желают сами. Они тоже хотят распространить
свою власть на весь мир, если ее получат.  Если одна из  этих групп захватит
власть, она начнет ее укреплять  и не оставит  будущему ни малейшей надежды.
Колесница  покатит   дальше,   и   возницы  не  станут  заботиться  о  жизни
человеческой,  о тех, кто попадется им на пути. Сами они, может, и не  злые,
но такова уж природа власти.  Вот почему  я помогу Одиссею,  если  он придет
сюда и попросит меня о помощи.  Я  скажу  ему: "Ограничь их власть,  поставь
препону их владычеству, спаси надежду". Я  скажу ему: "Убивай, господин мой,
если  ты  должен. Но только не думай, что это святое дело и что твоя война -
благословение для тех, кого она  затронет! Она всего лишь путь к надежде, не
более. И не забудь, что ты начал бойню. Не вздумай войти во вкус. Не вздумай
продолжать".
     - А потом, Эвмей, потом он, по-твоему, должен забыть?
     - Забыть? - возразил командующий  свиньями, глава  свинопасов Эвмей.  -
Как раз наоборот, он должен помнить. Если он победит.
     - Что помнить? Все?
     -  Прежде всего, то, что  он сделал. Как лилась кровь, как они кричали,
погибая.  И помнить, что  он должен поделить власть между  как можно большим
числом людей, тогда  понадобится  много  времени, чтобы  собрать ее  снова в
руках немногих, в одной руке.
     - Тогда  он  должен выступить и против богов, - медленно  сказал гость,
подняв взгляд на  старика. -  Да и как  это,  поделить  власть? Отдать  свои
корабли, отпустить на  волю  рабов, чтобы все пасли свиней и коз, занимались
ремеслом и возделывали маленькие виноградники и оливковые рощи?
     - Не знаю,  - отвечал Эвмей. -  Я только предполагаю, гадаю. Одним лишь
богам  дано заглядывать в  будущее. Но я  полагаю, что люди  будут вынуждены
сделать  попытку  решать  свои проблемы  по-человечески.  Через  тысячу лет.
Может,  раньше,  а может, позже. Если  Одиссей  вернется и  сделает  то, что
должен, ему не следует забывать опыт человечества. И пусть он не думает, что
война, которую  он  затеет, дело  семейное  и другие  тут ни  при  чем.  Она
касается  всех  нас  и  здесь,  и в других краях. Волны, которые  разойдутся
кругами,  когда он бросит в  море камень,  прибой примчит не только к  этому
берегу.  Он помчит  их  ко всем  берегам. Все в  мире  связано между  собой.
Кровавые волны за сутки достигнут Зама,  Закинфа, Дулихия, Левкады и Пилоса.
А потом они потекут вдоль Большой земли на север и на юг, отсюда и от других
островов покатят на запад. Они будут катить долго, годами и достигнут границ
Гелиосова царства. Они  принесут весть другим народам,  которые, быть может,
не  будут знать, откуда  прибило  к  ним  кровавую  волну,  и,  может  быть,
перетолкуют  ее  иначе, усмотрят во всем случившемся куда больше геройского,
чем это было  на  самом деле, и  объявят поступок Одиссея и  другие подобные
поступки достойными подражания и восхищения. Кровавые волны Итаки  доберутся
до всех людей во все времена, во все грядущие эпохи.
     - И что же, этому никогда  не будет конца? -  спросил охрипшим  голосом
Странник.
     Эвмей обернулся, поглядел на  очаг, вошел в  хижину и подбросил в огонь
несколько щепок. Потом возвратился, держа в руке бронзовый топор.
     - Почему  же,  -  сказал  он,  -  это  кончится,  когда люди перестанут
бороться за власть, когда боги не смогут больше втянуть  их в  борьбу, когда
люди сами поймут  свое положение. Кровавая волна  схлынет  со всех берегов в
мире, когда хоть  один  человек,  не  боясь кары богов, найдет  в  себе силы
сказать другому человеку: "Раньше глупые люди убивали друг друга. Они видели
в этом геройство.  Вот эти красные волны -  кровь,  которую  Одиссей с Итаки
пролил в море  много лет  назад. А может, это кровь,  которую пролили в море
другие -  те, кто последовал его  примеру.  Эти волны докатились  до  нашего
берега лишь теперь. Но они исчезнут. Море снова станет синим. И только в час
заката оно будет напоминать нам о том, что когда-то случилось в мире".
     Странник  ничего не ответил, ни о чем не  спросил. Повелитель свиней  и
предводитель свинопасов Эвмей с топором в руке прошел мимо него к выходу.
