а.  Он  сидел  подавшись  вперед  и
разглядывал ступни своих ног, она посмотрела на его профиль, на волосы, лоб,
нос, бороду, шею. Эвриклея нагнулась, подняла с пола таз.
     Пенелопа встала.
     - Меня немного клонит в сон, - сказала она. - Пойду, пожалуй, лягу.  Мы
еще с вами поговорим. Время у нас будет. Ведь я полагаю, вы останетесь здесь
надолго, любезнейший, - холодно сказала она.
     - Спасибо, госпожа, - ответил он.
     Сделав несколько шагов по направлению к двери во внутренние  покои, она
остановилась и обернулась. Теперь  на него падало больше света. Эвриклея шла
к наружной двери с тазом, в котором плескалась и взбулькивала вода.
     -  А вообще-то  мысль насчет состязания недурна, - сказала  Пенелопа. -
Это я славно придумала, хорошо, что эта мысль пришла мне в голову.
     - Да,  госпожа,  вам пришла в  голову замечательная мысль, - подтвердил
он.
     Эвриклея  остановилась  так  внезапно,  что   расплескала   воду.   Она
переводила  с одного  на  другую  свой  мутный,  подслеповатый,  прищуренный
взгляд.
     - Доброй ночи, - сказала Пенелопа.
     - Желаю вам самой доброй ночи, госпожа, - тихо ответил он.

        "Глава тридцатая. ПРИГОВОРЕННЫЕ"


     А какую же роль  играл во  всей этой истории сорокалетний  Дакриостакт,
громадный,  широкоплечий,  волосатый,  немой  полураб,  отпущенный  на  волю
современным рассказчиком?
     Задолго до того, как его купил Лаэрт, ему отрезали язык в краю  Людей с
опаленным лицом.  В нем жила ненависть, искавшая выхода в  действии.  Он был
тайным орудием Эвриклеи,  и в конце  концов его  помощь в исполнении замысла
оказалась решающей.
     Он умел слушать. Во  время многочисленных поездок по делам  коммерции и
(скажем прямо) политики,  в которых  он сопровождал Судьбоносную старуху, он
не  разговаривал, но слушал и  мотал на ус; или объяснялся способом, который
понимала одна только Эвриклея.
     В это утро  она  стояла перед ним  под капелью,  стекавшей  с  крыши на
заднем дворе, и  давала ему инструкции. Она привстала на цыпочки,  он слегка
согнул  колени, чтобы  ей было легче  дотянуться  до его уха.  Отвечал он ей
причмокиванием, мычанием и выразительными взглядами.
     Глаза его слезились, а руки дрожали от ярости.
     В помещении, отведенном для рабынь, громко стонала женщина.

        "x x x"
     Пенелопа долго  не вставала с постели, но никто не знает, хорошо ли она
спала и такой ли уж доброй была для нее эта ночь. Когда старуха, войдя к ней
в  комнату,  раздвинула тяжелые,  не пропускающие света занавески,  а  потом
открыла  ставни, Все  Еще,  быть может,  Ожидающая  открыла  глаза  и  явила
дневному  свету совершенно  перевернутое  лицо. Над  городом  висели  низкие
облака, и она знала, что нынешний день ближе к зиме, чем день минувший.
     - Идет дождь, Ваша милость.
     Она слышала, как льет во дворе,  слышала шаги, поспешные  или спросонья
ленивые, собачий лай и глухое позвякиванье бубенцов: это вели на бойню коз.
     - Погода переменилась, Ваша милость,  -  сказала старуха. - Пришла пора
снимать урожай.
     Пенелопа помедлила, собираясь с мыслями для ответа.
     - Что ты хочешь сказать, Эвриклея?
     Старуха отошла от  окна и засеменила к кровати. Она хотела уже  сложить
ладони вместе, но  вспомнила,  что  Хозяйка с  недавних пор невзлюбила  этот
жест, поэтому старуха только  приподняла  руки,  потом  уронила  их,  и  они
повисли вдоль бедер.
