был в плену, я не хочу вычеркнуть из памяти. В ту пору я
устал  от войны, устал скитаться по морю - мне ведь не  удавалось пристать к
берегу,  во всяком случае к тому берегу, куда  я стремился. А у нее я провел
семь лет. Она обо мне заботилась, я ни в чем не знал нужды. Я привык к ней и
старался все забыть.  Дело шло  на  лад - я забыл почти  все.  А  потом  мне
пришлось пуститься  в путь. И  я плыл по  морю семнадцать  или  восемнадцать
суток.
     - Какая романтическая история, - сказала царица Арета.
     - Пожалуй, можно назвать и так.
     -  А почему  вам  пришлось  уехать? -  спросил  царь с  любопытством, в
котором сквозило уже не доброжелательство, а недоверие.
     - Пришлось, - ответил он. - Так было необходимо. Мне  прислали весть. И
в распоряжении моем оставалось совсем немного времени.
     -  Кто  прислал весть?  -  спросил,  подавшись  вперед,  царь,  спросил
недоверчиво, испытующе.
     - А она... сильно она горевала? - спросила царица.
     - Я едва решаюсь ответить, - проговорил он. - Весть прислали боги.  Я в
их руках.
     - Как интересно! - сказала царица.
     -  Мне кажется, вы меня не обманываете,  - сказал царь, выпрямившись на
своем  стуле. -  Вы человек весьма занятный,  один из  самых занятных людей,
каких я встречал на моем  веку. Я вам верю, сам не знаю почему, ведь вы  мне
совсем незнакомы. Но  я вам верю.  Я готов  предложить  вам  остаться  у нас
подольше, навсегда. Я готов предложить вам в жены мою дочь.
     - Алкиной, что ты! - сказала царица.
     - Ладно, ладно, завтра потолкуем подробнее, - сказал царь, вставая.
     - Вам постелили  в  комнате рядом,  -  сказала  царица,  - Надеюсь,  вы
хорошенько выспитесь после всего, что вам пришлось пережить.
     - Благодарю вас, - сказал он. - Благодарю от всей души.
     Огонь в очаге почти  догорел.  Вошла рабыня  с факелом, чтобы проводить
его в комнату, где его ждала постель.
     - Барышня просила передать вам сердечный привет, - шепнула рабыня.
     - Кто? - изумился он.
     - Барышня. Царевна Навзикая.
     - Ах, она, - дружелюбно отозвался он. - Передай  ей мой ответный поклон
и сердечную благодарность за все ее заботы.
     Сон сморил его, едва только голова коснулась подушки.

        "2"

     Обнаружив, что Менелай мягкосердечен  и чувствителен, Телемах воспрянул
духом.  Ему  казалось,  что  между  ними  всеми  рухнули  какие-то  душевные
преграды, и, уже не стыдясь дрожи в голосе, он спросил:
     - Имеете ли вы хоть какое-нибудь представление, где он сейчас?
     - Нет, - ответил Менелай, - но я часто вспоминал и говорил о нем, когда
мы спорили о том, что тогда вышло. Не стану углубляться в политическую игру,
предшествовавшую  войне,  не стану также анализировать причины, приведшие  к
войне против Илиона. Моему брату Агамемнону дорого пришлось за нее заплатить
- как, впрочем, и  всем нам. Напряженность висела в  воздухе, и,  когда он -
сын Приама, тот, кого вскормила медведица, не хочу называть  его имени [речь
идет  о Парисе; узнав  от прорицателей, что из-за  его будущего  сына сгорит
Троя,  Приам  приказал  убить  рожденного Гекубой  ребенка;  слуги  оставили
ребенка в лесу, где его вскормила медведица], - явился сюда, втерся к нам  в
доверие, а потом похитил Елену,  - напряженность разрешилась действиями. Мне
это стоило семнадцати лет жизни. А Одиссей...
     Писистрат громко всхлипнул.
     - Мой брат Антилох  не вернулся с  войны. В  каждой  знакомой мне семье
есть кто-нибудь, кто не вернулся домой с войны, - сказал сын Нестора.
     - И все это, конечно, моя вина, - тихо молвила Елена;  она тоже  начала
плакать.
