаром. Что  бы такое
значил этот сон - она не возьмет в толк.
     - Ты хочешь, чтобы я их успокоила? - без обиняков спросила Пенелопа.
     -  Я  получше  пригляделась  ко  льну, -  сказала  Эвриклея,  близоруко
уставившись на свои скрюченные пальцы.
     - Он, наверно, оказался не так плох, как мы вначале думали?
     - Вот именно, - подтвердила старуха.
     Супруга послала  гонца в Совет старейшин объявить, что хочет говорить с
депутацией. Немного погодя у подножья лестницы в Женские покои стоял Комитет
троих.
     Пенелопа приветливо объяснила, что лен рассмотрели получше.

        "x x x"
     Она пряла сама. И  говорила и других поощряла говорить о том, насколько
она отвыкла от такой работы и что от горя руки ее стали неловкими. К тому же
ей  приходится  приглядывать  за  мастерскими,  они  должны  давать изрядную
прибыль, чтобы она могла принимать гостей, которые приходят и уходят, едят и
пьют,  оказывая  честь ее дому. Женихи не мешали ей получать прибыль от руна
овец, принадлежавших Долгоотсутствующему  на Итаке и на других островах, они
не мешали ей также продавать на материке шерстяную ткань и торговать шкурами
и кожей. Они  не мешали ей ни в чем, кроме одного - пытаться мешать  тканью,
главному тканью.  Тканью  с большой буквы.  Она  пряла в течение  часа утром
после причесывания и  в  течение  часа после обеда.  Пряжа  была  тонкая, из
тонкого льна, царская пряжа, нарядная пряжа, и Пенелопа все время твердила о
том, как медленно работают теперь ее руки, руки женщины,  вообще-то в других
делах весьма сноровистой, руки, которые с неторопливой важностью управлялись
с веретеном и пряли нить.
     - Когда вы рассчитываете начать ткать, Мадам?
     Она отвечала:
     - Я ведь должна еще заботиться о сыне.
     Едва заметный, а  для ныне живущих и  вовсе незаметный взгляд,  которым
они обменялись со старухой Эвриклеей, когда темноликая и подобная кошке дочь
Додиона шла по двору, содержал между прочим напоминание и об этом деле.

        "Глава седьмая. ПЛЕННИКИ"


     Когда он увидел,  как длинный смоленый корабль  Вестника с пятьюдесятью
гребцами,  дав  задний ход, вышел из  бухты на веслах, ретиво всплескивающих
воду, он  отправился в долгую прогулку  по  узенькому  полуострову, а  потом
поднялся в горы. Четверо оставленных  Вестником стражей  следовали за ним  в
некотором отдалении. Стояла прекрасная погода; когда судно, выйдя в открытое
море, подняло  парус, задул легкий западный ветерок: в солнечном свете парус
казался кроваво-красным.
     Он  пытался как-то разобраться в своих чувствах. Но это  было все равно
что  сдирать корки с  еще не зажившей раны: малейшая неосторожность  - и она
воспалится. Он старался представить себе нынешнюю Пенелопу, но у него ничего
не  получалось. Я  ведь  и сам  уже  старик,  я тоже,  думал  он.  Но  всего
мучительнее было  думать  о  мальчике, чужом человеке,  о молодом мужчине, о
котором он  не  имел ни малейшего понятия.  Что он  собой представляет?  Как
говорит?  Что у  него  внутри? И есть  ли у него  что-нибудь внутри? Вопросы
оставались без ответа.
     Больше   всего   его  удивляло   то,  что  его   охватила  своего  рода
предотъездная  лихорадка.  Конечно,  не та, что  в юности, когда он  впервые
отправился на  корабле в Пилос, в  Лакедемон, а потом на  Крит или когда он,
злясь на то,  что его  принудили,  и  все же  охваченный жаждой приключений,
последовал за Агамемноном в  Трою. Теперь он не мечтал о приключениях. Но он
с  интересом  думал,  каково  будет вновь  почувствовать  под ногами  палубу
корабля -  нет, пожалуй, это должен  быть плот, -  оказаться в море, ощутить
его, повстречаться  лицом  к  лицу с Посейдоном. А  далеко на  востоке лежит
остров, и  ему предстоит зашагать  по его  каменистому берегу, вскарабкаться
вверх по склону  и подойти  к своему  собственному  дому. При этой  мысли им
овладевал страх - волнение, любопытство, сомнения и страх.
     За вечерней трапезой она дала ему отмолчаться.  Поднося кубок к губам -
а  он подносил его часто, -  он бросал поверх  него в  ее сторону осторожный
взгляд. Она была хороша, отталкивающе хороша, притягательно хороша,  холодна
как лед, горяча и прекрасна. Вино навеяло на него угрюмую печаль.
     - Ты, конечно, хочешь отправиться в путь  как  можно  скорее? - наконец
молвила она.
     - Калипсо, - ответил он, - мне было хорошо с тобой.
     - Ты всегда был недоверчив, - отозвалась она. -  Нет, нет,  не спорь, я
знаю. И в каком-то смысле я тебя понимаю. Ты потому и был  подозрителен, что
у тебя не было соперника.
     - Что-то я не  пойму,  -  сказал  он, неуверенно улыбнувшись, и потупил
глаза.
     - Не стоит объяснять.  Но ты был подозрителен, потому что считал, что я
любой   ценой   хочу   тебя   удержать.  Я   была  так   одинока,  отвержена
Высокодержавным Семейством, вот ты  и  думал  про  себя:  наконец ей удалось
подцепить подходящего мужика, готового спать с ней  каждую ночь, - теперь уж
она его  из рук не  выпустит. Правда ведь,  ты так думал?  Я не спрашиваю, я
уверена, что это так.
     - Все эти разговоры - игра ума, - сказал он.  - Но во многом ты  права.
Да  и как мне было удержаться от подозрений? Здесь  нет  ни одного корабля -
только маленький  челнок, чтобы плыть  к Гроту, - ни одной  настоящей лодки,
ведь  люди  благородные  рыбы  не  едят, а  рабы  могут ловить ее  с берега.
Никакого  столярного  инструмента, захоти  я  столярничать: в твоей  усадьбе
вообще нет никаких орудий,  только столовые приборы да мечи, чтобы  было чем
убивать,  на случай  если явятся враги.  Сама ты  никуда  не ездишь,  просто
потому что сама ты - пленница. А когда у пленницы появился пленник...
     - Теперь игру затеял ты, - сказала она. - Скоро ты отправишься в путь?
     - Как только у меня будет плот, чтобы держаться на волнах.
     -  Странный  ты,  -  сказала она.  -  Ты  все  время  был  странным,  я
чувствовала это каждую минуту, что провела с тобой. - Она перегнулась к нему
через стол. -  Я вижу, что у тебя на душе. Ты хочешь уехать, но боишься, что
мир, в который ты вернешься, будет похож  на  тот, который ты оставил  много
лет  назад.  Или  наоборот,  что  он  изменился  и  ты  не  сможешь  к  нему
приспособиться,  не сможешь в нем  жить. Здесь царит  покой  неизменности. Я
могла  бы сделать  тебя бессмертным,  как я сама,  и ты мог бы  жить  долго,
вечно. Но цена  за это  - вечная неизменность. А ты ее не  хочешь. И еще  ты
считаешь  своим долгом уехать. Прежде ты хотел остаться  здесь, хотя никогда
не заговаривал со мной об этом. Почему ты  не уехал с Гермесом? Ра