     -  Долгий  год  сватовства  созрел  для  жатвы, Ваша милость,  - дерзко
сказала  она.  -  Совершенно  созрел.  Ну  а  я,  глупая  старуха,  в  своем
бесстыдстве дошла до того, что меня так и тянет оскорбить слух Вашей милости
упоминанием гнусного имени одной рабыни.
     Пенелопа опять помедлила, прежде чем задать вопрос. Она потянулась всем
телом, пытаясь найти в постели положение поудобней, но такого не нашлось.
     - Что же это за имя, Эвриклея? Уж не  той ли твари, что кричит и стонет
там внизу?
     -  Ваша  милость развязала мне язык  и выпустила на волю мою старческую
болтливость и дурость, -  сказала  Эвриклея. - Так и есть, начались схватки.
Но, как видно,  младенец не отваживается явиться на свет, в прекрасный божий
мир отца нашего Зевса. Девчонка все утро напролет кричала и выла.
     -  Я  не  желаю  больше  слушать  об  этом,  -  заявила Еще  Не  вполне
Проснувшаяся.  - Слушать об  этом ниже моего достоинства. - Она  внимательно
поглядела на старуху.  - Очень  уж красные у тебя нынче  глаза, Эвриклея. Ты
что, не спала всю ночь?
     Старуха  не  удержалась-таки от  своего мерзкого  жеста - сложив вместе
ладони, она ответила:
     - Не сказать,  чтобы не спала. Но я стала бродить во сне, Ваша милость.
Скоро мне  крышка. Я засыпаю, сплю непробудным,  каменным, мертвым  сном, да
еще, наверняка, храплю на весь  дом, просто мычу во  сне или уж по крайности
блею, - и при всем том поднимаюсь, иду и шагаю по дому ну что твой часовой.
     - Ты что, охраняла нынче ночью дом? - спросила Пенелопа ледяным тоном.
     - Ну,  не то чтобы  охраняла,  - сказала старуха.  - Но поскольку я все
равно брожу во сне, отчего мне было не  выйти  из моей каморки и не пройтись
по мегарону да по обоим дворам.
     -  И  все  запоры  ты  тоже  проверила  во  сне,  - сказала  Теперь Уже
Совершенно  Проснувшаяся.  - Одни засовы  открывала,  другие закрывала, одни
узлы  завязывала,  другие  развязывала. Я-то  спала хорошо.  Я  вообще  сплю
спокойно, мой  сон ничто не  нарушает. Но когда я случайно просыпалась (меня
будил  какой-то неуместный шум, может, это гром гремел, а может, меня просто
хозяйственные заботы одолели), я не могла не слышать, как кто-то... ходит во
сне.
     - Чудеса,  да  и только, -  на диво  бодрым голосом отвечала старуха. -
Другие лунатики бродят вслепую, прут себе напролом, а я все время сознавала,
что делаю,  ни  столов,  ни  скамеек не опрокидывала. По-моему, я даже могла
рассуждать. Вообще-то я, конечно, рассуждать не  умею, это не  пристало моей
жалкой участи. Рассуждать  я  не  выучена,  я  умею  только  приглядывать за
кормилицами, чтобы не переводили зря молоко, и еще моя обязанность - на  мой
неуклюжий и назойливый лад прислуживать Госпоже. Но когда  я бродила во сне,
я  туго соображала, что  к  чему,  потому  мне  мнилось,  будто  я  способна
рассуждать. Чудное дело лунатики.
     - Стало  быть,  ты  рыскала по дому и... рассуждала! -  злобно  сказала
Хозяйка. - Смотрела небось, спит ли он? Беспокоилась, не озяб ли?
