от в такие раскрытые настежь варежки запросто можно схлопотать пулю или, применительно к местным условиям, стрелу из очень автоматической рогатки. Как говорил старшина Раткевич: ?Если хочешь есть варенье - не лови зевалом мух!?
     - Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?!
     - Очень даже внимательно, - отзываюсь. Прокачал обстановку в голове - нет, думаю, придется все-таки кое-чего разъяснить.
     - А ну, - говорю, - повернись-ка.
     Рыжая осеклась и настороженно так на меня уставилась.
     - Это еще, - спрашивает, - зачем?
     - Затем, чтобы спросила. Команды, к вашему, нерядовая Карален, сведению, не обсуждаются, а выполняются. Вы-полнять!
     Повернулась. Я от зубца отклеился, покосился вниз, во двор - прямо под нами крыша конюшни, соломой крытая, так что даже если свалится, ничего страшного - размахнулся и ка-ак врезал ей леща. После чего развернулся и так рванул, что звук визга меня догнал только у входа в башню.
     Только успел дверь захлопнуть и ногой в стену упереться - бу-ух, - чуть не улетел вместе с дверью! Ничего себе, думаю, это ж не девчонка, а прямо бетонобойный. Таким молодецким пинком дот из земли выворотить можно.
     - Ма-алахов! - Бух. - Я не знаю, что я с тобой сделаю! - бух.
     - Вот когда придумаешь, - кричу, - тогда и приходи.
     - Тварь! - Бух. - Орочья отрыжка! Темнобес!
     - Как-как? - кричу. - Это уже что-то новое. Мракобесом меня еще никто не именовал.
     - Дерьмо.
     Дерьмом она меня уже потише назвала. Ну, думаю, вроде успокоилась. Убрал ногу, прислушался - ничего, только приоткрыл чуть дверь - а она в эту щель ка-ак влетела!
     Черт, это уже даже не рыжий вихрь был, а рыжий тяжелый танк! На полном ходу!
     Спасло нас обоих только то, что лестница в башне хоть крутая, но довольно узкая. Поэтому я сначала спиной об стенку приложился и только потом - о ступеньки. Съехали мы на полпролета вниз и замерли в неустойчивом равновесии - я сверху, Кара где-то подо мной, темно, как у... танке, одна рука в следующую ступеньку упирается, вторая во что-то мягкое, ноги вообще неизвестно где, но сильно похоже на то, что над головой, и болит все, что только может, плюс то, что вообще болеть не имеет права за отсутствием в нем нервов.
     - Сергей?
     - Что?
     - Ты жив?
     - Нет, убит. Погиб смертью героя. После чего пропал без вести.
     Рыжая подо мной тихонько прыснула.
     - Малахов.
     - Ну?
     - Ты не мог бы убрать руку с... с меня? И вообще, не мог бы ты убраться с меня весь?
     - Если я это сделаю, - шепчу, - то мы оба покатимся дальше вниз. А до низа, между прочим, еще далеко.
     - Что? - фыркает Кара. - Так и будем лежать?
     - Есть идеи получше? - спрашиваю. - Нет? Тогда молчи.
     А сам лихорадочно соображаю. Положение у нас действительно, как говорил лейтенант Светлов, пикантное, как соус. И, главное, ничего нельзя сделать, потому что ничего не видно. Нулевая видимость.
     Черт, думаю, а почему, собственно? Был же факел, когда я вбежал. Прямо передо мной висел.
     Вот то-то и оно, соображаю, что передо мной. Похоже, мы его во время полета дружно снесли, а он, зараза, возьми, да и погасни. И что теперь прикажете делать, а, товарищ... Кто-нибудь? Ждать, пока глаза к темноте привыкнут?
     - Малахов.
     -Ну?
     - Ты возьмешь меня с собой?
     - К черту на рога я тебя возьму, - бормочу, - с превеликим удовольствием. В одну сторону. Или к Бабе-яге в гости, в порядке ленд-лиза. Она мне - скатерть самобранку и меч-кладенец, а я ей - тебя.
     - Если ты думаешь, что я что-то поняла...
     - Все ты поняла, - говорю. - Все, что надо.
     - Сергей...
     - Да возьму я тебя с собой, возьму! Куда денусь! Уж не знаю, кого мне за такой подарок благодарить...
     - Богов.
     - ...богов ваших или товарища Сталина, прости господи...
     - Сергей.
     - Что еще?!
     - Закрой глаза.