     - Нет, нет, вовсе нет, дорогое  мое  дитя, - возразил Менелай,  ласково
положив ладонь  на ее плечо. - Я  тебе много раз  повторял, ты не должна так
считать.  Никто  не  виноват.  Виноваты боги  - если  можно дойти  до  такой
дерзости, чтобы  винить богов. Никто  не виноват.  Так вышло.  Так  устроены
люди.  Семнадцать лет скитались мы  вдали от дома, а Одиссей до  сих пор  не
вернулся. Вообще-то говоря, мы еще дешево  отделались. Подумай обо всех тех,
кто не пришел с войны! И о моем брате! Нет, нет, не будем о нем говорить. Но
вспомни, какие  планы мы строили насчет Одиссея! У нас  тут,  в  Лакедемоне,
много  земли,  много  городов.  Иногда  я мечтал,  что,  когда  он вернется,
вернется к нам, я сделаю ему поистине царский подарок.
     Вытянутой рукой Менелай обвел полутемный мегарон.
     - Я  подарил  бы  ему такой же дом, как этот, -  сказал он. -  Такой же
город,  как этот. Если бы по воле Зевса Одиссей возвратился, мы  оказали  бы
ему  прием,  какого никогда не удостаивался  смертный. Я очистил бы один  из
городов и сказал бы ему: "Милости прошу, этот город твой. Бери с собой жену,
сына  и  весь народ,  живущий на твоем острове в твоем островном  царстве, и
поселяйся здесь". Мы часто  ходили бы друг  к другу в гости и вместе старели
бы, пока в один прекрасный день нас не отозвали бы в царство теней...
     Губы Елены дрожали, слезы проложили бороздки на набеленных щеках.
     - Фу, - сказала она, - какая я плакса!
     -  Я-то, вообще,  не очень плаксив, - заметил  Писистрат, отирая  глаза
ладонью.
     -  А я вообще никогда не  плачу, - охрипшим голосом заявил Телемах. - Я
уверен, отец не одобрил бы...
     Громадный ком  скорби и обиды, скопившихся в его груди, вырвался из нее
неудержимыми рыданиями.
     - Знали бы вы, что творится у нас дома!
     - Ну-ну-ну! - сказал Менелай. - Я понимаю. Успокойся, мой мальчик, будь
уверен, мы сделаем все, что в наших силах.
     Он тоже утер слезы и задумался, но, как видно, с места в карьер  не мог
придумать ничего дельного.
     - Утро вечера мудренее, - заявил он. - А покамест, Елена, по-моему, нам
следует выпить еще вина, другого сорта,  самого  отменного, а  ты  накапаешь
туда несколько  капель  своего  египетского  зелья,  идет?  Понимаете, Елене
подарили это зелье в Египте, стоит накапать несколько капель в вино,  и тебе
станет весело, отрадно  и легко на душе - египтяне в таких делах толк знают!
Свадьба  позади,  свадебная суматоха тоже,  и  мы  проведем  вместе  славный
вечерок. Закусим немного, ну и выпьем доброго вина!
     Елена  встала,  поднялась  в  свою комнату и  принесла оттуда маленький
флакон, заткнутый пробкой; на  лице  ее лежал свежий слой белил. Она  отдала
приказание служанкам, и те принесли из кладовой кувшины с другим вином.
     - Если этим средством не злоупотреблять, оно не опасно, - сказала Елена
и накапала несколько капель в кратер для смешивания вина.
     -  Устроим после пира маленькое пиршество  для узкого  круга,  - сказал
довольный  царь,  потирая  руки,  он  совершенно преобразился и  был приятно
возбужден.
     Душа Телемаха все еще раздваивалась между  надеждой и скорбью. Он отпил
глоток  -  напиток  был  хорош.  И  почти сразу же почувствовал, как надежда
начала   брать  верх,  раздвоенность  исчезла,  а  собственная  его  сила  и
уверенность возросли. Они съели немного мяса, выпили вина, и Менелай сказал:
     -  Елена,  расскажи-ка  о Троянском коне. Слышали  вы о  нем?  Слышали,
конечно.  Это была  самая хитроумная выдумка  из  всех,  какие  когда-нибудь
обмозговывал смертный.
     -  Стало быть, это  правда,  насчет  коня? - спросил Телемах и,  подняв
голову, посмотрел на Елену.
     Она ему улыбнулась:
     - Вокруг этого насочиняли столько небылиц, что я теперь и сама не знаю.
Должны же  певцы чем-то приманивать слушателей.  Но, так или  иначе, Одиссей
побывал в стенах Трои еще до штурма -  он измерил ширину ворот, а потом  они
построили что-то  вроде  лестницы, уже и не знаю, как ее  назвать,  я в этих
делах не смыслю. Так или иначе, он пробрался ко  мне  во дворец. Одет он был
нищим, узнать его было невозможно.
     - Так или иначе,  расскажи  об  этом,  -  попросил Менелай. - История в
самом  деле  презабавная.  Что  там  ни говори, у  Войны  были свои  смешные
стороны.