     -  Признаюсь, я и  вправду забеспокоилась,  не  озяб ли  он, - ответила
Эвриклея. -  Он ведь не захотел  ложиться в постель, лег на пол в прихожей и
укрылся старой, плохонькой, вытертой козьей шкурой,  ну, может, по крайности
тремя  шкурами.  Ну  а раз уж я проходила  мимо, я накинула на него еще одну
шкуру.  Ну,  по  крайности   три.  Мне   мнилось,  будто  я  рассудила:  еще
простудится, схватит лихорадку, а уж как начнет чихать, того и  гляди других
разбудит.
     - Он что, спал? - спросила Пенелопа коротко, приподнявшись на локте.
     Старуха удержалась от гнусного жеста.
     - По-моему, спал, я уверена. Но свет из мегарона сочился слабый, хоть я
и подбросила в очаг поленьев, да к тому же лучина  моя коптила, и бродила-то
ведь  я во сне, так  что поклясться, что он спал, я  не  могу. Но показалось
мне, когда я быстро пробежала мимо, что он спит: глаза у него были закрыты.
     - Ты с ним разговаривала? - жестко спросила Хозяйка.
     - Нельзя сказать, что  мы разговаривали,  -  отвечала старуха. -  Помню
только,  что я  -  во  сне,  само  собой, -  обронила  несколько слов. Может
статься, и он,  повернувшись на бок,  что-то пробурчал, но, наверно, он тоже
бормотал во сне.
     Пенелопа снова впилась взглядом в старуху.
     - Упоминал он о состязании?
     - О состязании? - с величайшим удивлением переспросила Эвриклея. - А-а!
Это то, о котором я  случайно услыхала вчера вечером!  С топорами?  Нет,  не
помню,  чтобы он  об  этом  говорил.  Но  чуть позже  я встретила  господина
Телемаха, и тут я случайно упомянула о состязании.
     - Ладно, -  сурово сказала Пенелопа. - Я так и думала, что это  ты всем
распорядишься. Ладно. Где сейчас гость?  Нет, не  то, я хотела спросить, где
сейчас Телемах?
     -  Кажется,  пошел  прогуляться,  - отвечала старуха. Пенелопа  села  в
кровати.
     - Зачем ты осматривала запоры, Эвриклея?
     Старуха поглядела на свои ноги,  они были в грязи - она немало побегала
с раннего утра.
     -  Я подумала, раз уж я на ногах и брожу во сне, осмотрю заодно запоры,
мне  ведь редко  случается осматривать  их по ночам. Видеть-то я не могла. Я
ведь  ощупью  пробиралась вперед.  Но  мне  чудилось,  будто  я  стала такой
сообразительной,  что рассудила: надо бы иногда  проверять запоры. Засовы  и
веревки на  наружных дверях должны  быть крепкими на случай, если кто-нибудь
вздумает сюда явиться,  какие-нибудь злодеи - из Нижнего города, само собой,
не из Верхнего,  ну, к примеру, всякий сброд из Нижнего  города, или морские
разбойники высадятся  на берег ночью,  проберутся  сюда и начнут  ломиться в
дом.  А меня всегда манили запоры.  Мастерить запоры - по  моему  разумению,
величайшее искусство.
     - Ты, стало быть, проверила все ворота, все двери в доме и главный вход
в мегарон тоже?
     - Да, раз уж я начала проверять, я решила проверить все.
     Пенелопа спустила  с кровати  белые  ноги,  и  Эвриклея,  нагнувшись  с
невероятной гибкостью и проворством, надела на них красные шлепанцы.
     - Куда пошел Телемах, Эвриклея?
     - О-о,  толком я  не знаю,  - сказала старуха-лунатичка. -  Не могу ж я
шпионить за ним, у меня своих дел хватает. Кажется, он прошелся вокруг дома,
а потом вдоль ограды. Я случайно вышла утром во двор, гляжу, а он там.
     - Возле оружейной?