     - Ты сама-то поняла, чего сказала? - спрашиваю. - Тут же и так ни черта не видно.
     - Все равно закрой.
     Черт, думаю, неужели она меня на мой же трюк собирается подловить? С этой - станется. А, была не была. Авось да не коленом.
     - Закрыл.
     - Подожди.
     Чувствую - завозилось что-то подо мной, потом по щеке вроде рукой провели - я весь сжался, ну, думаю, сейчас ка-ак врежет - и на миг к губам прикоснулось. Что-то... малиново-вишнево-клубнично-саха-риново... Черт, да нету у меня такого слова, чтобы это описать! - и словно током ударило.
     Я аж подскочил от неожиданности, а Кара внизу тихонько так хихикнула и - р-раз - выскользнула из-под меня. А я, оставшись без опоры, проехал вперед и с размаху лицом об край ступеньки хряпнулся. Зубы удержались, но губы раскровенил напрочь.
     Ох и горек же, думаю, однако, вкус этого... ну, как его... плода запретного.
     Ладно. Доковылял я кое-как вниз по лестнице, выполз на свет божий, посмотрел на гимнастерку - м-да... И ведь только что, считай, надел! Сдается мне, они эти ступеньки со времен постройки замка не подметали, пока я их не протер.
     Огляделся - рыжей не видно, смылась куда-то - отряхнулся, как смог, и пошел в замковую столовку завтракать.
     Сел за стол, сижу, жду. Кроме меня, в столовке больше никого не наблюдается - то ли спят еще все, то ли уже разбрелись кто куда - черт его знает, часов-то нет.
     Ну, я пару минут посидел, подождал и начал слегка злиться. Встал из-за стола, подошел к двери, что на кухню, - а она запрета. И звуков из-за нее, что характерно, никаких не доносится.
     Вообще-то я человек культурный, хотя иногда это и не очень заметно. Поэтому я для начала по той двери вежливо так постучал.
     Жаль только, что вежливость эту мою никто не оценил. Пришлось по ней сапогом добавить. Тот же эффект - ноль да семечки.
     Вот тут я уже начал злиться, уже не слегка и не чуть-чуть. Да что ж это, думаю, в самом деле такое, а? В собственном замке поесть нормально нельзя. Ладно, думаю, держитесь, гады, сейчас я этим поварам устрою выездную сессию полевого трибунала. Пусть потом Аулею жалуются, если будет чем.
     Вышел из столовки, пошел прямой вход на кухню искать. Прихожу - заперто.
     Интересные, думаю, дела тут творятся. Кухня, похоже, дезертировала в полном составе, да и вообще народу что-то не видно. Только часовые на башнях да один гаврик у полуторки томится. Снаряды, кстати, с нее местные так и не разгрузили, побоялись, наверно, и, в общем, правильно сделали, что побоялись. А кроме часовых, никого не видно и не слышно. Хотя нет, что-то слышно - пение какое-то хоровое доносится. Тоже мне, нашли время для репетиций, хор Пятницкого.
     Часовой у снарядов при виде меня приосанился, руку зачем-то на меч положил. Кираса на нем, правда, сто лет как не чищена, да и вообще - внешний вид хромает на все четыре гусеницы. Те еще ППС, сразу видно - про устав караульной службы люди слыхом не слыхивали. Эх, нет ведь чтобы вместо Трофима с ?максимом? сюда хороший кадровый старшина свалился!
     - Благословен день, господин серант!
     - И тебе доброе утро, - говорю. - Только вот на будущее запомни - не господин, а товарищ, и не сервант, а старший сержант. Ферш... тьфу, ясно?
     Часовой лоб наморщил, подумал чуток, а потом радостно так гаркнул на весь двор:
     - Будет исполнено, господин старший сежрант!
     - Сержант. Кстати, - спрашиваю, - а где вообще все? Повара, например? Они что, переучет содержимого погребов проводят? На случай осады?
     - Но господин старший сежрант, - удивленно так заявляет часовой, - сегодня ведь День божьего Благодарения. Все собрались в замковом храме на благодарственную молитву. А кухня сегодня будет заперта весь день, потому что - тут он чего-то в воздухе перед грудью нарисовал - не подобает, вознося хвалу богам, отвлекаться на мирские заботы.
     - Так что же это, - спрашиваю, - выходит? Постный день сегодня?
     - Не постный, господин старший сежрант, - отвечает часовой, - а День божьего Благодарения!
     - Да не сежрант я, а сержант. Сер-жант! Запомнил?