     - Пойду нарублю сухих веток, пока опять не зарядил дождь, - сказал он.

        "x x x"
     Из закут  послышалось хрюканье, завизжали поросята, в  лесу  забрехали,
залаяли  собаки,  свинопасы  загоняли  на  ночь свиней и хряков  в  загоны и
пещеры, а он тем временем помогал Эвмею, притащив в хижину наколотые  дрова,
сложить их позади очага. Пришли пастухи, промокшие и усталые,  они  внесли с
собой в хижину свиной дух. Это были двое немолодых мужчин и двое подростков.
Равнодушно  кивнув в знак  приветствия, они  развесили сушиться под потолком
свои грубые плащи, но  ни  о  чем не  спросили  и, усевшись на самую дальнюю
скамью, стали ждать ужина. Как видно, нищие бродяги были им не в диковинку.
     Налетевший  в  сумерках западный ветер принес  дождь.  Эвмей  сидел  на
скамье у очага и о чем-то думал.
     Губы его шевелились, точно он делал про себя какие-то подсчеты.
     - Пожалуй, нелишне принести жертву богам,  - скачал он вдруг и, вскинув
глаза,  улыбнулся.  Улыбка,  словно  отблеск  огня, порхнула  с лица  одного
подростка на лицо другого. - Нынче вечером это самое подходящее дело: у  нас
ведь гость Да  и  зимние  дожди  подоспели,  вот  и не помешает умилостивить
богов.
     - Как у вас  тут люди, очень набожные? - спросил гость - То  есть часто
ли вы приносите жертвы богам?
     - По правде сказать, не очень, - ответил Эвмей. - Лучшие свиньи идут...
туда. Но нынче, я  думаю, мы заколем одну из них для собственной надобности,
- сказал он и,  встав,  кивнул одному  из подростков, своему личному рабу. -
Идем, Месавлий!
     Жертвоприношение  было  совершено красиво  и ловко, и,  с  точки зрения
формальной,  все  правила  обряда  были  неукоснительно  соблюдены,   однако
Страннику  показалось,  что  оно не  было  проникнуто подлинным  религиозным
чувством.  Почтение к  богам выразилось в  легком поклоне, который отдал  им
Эвмей  и остальные присутствующие,  и  в серьезном выражении их лиц во время
заклания борова  и разделки туши Однако в их поведении не  было ни наигрыша,
ни подобострастия.
     Пастухи, запалив  лучины, поймали в закуте громадного борова  лет  трех
или четырех.  Двое  держали  его  за  уши, третий тащил за  ремень,  которым
обвязали  рыло   животного,  а  Месавлий  шел  позади  и  пинал  кричащую  и
отфыркивающуюся  жертву ногами. У самых  дверей  в отблеске огня ждал Эвмей,
вооруженный длинным ножом  и тяжелой дубинкой. Он срезал пучок волос на  лбу
животного, вошел в хижину и, бросив их в  огонь, наскоро, как проделал и все
остальное, прошептал молитвы, обращенные ко многим богам. Потом вернулся под
навес, положил нож на скамью, взял дубинку, поднял ее и сказал-
     - Мы  все хотим, или, лучше  сказать, мы все  просим бессмертных богов,
которые  живут вечно  и всегда желают людям добра, чтобы господин наш и царь
Одиссей  возвратился домой как можно скорее - лучше всего нынче, вечером или
ночью!
     И  он ударил борова по черепу. Тот повалился, захлебнувшись  хрюканьем.
Эвмей  всадил в пего нож. Боров яростно  задергал  ногами, из  раны  потекла
кровь, образуя лужицу на земле
     - Не трогайте  его, пусть  себе лягается,  тем скорее  вытечет кровь, -
сказал Эвмей.
     Месавлий выбрал две сухие лучины, зажег  их  и быстро опалил щетину  на
свиной  туше.  Эвмей  вспорол борову  живот,  пастухи  вынули  внутренности.
Сердце, печень и почки сложили в  отдельный сосуд. Часть потрохов бросили  в
огонь, хижина и двор тотчас наполнились запахом горелого мяса. Двое  старших
пастухов  принялись  разделывать тушу  топориками  и  ножами. Эвмей  отрезал
несколько  маленьких  кусочков  мяса, обернул  их  полосками  сала,  посыпал
жертвенной  мукой и  положил в огонь, где  им надлежало  сгореть. Так обычно
приносили жертву.
     Потом они отрезали несколько  хороших кусков,  насадили их на вертел  и
стали ждать, пока мясо  обжарится. Жир шипел, стекая  в огонь. Пастухи шумно
глотали слюну. Эвмей сам ворошил угли, а подпаски следили за вертелом.