     - Да, кажется,  он дверь открывал,  приоткрыл ее и  заглянул  внутрь. А
потом задвинул засов  и еще  завязал его замечательно красивым, замысловатым
узлом.
     -  Он умеет вязать замысловатые узлы? - спросила мать. - Когда ж это он
научился? И быстро он их вяжет?
     - По чистой случайности при этом был  наш  Гость, или как  его надлежит
звать, - отвечала Эвриклея.
     Пенелопа поднялась с постели, выпрямилась.
     - Где они теперь?
     - Не  знаю, то есть не могу сказать с уверенностью, - отвечала старуха,
отвратительным  движением  соединяя  ладони  дряхлых,  с  набрякшими  венами
старческих рук. - Кажется, пошли через оба двора за ограду. Наверно, стоят у
наружных ворот.
     - Под дождем?
     - На них плащи. У высокочтимого Гостя плащ очень старый и дырявый.

        "x x x"
     Она  долго причесывалась, помогала ей  одна только Эвриклея.  Бессонные
глаза старухи в этот день видели особенно зорко,  а покрасневшие в этот день
глаза  Пенелопы  были  почему-то отуманены:  их то и дело застилала  влажная
пелена,  и пелена эта  превращалась  в  капли различной  величины.  Старуха,
стоявшая  за спинкой стула,  наклонялась  и один  за другим  вырывала  седые
волоски.
     - Они  вовсе не  седые,  они  совершенно  молодые, просто  они  светлей
других, вот я их и вырвала. А вообще сами по себе волоски отменные.
     - Покажи!
     - Я их обронила, - отвечала старуха. - Да  там и был-то всего один,  ну
по крайности три, но я хочу вырвать еще один.
     Она  вырвала один каштановый, или почти каштановый, волосок и протянула
Хозяйке;
     - Вот.
     Но когда она вырвала следующий волос, Хозяйка успела схватить старухину
руку, удержала ее. Волос был совершенно седой.
     -  Таких  седых,  как этот, раз-два  и обчелся, Ваша милость, - сказала
старуха.
     Пенелопа вымыла тело, ноги, руки, плечи, шею, старуха приносила горячую
воду, растирала хозяйку  и  массировала.  Женщина средних лет  взяла из  рук
Эвриклеи флакон с елеем, умастила себя, тщательно наложила густой слой белил
и румян на лоб, на щеки, шею и руки. Потом надела платье, которое Сын привез
из Лакедемона, - дружеский подарок заботливой Елены.
     Она  почти  не прикоснулась к  еде - проглотила  только немного  хлеба,
оливок и баранины, но зато с жадностью выпила  вина. И только после полудня,
когда все уже было устроено, сошла вниз.

        "x x x"
     Все было устроено. Все устраивалось. Ничто никогда не устроится.
     Отец с сыном  стояли под дождем за наружными воротами. У  их ног лежали
холмы и Нижний город. Наискосок,  по ту сторону гавани, на другом ее берегу,
отдыхали длинные смоленые суда, вытащенные на берег  зимовать. Этой дорогой,
со  стороны пролива и моря должен он  был бы прийти,  под парусами, открыто,
при свете дня, во главе мощного флота, большой рати, с добычей и оружием.
     - У меня такое чувство,  будто я подкрался к ним сзади,  - сказал он, -
Что я хитрец, я лукавец.
     -  Ну  и что из того?  - возразил  Телемах с  гордостью и удивлением, -
Хитрецов повсюду славят.  Твоя слава, папа, и в  знаменитом деревянном коне,
что  вы пустили  в ход  под Троей. Об  этом слагают  песни, во многих песнях
поется о деревянном коне.
     - Вот как! - сказал он.
     Все было устроено, ничто никогда не устроится.
     Боги были на их стороне, но что такое боги? Никто не знает. Но они были
на их стороне. Ночью разразилась гроза, а с утра зарядил хранительный дождь.
