житье-бытье - вот на что это было похоже.
     Он пригубил вина, потом посидел, вспоминая, с закрытыми глазами.
     - А когда Гелиос  поднялся  высоко в небо и мы уже  обливались потом  в
своих шкурах, явился старец. Мне показалось, что он возник прямо из моря, но
я  не уверен,  возможно, он  приплыл  на  лодке  с  Большой  земли.  С  виду
обыкновенный  человек,  обыкновенный  бог  -  только  с квадратной  бородой,
длинными волосами и  поясом,  какие  носят в Египте;  коренастый и жилистый,
старый и седой, даже грудь его, помнится,  поросла седыми волосами. И тут мы
выскочили из засады и схватили его.
     Забыв о смешном  имени бога, все  подались  к Менелаю и слушали, затаив
дыхание.
     - И что же? - Это спросил Писистрат.
     - Он стал менять обличье, - сказал Менелай. - Тюлени, все остальные, те
сразу  потащились к воде  - бульк!  -  и были таковы. Но старика  мы держали
крепко, хотя он оказался великим мастером принимать разные виды,
     - А чей вид он принимал? - спросил Телемах.
     -  Сначала  льва,  -  ответил  Менелай.  -  То есть он  рычал,  пытался
кусаться, бить лапами  и реветь, как лев. Но я крикнул ему в самое ухо: "Зря
стараешься,  мы  эти  штуки знаем, с нами этот номер  не пройдет. Мы  немало
поездили по свету, так  что с нами этот фокус не пройдет, старина!" Тогда он
стал извиваться наподобие гигантского  змея, шипел, старался подставить  нам
ножку и напугать нас, потом стал хрюкать, как вепрь, и прыгать, как пантера,
а иногда нам начинало казаться, что мы поймали и держим в руках поток, реку,
ручей,  таким он был вертким, а  под  конец он расставил  ноги, изображая из
себя дерево,  несокрушимый,  вросший  в землю  корнями дуб. Но  мы все равно
крепко держали его, и тогда он наконец сдался.
     Менелай   перевел  дух.  Он  устал   от   повествования,   потому  что,
рассказывая, он сам извивался всем телом, пытался рычать, так что его голос,
хотя  он  был  слабым,  тонким  и даже  почти пискливым,  отдавался  эхом  в
мегароне,   он   пытался  изобразить  струящуюся  воду   и  прыжки  пантеры,
раскачиваясь во  все  стороны, лягаясь и  размахивая  руками. На  лбу у него
выступила испарина. Елена слушала с закрытыми глазами.
     - Словом, как я уже сказал, старик сдался, - снова заговорил Менелай. -
Мы его доконали. Нас ведь было трое против одного.
     - И что же, он стал прорицать и сказал правду? - спросил Телемах.
     - Да, что-то в этом роде. Он стал говорить о моем брате Агамемноне.
     Лицо Менелая омрачилось, и  это сумрачное настроение передалось другим.
Телемах подумал о своем отце, о Долгоотсутствующем, Писисграт попик головой,
вспомнив или  тщась вспомнить старшего  брата,  погибшего  на  Войне.  Елена
открыла глаза, перевела равнодушный взгляд с одного на другого. И вздохнула,
как пресыщенная едой и рассказами хозяйка дома, как женщина, которую снедает
тайная  печаль,  -  во вздохе этом явственно прозвучала  тоска. Не сказав ни
слова, она извлекла спрятанный на груди флакон с египетским зельем, добавила
несколько капель в  кратер и протянула  его через  стол царю. Менелай быстро
взглянул на нее, взгляды их встретились, он кивнул, подлил  в  кратер вина и
воды и подал гостям.
     -  За ваше  здоровье  и за здоровье богов, господа, - сказал он, сделав
большой глоток.
     Елена  пила  с жадностью,  с какой не подобает пить женщине  и  царице.
Писисграт чмокал,  прихлебывая  напиток, и,  когда  отставил  кубок,  капли,
скопившиеся в уголках его губ, потекли на тяжелый  борцовский подбородок. Он
отер  их тыльной  стороной руки - по-деревенски, дружелюбно подумал Телемах.
Сам он делал неторопливый глоток и, закрыв глаза, со смаком пропускал  его в
горло.
     И вскоре на душе у них опять посветлело.