     Когда все было  готово, мясо сложили на большое деревянное блюдо. Эвмей
отрезал кусок нимфам, чтобы они заботились о хорошей  питьевой воде, и кусок
Гермесу, чтобы  он приумножил  хозяйские стада  и богатства,  потом  отрезал
жирный кусок грудинки гостю,  а потом не скупясь  оделил остальных. Месавлий
поставил на стол хлеб, разбавленное водой вино, и они приступили к трапезе.
     Вечер получился отличный. На дворе шумел проливной дождь, вода натекала
в  хижину  сквозь щели  по углам крыши и  через дымовое отверстие. Они долго
ели, осушили два  кратера  вина, но говорили  мало. Дым и чад густым облаком
стелились под  потолком, от вина стало клонить в сон. Пастухи начали зевать,
вышли  за  дверь  помочиться,  потом  улеглись  на нары  и,  завернувшись  в
просохшие плащи, захрапели.
     Странник сидел с Эвмеем на скамье перед кучей золы.
     -  Я все думаю,  не  пуститься ли  мне завтра  поутру дальше  в путь, -
сказал он.
     - В город?
     - Да, думаю, в город.
     Эвмей обернулся к нему, взгляды их встретились.
     -  Вообще-то Госпоже  всегда можно чего-нибудь порассказать,  это  дело
прибыльное,  -  заметил  он  не  без  иронии,  -  Если  вы  можете  сообщить
какие-нибудь новости... К примеру, если вы слышали, что Супруг уже на пути к
дому.  И все же вам  лучше подождать,  пока вернется домой Телемах. Если  он
вернется. Они стали подозрительными, им повсюду мерещатся заговоры и шпионы,
и появляться в городе  одному опасно для... для  чужеземца вроде  вас. Когда
вернется Телемах, вы можете пойти туда с ним.
     - Ты думаешь, он придет сюда?
     - Так думают  боги, - сказал Эвмей, но в голосе его не было чрезмерного
религиозного  пыла. - Да и сам я так  рассудил. Мне подсказывает это здравый
смысл, вот я и жду Телемаха.  Он  предупрежден  и знает,  что в проливе  его
подстерегают. В городе они пока еще не осмеливаются на него напасть.
     - А вдруг он приведет с собой подмогу, Эвмей?
     -  Хорошо, коли  партия  женихов так  думает,  - сказал свиной  жрец  и
несравненный свиной  предводитель. - Но сам я сомневаюсь, чтобы он  привел с
собой военные корабли. Думаю,  он  вернется  один, с  ним  будут  только его
собственные  друзья. Не такой я  простак, чтобы  вообразить, будто  Нестор и
Менелай начнут ради него войну.
     -  Не  начнут, - сказал гость. - И  все же ведь это  ради  Менелая он -
Одиссей то есть - пошел на войну. Так мне сдается.
     - Ничего не  знаю, - сказал Эвмей. - Не берусь  судить. Но,  будь  я на
вашем месте, я подождал  бы несколько дней. Вам ведь спешить  некуда? Или вы
спешите исполнить то, что собираетесь?
     - Я... Да  нет, я  не очень  спешу, Эвмей. Но позволь  мне  задать тебе
вопрос.  Что  Телемах,  хороший человек?  Я хочу сказать - в главных чертах.
Молодые  люди -  они  ведь такие... такие  разные. А  он каков?  Стоящий  он
человек?
     - Можно сказать,  он парень  неплохой, - ответил Эвмей. - Но он  еще не
оперился.  Со  мной,  со  здешними людьми  и  с людьми в усадьбе  он  всегда
обходился по-хорошему. Но  он слишком много мечтает. Он, как бы это сказать,
одержим своим отцом. Он  так много  о нем слышал,  так о нем тосковал. Он во
власти своего отца, сказал бы я, а отец его во власти богов. Во власти Зевса
и Посейдона.  А  может, Посейдон над ним уже  не властен.  Не знаю. На вашем
месте я подождал бы здесь, пока оно не созреет.
     - Что созреет?
     Эвмей встал, взял лучину, поворошил угли, потом  подбросил в огонь пару
поленьев побольше.
     -  То, что  должно созреть.  Как плод по осени. Быть может,  игра богов
лишена смысла, но время от времени она приносит свой плод. И может, приводит
к какому-то выходу, к выходу на короткое время.
     - Может, и так, - сказал пришелец.