Скоро должен  был вернуться Эвмей вместе  с  пастухом, посланным сюда богами
как  нельзя  более кстати, -  он пас  и закупал  рогатый  скот  на Заме, его
привлек к делу Эвмей, а Эвриклея мобилизовала Дакриостакта. Дождь должен был
охранить их от многих гостей. Рано  утром  отец с сыном  побывали  на заднем
дворе в оружейной  и попробовали лук - Эвриклея стояла на страже. Лук был из
рога  и  дерева. Телемаху  почти  удалось натянуть  тетиву -  сделай он  еще
несколько попыток,  может статься,  он и справился  бы.  Отцу тоже  пришлось
попотеть,  прежде  чем  он  добился  успеха,  - усилие отозвалось в  плечах,
бицепсах, пальцах. Но  он вспомнил прием, небольшой рывок - и  лук согнулся,
поддался, тетива врезалась в пальцы, но уступила.
     - Я знаю еще только двоих, кто мог бы его натянуть, - сказал Телемах.
     - Антиной, наверно, - предположил отец. - А кто второй?
     - Меланфий, - ответил Телемах. - Но ему никогда его не дадут.
     Когда они возвращались через  двор к  дому,  дождь припустил. Рожавшая,
собиравшаяся  вот-вот  разродиться  рабыня кричала  в людской  возле  зимней
кухни. Она взывала к богам:
     -  О-о-о! Зевс!  О-о-о! Деметра!  О-о-о!  Посейдон!  (При  чем  тут был
Посейдон?)  -  Она выкликала  имена еще  других богов - тех, что обитают  на
далеких южных берегах и на  восточных границах знаемого мира, имена, которые
темнокожее семейство Долиона привезло с собой в здешние места и, быть может,
до  сей  поры  не  вспоминало:  -  Бел!  Бубастис! Секхет!  Мелитта! [Бел  -
древневосточное    (аккадское,   западносемитское)   божество    плодородия,
соответствующее греческому  Пану; Бубастис  -  египетский  город,  в котором
почиталась  богиня Баст, чьим священным животным была кошка; Мелитта (букв.:
пчела) - имя нескольких  персонажей  греческой мифологии, которые  считались
прародительницами пчел;  одна  Мелитта -  кормилица  Зевса, другая  -  жрица
Деметры, растерзанная товарками за  то, что отказалась  раскрыть им таинства
богини  (и  в ее  останках завелись  первые пчелы); в воплях  Меланфо  можно
усмотреть обращение к третьей Мелитте - возлюбленной Посейдона, родившей ему
сына Диррахия]
     Отец остановился под проливным дождем и прислушался.
     -  Плохо ей. Рожает, видно? Кто  это?  Вчерашняя смуглянка?  Беременная
девчушка?
     - Наверно, - торопливо ответил сын, собираясь  идти дальше,  он  спешил
укрыться от дождя.
     Отец зашагал следом за сыном.
     - Это что, сестра  Меланфия?  - спросил он.  - Когда я уехал, ее еще на
свете не было, а теперь она сама рожает. Это ее испортил Эвримах?
     - Должно быть, да, - широко шагая, ответил сын. - Только говори потише.
Нам обоим пора вернуться к своим ролям.
     - Многие рабыни спали с женихами, Телемах?
     - Не знаю, - ответил сын и, войдя в прихожую, снял с себя мокрый плащ и
стал его отряхивать. - Идем же, папа,  ты сам сказал, мы должны сыграть свои
роли.
     - Хотел бы я знать, кто  эти рабыни, - сказал отец. - Я здесь для того,
чтобы  все  устроить. Я должен  сделать  это сегодня. Не  знаю,  смогу  ли я
сделать для вас еще что-нибудь потом.
     - Наверно, какой-нибудь десяток девчонок или около того, -  сказал сын,
- Эвриклея  знает лучше.  Она знает  все! - Голос  его  стал  пронзительным,
поднялся до крика. - А теперь нам пора войти в свои роли, папа.