     -  Мое положение, сами  понимаете, оказалось  не из приятных, - сказала
Елена. - Иной раз так трудно было не сболтнуть чего-нибудь лишнего.
     -  На обратном пути он  прикончил  по  меньшей  мере дюжину троянцев, -
сказал Менелай. -  Задал  врагам жару.  Словом, история презабавная.  Только
герой, подобный богам, может измыслить такую хитрость.
     -  Да,  - рассеянно  отозвалась Елена.  - Чего  только  не приходит  на
память. Но не кажется ли вам, что уже поздно?
     Она выпила;  пила она очень красиво,  Телемах никогда не видел  никого,
кто бы так красиво  пил.  И она  умела  пить. Прикрыв глаза, она впитывала в
себя вино.
     - Забвение - великая отрада, - произнесла она, не открывая глаз.

        "1"

     Его  сон  посветлел, и  он  погрузился в  недра этого света,  в  облако
пушистой  шерсти  и  в   запах   чистой  шерсти  и   льна,   погрузился,  не
сопротивляясь. А сумрак над его  головой уже не был сумраком усталости.  Там
разыгрывалось  представление.  И  на  него  можно было  смотреть.  Он увидел
какую-то фигуру, она наклонилась,  схватила  Астианакса за ногу и размозжила
ему череп  о каменную  стену. Шмяк! Он увидел лицо того человека. Это  не я,
подумал он,  это  Неоптолем, сын Ахилла. Шмяк! И  он подумал  о  том, о чем,
почудилось ему во сне, он никогда прежде не думал,  -  он подумал о том, что
детская головка на диво мягкая, ее так легко размозжить.

        "2"

     Вдруг, одновременно, все четверо рассмеялись. Елена успела добавить еще
несколько  капель в кратер для смешивания вина, повторив, что злоупотреблять
египетским  снадобьем  не  следует,  но,  поскольку  в  последнее время  они
прибегают к нему очень редко, можно разок позволить себе лишнее.
     Она засмеялась,  открыв  рот; накрашенные розовой помадой губы обнажили
два  ряда  крепких белых зубов, а  в  блестящих  глазах вспыхивали  искорки.
Откинувшись на спинку  кресла, она смеялась какой-то шутке Менелая.  Телемах
не уловил, в  чем соль этой  шутки, да и Писистрат, вероятно, тоже,  но  оба
смеялись забавному звучанию слова:
     - Проти-проти.
     Царь  подался вперед,  уронив руки на подлокотники кресла, и захохотал,
заквохтал. Рабыня  подбросила  в огонь несколько поленьев, и  все засверкало
новым   блеском,  загорелись  расплавленное   стекло  и  металл  на  стенах,
прекрасный фриз, пороги и дверные рамы, заблестели кубки и золотистая борода
Менелая; никогда еще Телемах не чувствовал себя таким счастливым.
     - Проти-проти!
     -  И  это был бог! -  сквозь  смех  прорвалось  у Менелая,  и  снова он
захихикал, заквохтал.
     Новый приступ смеха одолел и  Елену,  она смеялась, закинув голову так,
что можно было заглянуть в вырез ее холеных ноздрей. Грудь колыхалась, глаза
расширились, прославленные мясистые ляжки дрожали,  она была  восхитительна,
все было восхитительно. И тут Менелай снова выпалил, выкрикнул:
     - И звали его Проти-проти!
     Они откидывались назад,  наклонялись вперед и хохотали  - хохотали так,
что пламя  колыхалось от их  хохота. Пьяным Телемах себя не чувствовал,  все
было нормально, просто  он был почему-то без  меры счастлив. Никогда в своей
жизни не слышал он ничего более смешного.
     - Проти-проти!
     Слюна пузырилась на губах Писистрата,  пытавшегося произнести это слово
так  же   уморительно,   как  Менелай;  Телемах  тоже  втянулся  в  игру   с
"Проти-проти!", но застрял на первом же  слоге - дальше слово  рассыпалось в
дробном хихиканье, он толкнул  свой кубок, брызги вина разлетелись по гладко
обструганной  столешнице.  "Про-про!" -  кричала Елена, голос ее  взметнулся
вверх, в нем  зазвучали  визгливые  ноты, и тут  Менелай собрал  все  силы и
медленно, с полным самообладанием произнес:
     - Проти-проти, так звали бога, и это был египетский бог!