     - Попробую запомнить, - озадаченно так говорит часовой, - господин старший сержант!
     - Ладно, - говорю. - Тебя-то самого звать как?
     - Лодку.
     - Лодку, а дальше?
     - Лодку, сын Ностова, господин старший сержант.
     Хорошее имечко! Есть чему позавидовать.
     - А скажи-ка мне, - спрашиваю, - Лодку Ностович, долго еще будут молитву возносить? Потому как мне очень хочется с господином Арчетом на богословские темы потолковать.
     - А господин старший ратник не в храме, - заявляет часовой. - Он в караулке, на левой башне.
     Я от этих слов чуть не подпрыгнул.
     - Так какого же... - спрашиваю, - ты, борода, до сих пор молчал?!
     - Но, господин старший сержант, - удивился часовой, - вы ведь и не спрашивали.
     Вообще-то, думаю, верно. В голову как-то не пришло. Ладно. Поднялся я на башню, захожу в караулку, и чтоб вы думали - господин старший ратник Арчет сидит себе в гордом одиночестве и преспокойно завтракает. Да еще как завтракает. Как говорил рядовой Петренко, коренной одессит из Херсона: ?Шоб я так кажный день обедал, как он завтракает?.
     - Вообще-то, - говорю, - сегодня есть - грешно.
     - Знаю, - отвечает Арчет, а сам тем временем куриную - или какой другой местной птицы, я уж не знаю - ножку обгрызает. - Заходи, садись. Мне сегодня есть можно, а грех этот отец Иллирии отпустит.
     - А еще, - говорю, - не знаю, как ваш, а наш бог советовал в таких случаях делиться. Тем более что я в вашей теософии не разбираюсь, а живот мой - тем более.
     - Так бери, - говорит Арчет, - и ешь. Чего говорить-то?
     В общем, соединенными усилиями мы эту снедь истребили, как армию Паулюса. Кто был не мертв, тот был у нас в плену. Очень даже неплохо подзаправились.
     - Да уж, - говорю. - Неплохой праздник этот ваш День Благоговения.
     - Благодарения, - поправляет Арчет. - День божьего Благодарения.
     - Интересно, - спрашиваю, - а за что это вы так своих богов благодарите?
     Арчет на меня искоса так посмотрел.
     - А тебе Карален разве еще не рассказывала?
     -Нет.
     - Ну, тогда слушай. День этот мы празднуем уже пятьсот сорок шесть лет.
     - Неплохо.
     - С того самого дня, когда на залитом кровью поле сражения теснимый врагами король Уртхерт дал обет, что отныне в этот день весь его народ будет возносить хвалу светлым богам.
     - Ага. И с тех пор празднуете?
     -Да.
     Я шестеренками в голове поскрипел, поскрипел.
     - Так, - говорю. - А где же подвох?
     - Какой еще подвох? - удивляется Арчет. Но удивился он как-то неискренне.
     - Понимаешь, господин старший ратник, - говорю. - Это я от ры... тьфу, от Кары мог ожидать, что она церковно-славянской историей начнет изъясняться. Но ты-то на ихнем шпрехаешь примерно так, как я на японском.
     - Говорю, как умею, - обижается Арчет. - А подвоха тут никакого нет.
     - Ну хорошо. А почему называется День божьего Благодарения, а не день Победы сякой-то?
     - Так ведь битву-то, - отвечает Арчет, - король Уртхерт проиграл.
     Вот тут-то у меня челюсть об столешницу и приложилась.
     - Как - проиграл?
     - Просто. Разбили его наголову.
     - А за что ж тогда благодарить-то? - спрашиваю.
     - Ты не понимаешь, - поясняет Арчет. - Король Уртрехт не предлагал богам сделку - победу в обмен на посвященный им праздник. Он поклялся, что этот праздник будет!
     - Ну да, - говорю. - Я знаю, город будет, я знаю - саду цвесть. Но ведь они-то, боги эти, - говорю, - ты уж меня извини, своего слова, получается, не сдержали.
     - А какое это имеет значение? - удивился Арчет. - Слово дал король.
     - Черт. Значит, они, боги эти, его надули, а он слово все равно сдержал? Так, что ли?
     - Да. А разве могло быть по-другому?
     Вот тут уж у меня шестеренки окончательно заклинились. Я, конечно, догадывался, что вся эта феодальная компания на всяких там клятвах слегка задвинута - читали, знаем. Но одно дело - рыжая, девчоночка несмышленая, у нее в голове не просто ветер, а... аэродинамо-машина, а другое - чтобы весь люд пять веков поклоны бил из-за того, что какой-то там олух при позолоченной фуражке, будучи в расстройстве, чего-то ляпнул?