        "1"

     А в  туче  над  ним  разыгрывалась Война:  долгие приготовления  к ней,
осада, победа, вторжение, дни оккупации, когда они сровняли Трою с  землей и
сожгли ее дотла. Он видел все это сквозь сомкнутые веки и слышал собственные
мысли:  это не  я.  Это сын  Ахилла. Это Война.  Я был всего лишь участником
Войны. Но Война - это не я.
     Сон принес  ему отдых,  он  дышал, равномерно чередуя  вдохи  и выдохи.
Повернулся на бок, съежился в материнском лоне сна, а  потом  снова лежал на
спине, созерцая сновидение, видел, как оно разворачивается  перед ним, потом
повернулся на другой бок  - так проходили ночные часы. "Одиссей! -  окликнул
его  кто-то.  -  Эй  ты,  герой,  удивительный  странник,  отменный  хитрец,
рассказывай!"  "Сейчас,  сейчас, - забормотал он, - дайте  мне  только время
подобрать слова, такие, чтобы люди смогли их переварить, потому что, вздумай
я рассказать правду, они мне не поверят. Я  должен превратить свой рассказ в
легенду,  я должен сочинить нечто такое, что они способны усвоить. Я побывал
в Царстве Мертвых, а потом вернулся к ней - Кирке-Калипсо-Кирипсо-Калирке, и
я..."
     Его спутники  карабкались вверх по горе.  Они хватались за  ветки елей,
глядели  сквозь  них вниз,  и далеко,  в узком  заливе, видели  корабль. Уже
заметно посветлело, скоро утро, уже утро.
     "Дальше мы идти не можем!  -  кричали они  ему вниз. - Мы не можем идти
дальше на двух ногах, как люди. Мы превратились в свиней".
     "Сейчас, сейчас!" - кричал он им, глядя вверх, в темноту, а Свет, День,
тем временем расползался вширь у его ног, вырастал из моря.
     Он жевал корень растения  -  моли-моле-мола-молалала-ла-ла!  -  которое
подарил  ему  бог,  Легконогий. Меня  колдовство не возьмет,  я в свинью  не
превращусь, думал он.
     Я      женюсь      на      ней,      думал      он.       Она      моя.
Кирка-Калипсо-Кирипсо-Калирке-Ка-Навзикая-а-а! Ха-ха! Ха-ха-ха!

        "2"