     Удержаться  было  невозможно, они захохотали  вновь,  с  квохтаньем,  с
шипеньем,  две  рабыни,  стоявшие  в  дверях,  захихикали  тоже.  Елена,  на
мгновение опомнившись, махнула им  рукой, и они исчезли,  как  черные  тени;
дверь   осторожно  закрылась,  но   они,  без  сомнения,  стояли  за  ней  и
подслушивали.
     - Ступайте спать, девушки! - крикнула царица, с  достоинством обращаясь
к двери. - А теперь рассказывай, Менелай.
     Она все еще задыхалась и поднесла руку к колышущейся груди, чтобы унять
сердцебиение. Незабеленное пятно на лбу  отливало медью. Она  снова  выпила,
остальные последовали ее примеру.
     - Мне не раз доводилось общаться с  богами,  - сказал Менелай. - Никуда
ведь от  них  не денешься.  Но я не  стану уподобляться певцам и расписывать
подробности. А что до полубогов - даже если исключить случаи сомнительные, -
их я перевидал что песка морского. Этот  же, повторяю, был египетский бог. И
провидец,  этакое  информационное  бюро  крупного  масштаба,  и  к  тому  же
невероятно охоч  до  жертвоприношений. Он  был  тюлений  бог,  приплывший  с
далекого севера, из краев, где  царят одни  туманы,  - он обосновался в море
далеко на юге  и сделался морским божеством, почитаемым египтянами. При этом
он считался царем и государем у строителей пирамид - словом,  я так до конца
и  не   разобрался,  кто  же  он  такой.  Но,  повторяю,  он  был  падок  на
жертвоприношения. Ну вот, а я попал в те края... на обратном пути домой.
     Менелай сосредоточился на  своем рассказе, собрал себя вокруг рассказа,
хотел опутать его своими  словами, но сам оказался  захвачен, взят  в плен и
опутан.  Менелай стал пленником собственного  рассказа, а может,  был тяжело
ранен  собственным  рассказом, сражен  им, словно шальной  стрелой из  лука.
Издевательство  над  именем  бога свидетельствовало  также  и о страхе, царь
Спарты пытался освободиться  от этого  страха, удерживаясь на  оболочке,  на
покрове,  на тонкой  пленке  хвастовства и  насмешки.  Может быть,  оболочка
выдержит, а может, лопнет.  Может,  эта  помесь восторга  с ужасом порождена
была зельем, египетскими каплями, а может,  она все  равно  настигла бы его.
Имя вызвало смех, во-первых, своим  удивительным  сходством с именем другого
бога [все собеседники имеют в виду одного бога - Протея], а еще потому, что,
по описанию  Менелая, выходило:  египетский  народ среди своих  богов числит
вонючего северного тюленя или моржа.
     Менелай сосредоточился на своем рассказе, сам сделался его средоточием,
не  забывая при  этом оставаться на редкость радушным хозяином,  принимающим
сыновей тех, кем  он  восхищался,  с кем много  лет дружил  и вместе воевал.
Рассказ его можно истолковать как  дань  благодарности, как знак величайшего
внимания  и уважения.  Не  исключено,  что  он  завел  его для  того,  чтобы
облегчить горе итакийского царевича, чтобы рассказ прозвучал оптимистическим
- слишком оптимистическим - ответом на почти  не сформулированный, боязливый
вопрос, ответом, которому  трудно было придать иную форму. И может  быть, он
сделал  бога смешным,  да и  просто-напросто его  выдумал  для  того,  чтобы
защитить  самого себя,  чтобы пророчества,  которые предстояло сообщить,  не
были приняты слишком уж всерьез.
     Но, конечно, нельзя упускать из виду и действие капель.
     -  Вся беда  была в том,  -  говорил Менелай,  - что  мы поскупились на
жертвы  богам,  и прежде  всего Зевсу.  И вот,  как и следовало  ожидать,  я
застрял в Египте надолго, застрял на целых семь лет. Но наконец мы пустились
в путь  и через день пристали к острову Фарос неподалеку от дельты реки. Там
мы стояли, дожидаясь попутного ветра, потому что за двадцать дней ни разу не
дохнул даже слабый ветерок.
     - А разве вы не могли идти на веслах? - удивился Телемах.
     -  Могли, конечно, -  вначале.  Но мы  потеряли в ожидании много  дней,
запасы  наши оскудели, есть стало почти нечего.  И мы уже просто не решались
выйти в море.  Мои люди соорудили  что-то вроде сети,  а другие слонялись по
берегу, пытаясь ловить  рыбу удочкой. И вот вяленое мясо кончилось, осталось
только немного заплесневелого хлеба. Сам я для поддержания  бодрости духа то
и дело  прикладывался  к меху с вином. Я  понимал, что  рассердил кого-то из
богов,  но  не мог  угадать которого.  Можно сказать, что пил я с  горя  и с
досады, и, пока мои люди  занимались рыбной  ловлей,  в одиночестве совершал
далекие прогулки по острову. И вот однажды...