     - Или у вас не так?
     - Ну, - говорю, - вообще-то у нас, по крайней мере там, в моей стране, если слово дал - тоже на века. Но мы... как бы это сказать-то... прежде чем клятвы давать, думать стараемся.
     Ага. Вот помню, давал я как-то при всем совете дружины честное пионерское - не стрелять из рогатки. Ей-богу, было такое. И сдержал. Перешел на гнилые яблоки. Гнилое яблоко, я вам доложу, обладает замечательнейшими поражающими свойствами при прямом попадании, а фугасным действием уступает только подгнившему помидору.
     Да. Весело мы жили. До одного раннего июньского утра.
     - Ладно, - говорю. - Ты мне вот что объясни: ты, старший ратник, и часовые, что на стенах и у моста, сидите здесь исключительно потому, что на той стороне - рукой подать - враг, который, между прочим, не дремлет. Так? То есть выполняете свою главную и наипервейшую обязанность. Так?
     - Да. А Что...
     - А вот что, - говорю. - Получается, что, выполняя свой долг, ты при этом, по твоим же словам, грех совершаешь. И если бы не отец Иллирии, гореть тебе в аду синим пламенем. Так?
     - Ты не понимаешь, - говорит Арчет. - Все намного сложнее.
     - Погоди, - говорю. - Вот, например, у нас в роте был узбек один, Максудов, мусульманин. Им их бог, между прочим, пять раз в день молиться велит, причем в определенное время. Но - если бой, то пропустить молитву не просто прощается, а даже в заслугу ставится! А у вас что?
     Гляжу - задумался старший ратник. Глубоко и надежно.
     - Тот закон, о котором ты сказал, - мудр. Но...
     И тут дверь с грохотом распахивается, и в караулку рыжий вихрь влетает.
     - Малахов! Да ты... я тебя по всему замку обыскалась, а он тут кисель водой разводит. Ты хоть знаешь, что мы к полудню обернуться не успеем? От замка до Лосиного холма почти три лиги.
     - Да откуда ж мне знать? - говорю. - И вообще, кто из нас двоих пропадал - ты или я?
     -Да я...
     - Отставить разговорчики! На-а-лево! Кру-угом! Шагом марш к машине.
     Кара рот открыла, закрыла, глазищами своими желтыми полыхнула и вылетела из караулки.
     - Очень жаль мне будет, - говорит Арчет, - того, кто станет ее избранником.
     И на меня при этом как-то странно смотрит. Нет уж, думаю, не дождетесь.
     - А уж как я ему посочувствую, - отвечаю, - просто слов нет.
     Посмотрели мы друг дружке в глаза и так же дружно заржали.
     Ладно. Спустился я к машине - рыжая в ней уже сидит, в зеркальце любуется, прическу поправляет. То есть делает вид, что поправляет, - у нее на голове, поправляй - не поправляй - все равно вид один и тот же - прямое попадание мины в котел с лапшой. Да уж. На уши окружающих.
     Вслух я, правда, все это комментировать не стал - мне сегодняшнего утра уже вот так хватило. Сел, завел мотор.
     - Ау, - говорю, - проснись, прекрасное виденье. Куда рулить-то?
     Кара в меня глазищами стрельнула.
     - Прямо.
     - Прямо, а дальше?
     - Прямо по дороге, а дальше скажу.
     Ну, как знаешь, думаю, главное, чтобы она в своем зеркальце поворот не проглядела.
     Поехали.
     Погода, кстати, пока я у Арчета закусывал, успела взять, да и распогодиться. В хорошем смысле. Солнце светит, живность всяческая этому радуется. Я еще подумал, что если мотор заглушить, то, наверно, услышать можно, как птицы поют
     Нет, думаю, в самом деле. Жив, здоров, накормлен, на машине раскатываю, да еще как - девчонка на соседнем сиденье прихорашивается. Ну чего тебе, спрашивается, старший сержант, еще от жизни нужно?
     Нет, думаю, действительно - хорошо. В общем, даже где-то и неплохо.
     Я даже от избытка чувств мелодию под нос начал мурлыкать. Довоенную, ?Любимый город?. Я ее перед войной даже на гитаре хотел научиться тренькать, да не вышло.
     - Пой громче.
     - Да пожалуйста, - говорю. - Сколько угодно.
     Любимый город может спать спокойно.