     Когда  они  нахохотались  всласть над безумно, ну просто-таки до  колик
смешным  Проти-проти,  Менелаю удалось  овладеть  собой  и  довольно  связно
рассказать о том, что же напророчил ему старец.
     С улыбкой,  которая стала еще более  мягкой, живой и  человечной, когда
разворошенные поленья, затрещав, снова вспыхнули в очаге, царь сказал:
     -      С      моим      братом     Агамемноном     стряслась      беда.
Проти-проти-прут-плот-плип-плоп-плап-плакс-плом без  обиняков заявил, что мы
застряли  здесь, на его моржовой стоянке,  потому, что поскупились на жертвы
Бессмертным.  Мы должны  вернуться к реке Египет, сказал  он. Как  бы ни был
долог  путь, мы должны вернуться обратно  и там принести  жертвы. А  потом я
узнал, какая беда стряслась с моим братом и со многими другими.
     -  Проти-плюти-плокс-пликс-плом-прут!  - шипело  и пузырилось на  губах
Писистрата так, что брызги слюны летели через стол.
     - А об отце моем он ничего не говорил? - хохотал Телемах.
     - О боги, я  умру  от смеха!  -  стонала, давясь от хохота, Елена,  она
откинулась на стуле, грудь ее колыхалась,  ляжки вздрагивали и тряслись. - Я
лопну от смеха, Менелай!
     Менелай снова взял себя в руки и заговорил совершенно внятно:
     -   Об  Одиссее?   Как   же,   я  еще   до  этого   дойду.  Но  сначала
старец-перевертыш рассказал о том, что случилось в Аргосе. Нет, первым делом
он  рассказал  о  том,  как  меньший  Аякс  [в  отличие  от  большого  Аякса
Теламонида, который покончил с собой еще под Троей, меньший Аякс спасся было
от  гнева Афины, но  за святотатство был  наказан Посейдоном и утонул],  сын
Оилея из Локриды, рассердив Посейдона (это старец хотел предостеречь меня!),
погиб  на  пути  к  дому:  он сорвался  со  скалы на берегу, к которому  они
пристали, грохнулся головой о  скалу так,  что треснул не только череп, но и
скала...
     Они хихикали, они взвизгивали, они пили.
     -  А  потом речь  зашла о  моем  брате.  Старый  тюлень  уверял,  будто
Агамемнон так дерзко  обидел богов, что  Посейдон направил его корабль прямо
во  владения  Эгисфа, а там  уже  его подстерегали Эгисфовы  дозорные, да  и
Клитемнестра, моя  свояченица и  невестка,  была под рукой, но теперь каждый
знает, что Агамемнон вернулся в Микены, а  там за его столом и в его постели
обосновался Эгисф. Так или иначе, моего брата лишили жизни  самым гнусным  и
свинским образом, -  беспечным тоном сказал Менелай. -  Все это я и узнал от
Проти-про...
     Они снова прыснули.
     Когда  они  отсмеялись и на  время успокоились,  Телемах,  отерев слезы
смеха, спросил:
     - А про моего отца? Что сказал старик-тюлень про...
     - Само собой, я оплакал моего брата, - продолжал  Менелай.  - Уж вы мне
поверьте.  Но -  как бы это получше выразиться, - несмотря на мою  скорбь, у
меня камень упал с  души,  я возрадовался, я был счастлив оттого, что  узнал
правду.  А старец и в самом деле был прекомичен.  Вот о чем я думал, сидя на
песке и проливая слезы.
     - Выпьем, - предложила Елена.
     Когда они  осушили кубки, Телемах  снова  задал  свой вопрос, и у  него
мелькнула смутная догадка, что царь хочет уклониться от ответа.
     -  Об  Одиссее? Да,  само собой,  - сказал Менелай.  - Одиссей вернется
домой. Возможно, он уже сейчас на пути к дому. Он жив.
     - Я уверена, что он жив и едет домой, - поддержала супруга Елена.
     - Это очень убедительно, - сказал Писистрат, подняв голову, и улыбнулся
Телемаху, открыв в улыбке крупные белые зубы.
     Елена  взялась за  золотое веретено, погрузила  свою округлую,  мягкую,
белую  руку  в  шерсть,  улыбнулась,  зевнула,  тряхнула   головой  и  снова
улыбнулась.
     Язык у нее заплетался - правда, не очень заметно.
     - Я верю в Проти-проти, - -сказала она.
     Их так и подмывало снова захихикать, но они удержались.
     - Да, я верю маленькому, славному, доброму старикану, - продолжала она.
- Симпатичной  мордашке.  Уйма его предсказаний сбылась. А насчет Агамемнона
он все же не  соврал. Хотя  я  должна  сказать,  что  вся история похожа  на
небылицу. Например, то, что старик был начальником над тюленями.  И то,  что
он  все  время  менял  свой  облик  и  так  странно  себя  вел.   Как-то  не
по-человечески.
     Менелай погладил свою светлую, отливавшую золотом бороду.
     - Да,  если  хочешь,  небылица,  сон, - сказал он.  - И все  же, как ни
верти,  это своего рода факт. А в  том, что старик извивался, выкручивался и
пытался прикинуться  чем только  мог, чтобы увильнуть  от правдивого ответа,
вообще  ничего удивительного нет.  Взять  хотя  бы  нашу  политику, когда мы
развязали войну с Троей, она ведь тоже была примерно такой.
     Телемах   снова   почувствовал   успокоение,   упрямую   надежду,  даже
уверенность.  Он  переживал минуты счастья, радостного ожидания.  Все  будет
хорошо.
     Дрова в очаге догорели. Угли еще мерцали, изо всех углов мегарона к ним
подползал  сумрак. А  в маленьком  кружке  царило  отупелое счастье, счастье
египетского зелья. Я молод, думал Телемах, папа вернется, меня ждут отмщение
и  царство, я сильный, хотя в  данную минуту меня клонит в  сон. Ничего, что
мой брат Антилох  погиб, думал Писистрат, он  был герой, и его имя останется
жить в песнях, я его  брат, а Телемах мой друг, почти  брат. Слава богу, все
позади, думала Елена, и не надо  никуда больше ездить, и есть капли, которые
избавляют от ненужных мыслей. Слава богу, что есть капли. Слава богу, что по
вечерам темно, слава богу, что есть косметика, слава богу, что меня не видят
по утрам, когда я  просыпаюсь,  слава богу, что  Менелай такой добрый. Слава
богу, что  он  у меня  такой и что можно забыть.  А Менелай  думал:  славные
пареньки. Они утешились. Я здоров. А когда я пущусь в странствие в следующий
раз, если сон меня не  обманул, это будет  уже странствие в край бессмертных
богов,  в блаженное  царство  Радаманфа  [имеется в  виду не  все  загробное
царство,  одним из судей над которым (вместе с братьями Миносом и Эаком) был
Радаманф,  но   лишь   Элизиум  (Елисейские  поля),  "где  пробегают  светло
беспечальные  дни  человека"  ("Одиссея",  IV, 565)], в  приветливый, уютный
Элизиум. А там никаких войн. Никакой политики. Никаких супружеских неувязок.
И в точности как здесь каждый день блаженное питье.
     Встав,  он поглядел на  Елену, глаза ее  были закрыты, она уснула, и он
сказал, понизив голос:
     -  А я  однажды пущусь в странствие, в  долгое  странствие. Так  сказал
старик. В страну,  где мягкая зима и прохладное лето. Но это случится еще не
сразу, не скоро, тогда, когда я стану, быть может, глубоким стариком