        "x x x"
     Они сыграли свои роли, и боги все устроили, и ничто не устроилось.
     Эвмей  вернулся из  инспекционного обхода, он провел беседу  со  своими
пастухами,  ему  многое было известно,  он умел  наблюдать и делать  выводы.
Возможно, он считал, что дня через два, а то и  завтра им могут понадобиться
резервы. Его сопровождал  Филойтий, которого Хозяйка давно уже определила на
Зам  закупать  скот  и  начальствовать  над  тамошними  пастухами;  он был в
какой-то мере чужак в здешних местах и, по-видимому, охотник до приключений.
В полдень, промокшие до нитки,  они спустились с гор. Эвриклея отсутствовала
несколько  часов,  может, ходила в  Нижний  город  поговорить  с  людьми, на
которых могла положиться, или предупредить их,  точно неизвестно, может, она
просто  слушала, у  нее  был  с  собой  помощник-слухач, слуховой аппарат  -
Дакриостакт,  впрочем  - кто  знает,  -  может, она  просто  лежала в  своей
каморке, подкрепляя силы сном?
     Боги все устроили, и потому небесная  влага часами изливалась на землю.
Дождь, затоплявший Островное царство,  западные  острова, принесся от  самых
Гесперид и Испании, из края Атлантид, из царства дочери Атланта, из владений
Калипсо,  с островов  лестригонов,  с Голубиной  горы,  с моря,  называемого
Кирносским  морем.  Осенние западные  ветры принесли  его  с  Длинной земли,
которая позднее стала называться Италийской,  с берегов  Кирки,  от Сциллы и
Харибды, из  огнедышащих Полифемовых пупов земли - этих сосцов на груди Геи.
Он  принесся из  краев  Зевса, Гелиоса и Посейдона  и, становясь  все  более
жестоким и беспощадным, затопляя разум и туманя взгляд, потоками низвергался
на  острова, которые звались  Закинф и Зам,  и на сказочную страну - богатый
злаками Дулихий. И ливмя лил на маленькую судьбоносную  точку в  громадности
мира - Итаку.
     В Нижнем городе люди сидели по домам  и говорили: "Скоро  зима, да, вот
она и пришла, нынче первый зимний день. Слава богу, мужчины наши вернулись с
моря  домой, и мы, и рабы наши здоровы, и у нас есть крыша над головой, есть
где схорониться от непогоды. Благодарение богу, слава Зевсу, у нас есть дом,
и одежда, и пища,  и нам нет надобности выходить на улицу в такой день!" А в
Верхнем  городе,  в богатых  домах  вокруг Большой усадьбы,  которую  иногда
высокопарно  именовали  Дворцом,  сидели  молодые и  средних лет  мужчины  и
думали: можно, конечно, пойти туда, но к чему зря  мокнуть под дождем, можно
отложить и на завтра, а Аполлонов день [шестое число каждого месяца; главный
праздник  приходился на  6  фаргелия (май - июнь), день рождения Аполлона  и
Артемиды  на  Делосе] можно отпраздновать  и  дома, если  уж  так необходимо
праздновать его в такую непогодь. Впереди  еще целых  шесть дней. Еще успеем
узнать, кого она выбрала, да это и так уже  известно. Молва все знает: слава
богу и увы,  она уедет в Дулихий. А на маленьких клочках земли, под  крышами
хижин  и лачуг  в  северной  и южной части острова,  сидели овечьи  пастухи,
козопасы и свинопасы, мелкие землевладельцы и бедные рыбаки и думали: хорошо
тем,  кто  не  рожден  знатным  господином  и  избавлен  от  бремени  забот,
налагаемых властью, - и  радовались, что хоть в такой  день они избавлены от
знатных господ,  снедаемых жестокими заботами, которые налагает власть. И на
них на всех  лил, струился,  низвергался  дождь. Дождь