     - Я обычно  ночую в  пещере  поближе  к  закуте с супоросыми,  - сказал
Эвмей.  -  Не  мешает быть  рядом, если  какая из  них  опоросится. Они ведь
норовят  сожрать своих поросят. А я хочу, чтобы к возвращению Одиссея у него
осталось  хоть немного  свиней,  -  улыбнулся  он. -  Вы  можете лечь на мою
постель, - добавил он, указав на ближние к  двери нары, застеленные  козьими
шкурами и овчиной. - А если ночью замерзнете, вот висит мой второй плащ.
     Он  вооружился  мечом,  висевшим  на  стене над  нарами,  завернулся  в
грязный, плотный шерстяной плащ, взял  стоящее  у  двери копье и молча вышел
навстречу  ветру  и  проливному  дождю. Он  похож на  воина, восставшего  из
могилы, подумал гость.
     И с этим он остался один.

        "Глава двадцать седьмая. ПОД КИЛЕМ ЗАСКРИПЕЛ ГАЛЕЧНИК"


        "I"

     Под килем заскрипел  галечник,  образовательное  путешествие  пришло  к
концу.
     К вечеру, когда они покинули Пилос и взяли курс  вдоль  берега Элиды на
север, зарядил дождь. Писистрату не хотелось так скоро уезжать из Спарты, да
и Елена  с  Менелаем снова  принялись уговаривать  их  остаться, но все трое
проявили  лояльность  и  политическую зоркость  и покорились  необходимости.
Менелай снарядил отдельную колесницу  с подарками, на  которую взгромоздился
двойной  шпион Медонт.  И они  пустились  во всю  прыть, доступную коням, по
дороге, уходившей вверх в сторону  Феры, там они  на несколько часов сделали
привал, а на другой день после полудня прибыли в песчаный Пилос.
     На развилке, где дорога, вьющаяся вдоль берега, сворачивала  в  сторону
Верхнего города, Телемах вновь подвергся искушению выбора.
     - Мой отец никогда не простит тебе, если ты не останешься у нас хоть на
день, - сказал Писистрат.
     - Мне надо торопиться, - отвечал Телемах. - Он поймет. А я еще вернусь,
когда... когда все утрясется. Если  смогу вернуться, если  буду  жив. Может,
еще  до наступления  весны, может, зимой. Кланяйся твоей сестре Поликасте  и
передай ей эти слова.
     Товарищи ждали его возле корабля,  они были уже наготове. Едва Медонт и
два ларя  с подарками оказались на  борту,  судно отчалило. По лагунам вдоль
Пилосского  берега шли на веслах, потом  задул  попутный ветер.  Корабль как
птица пролетел между Закинфом и Большой землей.
     В  сумерках  они совершили  прощальное возлияние. Кратер передавали  со
скамьи  на  скамью,  в  руках  зазвенели  кубки.  Большинство  считало,  что
путешествие  удалось,  хотя одному лишь Сыну  выпало побывать  не  только  у
Нестора.   К   исходу   вечера   многие  уже   чувствовали   себя   героями,
возвращающимися с Троянской войны. Они плыли на север по длинному и широкому
заливу, отделяющему  Пелопоннес от  берега  Акарнании, в сторону  Фей [Феи -
приморский городок в Элиде] и группы изрезанных островов,  а  когда достигли
их, на небо высыпало такое множество звезд, что мореходы без труда направили
свой корабль прямо на запад, к южной оконечности родной Итаки.
     Юноши были  осведомлены обо всем, да и  Медонт  вновь  и  вновь  не без
надрыва напоминал  им  о  дозорных,  выставленных на  горе  и курсирующих  в
проливе между Замом и Итакой.
     Свернув  парус и опустив мачту, они проскользнули в узкую бухту у южной
оконечности острова, к  которой  редко приставали  суда. Телемах  без долгих
разговоров спрыгнул на берег.
     - Я  побуду  у пастухов, -  сказал он.  -  Если  смогу, приду  в  город
вечером. И уж никак не позднее завтрашнего утра. Лари вы можете снести в дом
Клития.  Медонт сообщит моей матери, что я здесь.  Если  я  останусь цел, ни
один из вас не уйдет без награды.
     Они  снова  оттолкнулись  от берега и,  все  время  держась  поближе  к
скалистым кручам,  на веслах  прошли  остальную часть  пути через  пролив  к
родному городу.  Некоторые  успели  переодеться  в  нарядное  платье,  чтобы
сильнее поразить воображение своих земляков.

        "x x x"
     Победа или поражение?
     Шагая  вверх  по  крутой тропинке, он пытался  подвести  итог. Когда он
уезжал,  все  было так  просто.  А теперь на каждом  шагу  приходилось  быть
начеку: мокрые от дождя  камни стали скользкими и за каждым кустом в  засаде
мог прятаться дозорный.