     И видеть сны и зеленеть среди весны...
     - Красивая песня, - говорит Кара. - Очень.
     А я вдруг вспомнил, где эту песню последний раз слышал - и так руль сжал, что пальцы побелели.
     В 41-м немцы ее из громкоговорителей крутили. Вперемешку с ?Рус, сдавайс?. А любимый город на том эерегу в огне погибал - по ночам зарево на полнеба. Такое увидеть... не дай бог кому такое увидеть.
     И тут как раз поле перед нами открылось. Поле как поле, ровное, ветерок траве гривы треплет. И марево какое-то зыбкое струится, вроде как от костерка.
     Взглянул я на это поле - и вдруг словно волна на ценя накатила. Как будто две картинки совместились.
     И на одной картинке поле это продолжало оставаться пустым и тихим, а на второй по этому самому полю танки ползли с крестами, впереди средние ?Т-IV? и бронетранспортеры за ними, а позади - два ?тигра? круглыми своими башнями ворочают, и кажется - медленно-медленно длинный ствол с набалдашником на конце поворачивается - плюнул огнем, и через несколько секунд грохот доносится. И средние танки гоже огнем плюются, и вокруг них на поле черные столбы вырастают, и два танка уже горят, и бронетранспортер один тоже горит, а из остальных автоматчики горохом сыплются и моментально в цепь разворачиваются. И вдруг грохнуло резко совсем рядом, словно пушка, до сих пор молчавшая, ударила, хорошая пушка, или корпусная, стодвадцатидвух-, или танк тяжелый, в землю вкопанный, и сразу же еще с одного ?T-IV? башня слетела.
     А я смотрю на это... и...
     - Ты что, Малахов? Заснул?
     Я, оказывается, руль выпустил и привставать начал. А рука правая все воздух у ремня хватает - гранату ищет.
     - Ты увидел что-то там? Да?
     Я моргнул, глаза протер, посмотрел - поле как поле. Ровное. Трава некошеная, высокая, волнами гуляет. Ни танков горящих, ни воронок. И марева нет.
     - Да так, - говорю. - Показалось. Привиделось.
     Рыжая на меня недоверчиво так покосилась и ничего не сказала. Только на краю, когда мы это поле проехали, оба обратно оглянулись. Синхронно, в смысле одновременно.
     Поле как поле. Поле боя, поле смерти, поле победы. А выглядит - как обычно.
     Ладно. Доехали мы до этого Суркового холма - без дальнейших приключений и видений. Подарочек наш я еще издали углядел - самолет, в землю воткнулся, одномоторный, ?мессер? или ?фоккер?, весь в крестах - на кладбище хватит.
     Подъехал поближе - точно, ?Фокке-Вульф-190?, почти целый, только хвост слегка разлохмачен и передок слегка об землю покорежился. А так - хоть садись за штурвал и взлетай!
     Я на всякий случай ?ТТ? на изготовку взял - фонарь у ?фоккера?, правда, откинутый был, ну да мало ли что - вдруг фриц машину услышал, да и затаился в кабине. Подобрался осторожно, заглянул - нет, пусто. Успел, значит, гад, еще там прыгнуть, чтоб у него парашют не раскрылся.
     Пошарил по кабине - ракетницу нашел, хорошую, чешскую. А больше ничего. Я, собственно, и не знал, чего там быть-то может, так просто, на всякий случай покопал.
     Вылез, обошел самолет, прикинул - черт, думаю, хорошая машина, много добра с нее снять можно. Одни пушки чего стоят - четыре 20-миллиметровки, причем все целые - как-то умудрился этот ?фоккер? так удачно хлопнуться, что ни один ствол не погнулся.
     Если он еще и боекомплект расстрелять не успел - это же вообще здорово будет. Такой ?эрликон? можно будет соорудить, что все эти местные орки от одной очереди в штаны нагадят.
     Надо будет его в первую очередь оприходовать. Вот вернемся в замок - прикажу местным гаврикам волокушу соорудить. Ну а потом уже, когда доставят, с местным кузнецом покумекаем, чего с этого крестоносца можно полезного свинтить.
     В крайнем случае, думаю, просто на баррикаду кузьмичевскую выволочь и установить, тоже неплохо. Тут даже целиться не надо будет - просто нажал на гашетку - такой шквал огня, что весь мостик подметет.
     Походил, походил еще вокруг - ладно, думаю, никто эту заразу без меня не утащит. Два уже валяются, этот третьим будет. И вообще, дум