ремонии.

ВСЕ В СБОРЕ

   Первым  из  вошедших  был  доктор  Прунскваллер  -   поскольку   он   был
единственным настоящим врачом на весь замок (не считая всяких там знахарей и
целителей), то он обладал странным статусом - стоял как бы вне  общепринятой
иерархической   пирамиды.   Однако   подобное   положение    было    чревато
непредсказуемостью, и, наверное, если  бы  в  один  прекрасный  день  с  ним
что-нибудь случилось, вряд  ли  кто  обратил  бы  внимание  на  исчезновение
доктора.
   Прунскваллер подошел к Свелтеру и начал свое обычное:
   - О, шеф-повар, хах-хах.  Рад,  рад  видеть  вас,  хе-хе.  Хотите,  скажу
кое-что важное касательно вашего дражайшего желудка? Я ведь врач и могу себе
позволить, ха-ха? Если будет угодно, после крещения нашей будущей надежды  и
опоры я более внимательно осмотрю вас и поставлю диагноз  -  возможно,  даже
найду у вас что-нибудь не в порядке... Сами понимаете, как я ценю вас. Вижу,
что за произведения искусства вы приготовили - вам нельзя позволять  уходить
в мир иной раньше времени. Ну что ж, обязательно  попробуем  творения  ваших
умелых рук, ха-ха.
   Беспрестанно болтая и посмеиваясь, Прунскваллер расточал улыбки направо и
налево, а потом, видимо, от избытка  чувств,  схватил  с  серебряного  блюда
изумрудно-зеленое пирожное с заварным кремом и отправил его в рот.  Но  даже
изыски  кулинарии  Горменгаста  не  заставили  врача  прекратить   болтовню.
Проглотив пирожное, эскулап потянулся за вторым, продолжая шутить. Однако  в
этот момент  Саурдаст  пронзительно  зашикал,  указывая  в  его  сторону,  и
Прунскваллер положил пирожное на место даже с большей  скоростью,  чем  взял
его. В самом деле,  лекарь  с  самого  начала  забыл,  что  секретарь  лорда
Сепулкрейва страстный ревнитель традиций и правил приличия. Сейчас  Саурдаст
имел полное  право  возмущаться  -  есть  можно  было  только  с  разрешения
герцогини. Тем более что самое главное действо пока не произошло...
   -  Да,  да,  да,  вы  правы,  ха-ха,  господин  Саурдаст,  -  задребезжал
Прунскваллер, подмигивая Свелтеру, - вы верно поступили, что одернули  меня.
Но ругать нужно не меня, ха-ха, а нашего любимого  шеф-повара  -  он  делает
такие деликатесы, что кто угодно может не устоять, превращаясь в  настоящего
варвара. Ха-ха-ха. Ну, Свелтер, ну признайся, что ты  специально  испек  эти
великолепные райские кусочки, чтобы спровоцировать меня?
   Свелтер был вовсе не в настроении болтать о глупостях, к тому же чересчур
языкастый доктор значительно превосходил его в красноречии. Чтобы  снова  не
попасть в неприятную ситуацию, шеф-повар демонстративно  уставился  в  окно,
показывая свою нерасположенность к задушевным беседам. В это время Саурдаст,
шевеля беззвучно губами, водил коричневым пальцем по  строчкам  в  одном  из
своих фолиантов. Флей же, чопорный и прямой, словно чучело  цапли,  смотрел,
не мигая, на середину комнаты.
   Однако такая строгая атмосфера никак не отрезвила доктора Прунскваллера -
убедившись, что стоящие рядом не желают разделить его веселья, врач принялся
изучать собственные ногти. Видимо, он вскоре убедился, что с ногтями  все  в
порядке,  после  чего  направился  к  окну.  Оглядывая  резной   подоконник,
Прунскваллер сложил большой и указательный пальцы правой руки  в  колечко  -
это был его излюбленный жест. Поднеся скрюченные пальцы  к  глазам,  врач  с
любопытством выглянул в  окно  и  замолчал.  Флей  и  Саурдаст  вздохнули  -
дескать, наконец-то заткнулся, невежа.
   Однако радости придворных не суждено было продолжаться  долго.  Несколько
минут Прунскваллер действительно молча смотрел в окно, однако оказалось, что
это была всего лишь прелюдия к более продолжительной тираде:
   - Кедры, кедры, ха-ха. Прекрасные деревья, они меня просто восхищают.  Но
вот интересно бы знать - восхищаю ли я их? Господин Флей, что вы думаете  на
сей счет? Что? Молчите? Интересно, почему? В чем причина - просто не  хотите
отвечать, или же моя философия попросту выше вашего понимания? Вот дилемма -
мне нравятся кедры, но я им равнодушен. Это с виду, но  вдруг  в  реальности
все обстоит иначе? Исходя из категорий субстанционной функциональности,  так
сказать,  принимая  во  внимание  аксиоматичность   естества   общественного
бытия...
   Однако дальше эскулап запутался в собственных  словоизлияниях  и  позорно
замолчал. Тем не менее ему повезло - приход сестер его сиятельства,  госпожи
Коры и госпожи Клариссы -  помог  Прунскваллеру  выпутаться  из  неприятного
положения, в которое он сам себя поставил. Глаза присутствующих  устремились
на вошедших женщин - сестры-близнецы шли медленно, словно крались. Они редко
покидали свои покои, поскольку  были  обеспечены  всем  необходимым  и,  как
поговаривали злые языки, ко всем обитателям замка без исключения  относились
с большим подозрением.