        "Глава двадцать четвертая. КОНТРАПУНКТ III"


        "А"

     - Я  всегда  терпеть  не могла  кошек, - сказала  Пенелопа,  дав  таким
образом  выход  своей ярости  при  виде  шедшей  по  двору наложницы  многих
женихов, все еще прекрасной дочери Долиона.
     Она  не женщина,  не человек,  думала  Долгоожидающая, она  животное  с
прорехой в теле. Она  рабыня,  и я могу сделать с ней, что захочу: захочу  -
могу  даже оставить в  живых. Спит  с  кем  попало,  последним  был Антиной.
Пузатая распутная тварь. Я... Я... Я с кем попало  не спала.  Я не  шлюха. И
родила я только однажды. А эта будет плодить детенышей, как кошка, как змея,
как...
     Она резко обернулась к стоявшей за ее спиной Эвриклее и крикнула:
     - Почему ты не сказала мне раньше?!
     - Я ему пообещала, Ваша милость
     - Пообещала!
     Но  тут  она  вспомнила  другое обещание,  мимолетно  вспомнила вдруг -
Тканье. Она попыталась овладеть своим голосом.
     - Я его  мать, - сказала она. -  Ты обязана  была  сообщить мне, что он
ушел  в море  на  корабле. Для  чего  ты вообще здесь?  Отвечай! Отвечай сию
минуту. - Ее снова захлестнула ярость. - Не то я тебя убью!