     Победа или поражение? Я  стал другим, и теперь я одинок, совсем одинок.
Даже если папа вернется домой, все равно  я буду одинок, потому что не сумел
найти его сейчас, не нашел его след.
     Телемах возвращался  из  большого  мира. Большой мир  - это политика  и
приятная, интересная  беседа.  Политика таится в глубине,  а поверхность  ее
такая  же  скользкая, как нынче тропинка.  Лучше  будет, если  мама поскорей
снова выйдет замуж, думал он. Верю ли я, что папа вернется? Нет, не верю.
     Здесь пахло осенью. Когда он поднялся  на гребень горы, туман сгустился
настолько,  что  различить  можно  было  только  ближайшие  дубовые  стволы.
Опершись о копье,  он пытался  сквозь  лесную  прогалину  высмотреть полоску
моря.
     До весны еще далеко. Долго  ли он  был в  отъезде? Всего дней десять. А
ведь,  когда он  уезжал,  еще стояло  лето. После маминой свадьбы я  поеду в
Пилос, если останусь в живых, думал  он.  Если она выйдет  за кого-нибудь из
местных, я поживу в Пилосе. А потом смогу вернуться домой, уже не скрываясь.
И не один. Нестерова зятя так просто не убьешь.
     Вдали, в глубине леса, послышался лай собак.

        "II"

     Может,  оттого,  что воздух нынче  дышал  осенью, стоял  туман и сеялся
мелкий дождь, она вдруг поняла, что стала слишком старой. Не  исключено, что
она  знала  это давно -  втайне,  неосознанно, - но, когда  беременная  дочь
Долиона  прошла   через   двор,   исполняя   роль,  отведенную  ей  в  жизни
Долгоожидающей, Пенелопа это поняла.
     - Ишь как выламывается, и день ото дня пуще,  -  сказала  она Эвриклее,
которая стояла у окна за ее спиной. Разговор происходил после причесывания.
     Престарелая  кормилица Долгоотсутствующего,  все такая же дряхлая, хотя
почти вездесущая, но, вообще-то говоря, слепая и глухая, поглядела вниз.
     - Кошка скоро окотится, - сказала она. - Она породистая. Господин Лаэрт
вывез ее прародительницу из Египта. Это, наверно, уж тридцать  седьмое, а то
и тридцать восьмое колено в их роду.
     -  Ты, конечно, понимаешь,  что я говорю  о девчонке, а не  о кошке,  -
заявила Пенелопа.
     -  О  девчонке? -  отозвалась Эвриклея. - О ней я и  не подумала.  Само
собой,  я вижу, знаю,  что она выламывается. Но  она на девятом месяце. А  в
такое время они не в себе.
     - Это что, Эвримах, я не ошиблась?
     - Молодая она, - сказала старуха.
     С наружного  двора  донесся  шум. Пенелопа высунулась из  окна,  пошире
распахнув деревянные ставни  и пытаясь увидеть, что  происходит  за  плоской
крышей  мегарона.  Кто-то пробежал  через  двор. Послышался голос  Амфинома,
потом  Антиноя. Когда  они появились  в воротах,  она  увидела  и  Эвримаха.
Постоянный комитет был  в  полном  составе, однако в Женские  покои  они  не
поднялись. Они явно ссорились между собою.
     - Тогда снимите дозорных! - кричал Антиной.
     - Я уже послал с приказом гонца, - сказал Эвримах.
     - А сторожевое судно в проливе?
     - Оно  уже возвращается, -  спокойно ответил Амфином со своим -  как ей
теперь показалось - прекрасным дулихийским акцентом. - Я послал к ним гонца,
как только узнал, что мальчишки возвратились домой. Телемаха с ними нет.
     Милостивый Зевс! - подумала она, зажав ладонью рот. Эвриклея притиснула
руки к высохшей груди.
     - Кто его предупредил? - кричал Антиной.
     - Похоже, что Медонт, - ответил Эвримах. - Его уже несколько дней нигде
не могут найти. Ну и, само собой, старуха.
     Эвриклея сделала шажок вперед и, став рядом с Хозяйкой, поглядела вниз.
     - Медонт мне за это заплатит! - кричал Антиной. Видно было, что он себя
не помнит от злости.
     - Ну-ну-ну! - успокаивал его Амфином. - Теперь уже ничего не поделаешь.
     - Ничего?
     Женихи  посмотрели за ограду  вдаль,  на  Нижний город и  гавань. Туман
рассеялся, но  дождь все еще