     Он  покосился   на  Елену,   она   опять   поскучнела,  глаза   глядели
бессмысленным  взором. Он ободрительно  кивнул  ей,  они  выпили, Телемах  с
Писистратом подняли свои кубки.
     -  Однажды я  выпил еще больше, чем всегда, -  сказал Менелай, улыбаясь
странной, самоуглубленной улыбкой. - Выпил, чтобы разогнать мрачные мысли. И
пошел прогуляться  в глубь  острова. И  там я встретил  богиню -  во  всяком
случае, существо, сродное богине.
     Елена  подняла  голову  и  улыбнулась:  она уже  много раз слышала  эту
историю.
     - Мы  с ней поболтали, - продолжал Менелай, - так сказать, потрепались,
мы... словом, мы побеседовали. Она  была морской девой, то  есть на земле  у
нее  было две ноги  - вообще она была прекрасно  сложена. А ее  папашу звали
Проти-проти!
     - Проти-проти!
     Писистрат  подался  вперед,  откинулся назад, сложил  руки  на  животе,
затряс  головой,  закашлялся  и  заныл  от  смеха; волна  смеха  захлестнула
Телемаха,  и  сквозь  собственный хохот он  услышал  "ха-ха-ха-ха-ха-ха-аа",
рвущееся  к потолку  из  широко открытого  рта Елены.  Менелай  держался  за
подлокотники  кресла, он стиснул  губы, пытаясь  удержать,  подавить приступ
смеха, но светлые его глаза сверкали сумасшедшим весельем.
     Наконец  все  четверо  почти  одновременно  перевели  дух. И  наверное,
возникла бы  пауза, сбой в налаженном, отрадном ритме  вечера и  египетского
хмеля, если бы Елена не спросила с некоторым раздражением в голосе:
     - Ну а потом? После того как вы... побеседовали?
     - Мне надо подумать, - сказал Менелай.
     Он подумал, они выпили.
     - Жаль, что египетское зелье немного отшибает память, - сказал Менелай,
ставя кубок на стол. - Забываешь кое-какие подробности. Но ее звали Эйдофея,
и она дала  мне  много добрых  советов.  Она  рассказала  мне, что отец ее -
морской бог, а может, бог подводного  царства и  он прекрасно осведомлен обо
всем,  что уже случилось,  а  также о том,  что  боги  замышляют и чему  еще
предстоит  случиться.  Надо  только  его  подкараулить  вовремя.  Обычно  он
выплывает на поверхность среди дня, и тут-то и надо его схватить, не мешкая.
Был он повелителем тюленей. Вы когда-нибудь видели тюленей? Они не похожи ни
на каких других животных - разве что на громадных пиявок или на собак особой
породы, а  может, на старых эфоров [эфоры (букв, надзиратели)  - должностные
лица; в Спарте и других дорийских городах -  высокопоставленные чиновники] и
политиков, а может,  на певцов... Время  от времени  бог инспектировал стадо
тюленей,  пересчитывал  их.  Чтобы  поймать  старца, надо было  переодеться,
подкрасться к нему, а потом схватить и не  выпускать до тех пор, пока  он не
скажет то, что ты хочешь знать.
     -  От этого и вправду веет  чем-то божественным  -  в  точности  как  в
настоящих мифах, - заявил Телемах.
     - Да, но  смрад был ужасный, - сказал  Менелай. - Не забудьте о шкурах!
Эйдофея раздобыла мне несколько шкур, они были только что содраны с тюленей,
и объяснила, что мне следует  делать, Я  взял с собой троих  товарищей, и мы
стали караулить. Мы пришли  на  место  с  рассветом и  выкопали ямы в песке,
среди скал, где обычно отдыхали тюлени. А потом залезли в шкуры - воняли они
нестерпимо,  но  мы  захватили  с собой  благовония.  Тюленей пришлось ждать
долго.  Мы лежали  тихо-тихо и наблюдали за ними сквозь глазные отверстия  в
шкуре. Странное это  было зрелище,  самый  настоящий  спектакль,  если бы не
зловоние, можно было бы вообразить, что ты в театре. Представьте себе: целое
полчище старых  певцов, или политиков, или мореходов, которые растянулись на
животе  и, греясь на  солнышке, предаются  размышлениям, переваривают пищу и
вспоминают свое