        "x x x"
     Ноэмон, сын Фрония, был озадачен: он  решил, что,  как  видно,  хлебнул
лишнего  у  себя  на постоялом дворе в  гавани, где  обитали  мучимые вечной
жаждой женихи с утесистого  Зама.  Дело в том, что ему  было видение.  Среди
бела дня на улице он увидел Ментора,  хотя прекрасно знал, что старый мудрец
отправился в Пилос с мальчонкой Телемахом. Ноэмон подошел прямо к Ментору и,
тронув его за плечо, заглянул в бородатое лицо:
     - А я думал, ты  странствуешь.  Стало быть, вы все уже вернулись? А где
вы причалили мое судно?
     - Странствую? - переспросил Ментор, любивший строить  из себя философа.
- Все мы вечные странники. Я странствую по своей жизни,  - заявил он важно и
глубокомысленно. - Мы странствуем во сне и наяву. Ты сам - странствие, и я -
странствие, дальнее  странствие совершают вместе с нами боги,  и хорошо было
бы  прожить так  долго,  чтобы  увидеть,  чем  кончится  великое  вселенское
странствие.
     - Кончай ерунду пороть! - сказал Ноэмон. - Когда  ты вернулся? Ты  что,
не понимаешь: я хочу знать, что вы сделали с моим прекрасным судном?
     -  Я  возвращаюсь всегда, -  заявил  Ментор, дернув  себя  за бороду  и
нанизывая  одну  за другой дурацкие мысли. - Когда я был молод, я вернулся с
Крита. Потом я вернулся в Трою, где никогда прежде не бывал,  с  Итаки, где,
правду сказать, пребывал почти всегда. Я вернулся из Трои по окончании самой
великой, кровавой и  жестокой за всю мировую историю войны. Вчера я вернулся
из деревни,  я  навещал  Лаэрта, мы  обсуждали с ним  проблемы  философии  и
огорода - они хорошо сочетаются, это  родственные материи, и  нашли решение.
Сейчас  я возвращаюсь из гавани, а  немного  позже  вернусь из  своего дома,
потому что мне надо зайти во дворец поглядеть, что там поделывают женихи.  А
потом,  к  твоему  сведению,  я вернусь оттуда.  Вечное возвращение,  вечное
странствие - в этом все дело.
     -  Тьфу,  чушь какая!  -  сказал  Ноэмон, не на шутку  разозлившись  на
седобородого. - Где вы оставили  мое быстроходное судно, у меня в нем нужда,
и где мой сын, он ведь уехал с вами?
     - Судно?
     - Ну  да! Лучшее мое  судно. Настоящий быстроходный корабль! Где вы его
причалили?
     - Судно, корабль?  -  переспросил  Ментор.  -  Сама жизнь  судно.  Если
поразмыслить, жизнь - это, по сути дела, корабль.
     Преисполненный сознания собственной мудрости, он зашагал дальше, думая,
вероятно,  что  Ноэмон  увяжется за  ним,  пойдет с  ним  рядом, внимая  его
рассуждениям.  Однако трактирщик  постоял некоторое  время, прислушиваясь  к
удаляющемуся  бормотанью. А  потом  его  разобрала злость и  даже страх. Он,
пыхтя, побежал вдогонку за стариком и снова схватил его за руку:
     - Говори, откуда ты сейчас вернулся, с Большой земли или нет?
     Ментор остановился, посмотрел на  Ноэмона, подумал, взвесил свои слова,
как если бы у него были в руках весы  - так, во всяком случае, выглядели его
жесты.
     - Мы всегда  возвращаемся с Большой земли,  мой мальчик. И боги  и люди
приходят с Большой земли. Я тоже пришел с Большой  земли. Но откуда приходит
Большая земля? Ответь мне, если можешь!
     - Но я говорю про сегодняшний день! - завопил Ноэмон.
     - По правде сказать, я давным-давно не бывал на Большой земле, - сказал
старик. - То есть нет, в мечтах я бывал там часто.  Но ноги мои, мои усталые
ноги, не ступали на землю материка уже много лет.
     - Но  разве  ты не последовал  за  Телемахом  и  за моим  мальцом  с их
приятелями? Когда они отплыли в Пилос? Дней десять тому назад?
     - Я всегда  следую за  сыном Одиссея, - ответил старик Ментор  и поднял
руку,  как  бы  наставляя  и благословляя. -  Я  следую  и слежу  за  ним  с
величайшим  вниманием. Это моя  обязанность. Мыслящие граждане нашего города
не могут не знать, что его отец был моим  лучшим другом. Телемах принадлежит
к числу лиц, за которыми я слежу с особенным вниманием... Ах вот как, так он
на Большой земле? - вдруг с любопытством спросил старик.
     -  О  милостивый громовержец!  -  воскликнул  Ноэмон и  помчался  своей
дорогой  - сначала в гавань, потом в трактир,  где  он  залпом осушил  кубок
почти  не разбавленного вина, потому что пот  катил  с него градом,  а потом
поднялся к себе в комнату и стал думать. И решил, что ему было видение. Ведь
Ментор  должен теперь  находиться в  Пилосе,  он, Ноэмон, сам видел, как тот
всходил на корабль.  Чудеса, однако, подумал он. Видение как две  капли воды
походило на  явь!  А  впрочем, чего удивляться? Чудеса  в том и состоят, что
видения кажутся явью.
     И тут же в нем пробудилась тревога о его прекрасном судне. На мгновение
Ноэмон подумал  и о  сыне  -  впрочем, мимолетно, потому что  от корабля его
мысль сразу перескочила на тягловых  животных, составлявших его имущество на
Большой земле,  - это были  двенадцать жеребят, в которых он (из  тщеславия)
поместил часть своего  капитала,  и несколько мулов.  Животных он  держал  у
двоюродного брата  в Элиде, и теперь ему  страстно  захотелось немедленно на
них взглянуть.

        "x x x"
     - Пришел Ноэмон, - сказала  Эвриклея.  - И  ведет себя как-то чудно.  Я
надеялась, что  он придержит язык, а  он возьми да все и ляпни. Говорит, что
ему было видение, он напился еще до завтрака, и, когда они, особы, которые в
мегароне, спросили, что он видел, - само  собой, хотели над ним потешиться -
он возьми и скажи, что видел Ментора.
     - А что особенного в том, что он видел Ментора? - спросила Пенелопа.

        "x x x"
     Схватив Ноэмона за шиворот, Ангиной крикнул:
     - А ну, выкладывай всю правду, старик! Что там за история с Ментором?
     - Я думал,  он на  Большой земле, -  отвечал  Ноэмон сразу  пересохшими
губами. - Да я и сейчас думаю, что он на Большой земле, а это было  видение.
Но,  господи,  до  чего же он  был  похож:  на  самого себя.  Он был... ну в
точности как если бы это был он.
     -  Пьяная  скотина!  -  рявкнул  Ангиной,  выпустив  Ноэмона, и  грозно
выпрямился, расставив ноги и скрестив руки на груди.  - Давай выкладывай всю
правду, а не то...
     Эвримах и Амфином гоже повскакали с мест.

        "x x x"
     Дворник, сверхштатный певец, вестоносец и двойной шпион по имени Медонт
перенес одну ногу  через очень высокий (внешний и внутренний) порог и увидел
обеих женщин. Хозяйка стояла у окна, она смотрела во двор и  прислушивалась.
Снизу из  зала доносился беспокойный  шум