   Когда женщины поравнялись с Прунскваллером, тот снова ожил:
   - О, ваше сиятельство... я хотел сказать, ваши  сиятельства...  Позвольте
мне поприветствовать вас,  ха-ха.  Извините  мою  напористость,  но  я,  как
доктор, имею право знать все... Стеснительность при общении  со  мной  ни  к
чему, доктор должен знать все и обо всех, ха-ха, прочь  стыдливость,  ха-ха,
хо-хо.
   - Это врач, дорогая, - громко прошептала леди  Кора  сестре,  не  обращая
внимания на болтовню Прунскваллера.
   Леди Кларисса посмотрела на лекаря таким взглядом, от которого  любой  бы
смутился и отступил назад. Любой, но только не Прунскваллер.
   - Я знаю его, - прошептала Кларисса сестре, но явно с расчетом, чтобы  ее
слышали и окружающие. - А что случилось  с  его  глазами?  Они  какие-то  не
такие?
   - Наверно, он болеет. Ты разве не видишь? - ответила Кора.
   Сестры были наряжены в одинаковые вишневого цвета платья с  бордовыми  же
бархотками на шеях. Седые волосы их были украшены золотыми  заколками,  лица
были сильно  напудрены  и  брови  подведены  смесью  жира  с  сажей,  отчего
невозможно  было  даже  догадываться,  какие  чувства   в   действительности
одолевают сестер хозяина замка.
   - А что вы-то тут делаете? - бесцеремонно спросила Кора, глядя на доктора
с полупрезрительной усмешкой.
   Доктор слегка поклонился и обнажил свои крепкие зубы:
   -  И   на   меня,   ха-ха,   пала   привилегия,   так   сказать,   ха-ха,
засвидетельствовать, ха-ха...
   - Но почему вы-то? - удивилась леди Кларисса, причем в голосе ее  звучала
та же самая обиженная интонация,  с  которой  только  что  говорила  сестра.
По-видимому, родственницы лорда Сепулкрейва  полагали,  что  только  они  по
своему  рангу  достойны  присутствовать  на  крещении  ребенка.  Не  считая,
разумеется, родителей. А тут еще какие-то доктора появились...
   Эскулап картинно возвел глаза к потолку - дескать, на все воля  Господня.
И тут же Прунскваллера словно бы заинтересовал резной орнамент потолка - его
глаза так и остались прикованными к дубовым панелям.
   Однако сестры продолжали смотреть на него недовольными взглядами, и  тот,
опустив глаза, сразу  заметил  это.  Тем  не  менее  положение  близнецов  в
иерархии Горменгаста было строго определено - настолько, что  с  ними  можно
было не слишком церемониться, и потому лекарь сказал:
   -  В  самом  деле,  милостивые  государыни,  право   слово,   ха-ха,   не
представляю, почему вы до сих пор не оценили той заметной  роли,  которую  я
играю в нашем, ха-ха,  обществе?  Точнее,  в  его  социальной  жизни.  Можно
сказать, именно я не даю общественной жизни застояться, словно  болоту.  Мы,
доктора, знаете ли, сразу чувствуем,  если  что  не  так...  И  потом,  сами
подумайте, как много делаю я в Горменгасте. Вот, опять же, ребенок,  будущий
полновластный хозяин замка и его окрестностей - он появился здоровым на свет
не только, ха-ха, благодаря родителям. Но и благодаря мне тоже, и в  немалой
степени.
   - Что, что вы говорите? - встрепенулась вдруг  леди  Кларисса,  очевидно,
истолковавшая слова врача как-то иначе.
   Доктор Прунскваллер зажмурил на  мгновенье  глаза,  а  потом,  подойдя  к
аристократкам, игриво погрозил им пальцем:
   - Ваши сиятельства. Нужно внимательно слушать  собеседников  -  иначе  вы
неминуемо отстанете от жизни. А это, знаете ли, чревато...
   -  Как  вы  сказали,  простите?  -  перебила  эскулапа  Кора,   поправляя
искусственную розу на корсаже. -  Простите,  в  самом  деле  не  расслышала?
Кажется, что-то вроде "отстать от жизни". Да куда уж нам отставать  -  мы  и
так плетемся где-то на обочине. Все, что принадлежит нам по праву, находится
безраздельно в руках Гертруды.
   - Верно, верно, - обрадовано закивала ее сестра. - Она лишила нас всего.
   -  Как  так,  милостивые  государыни?  -  тотчас  оживился  Прунскваллер,
почувствовав неизбитую тему разговора.
   -  Власть,  -  ответили  сестры  одновременно,  словно  сговорившись.  Их
откровенность шокировала даже  врача,  который,  как  известно,  не  обладал
особыми комплексами.  Прунскваллер  был  настолько  ошарашен,  что  принялся
теребить непослушными  пальцами  воротник  камзола,  делая  вид,  что  хочет
поправить его.
   - Нам нужна власть, - продолжала леди Кларисса, - и мы бы  рискнули  всем
ради нее.
   - Да, власть, власть, - вторила ей Кора, - чем больше, тем лучше. А уж мы
бы заставили народ делать работу как положено.
   - Но вся власть в замке принадлежит Гертруде, - жаловалась Кларисса, -  а
нам приходится довольствоваться положением приживалок.
   Закончив изливать жалобы,  аристократки  внимательно  оглядели  Свелтера,
Саурдаста и Флея, словно ища у них сочувствия и поддержки.
   - Насколько  я  понимаю,  они  просто  обязаны  присутствовать  здесь?  -
предположила Кора, глядя на Прунскваллера, который вновь занялся созерцанием
узора на потолке. Доктор раскрыл было рот, но  ответить  не  успел  -  лакеи
открыли парадную дверь, и в  комнату  вошла  одетая  в  снежно-белое  платье
Фуксия.
   За двенадцать дней, прошедших  с  рождения  брата,  девочка  окончательно
утвердилась во мнении, что случившееся - не дурной сон, что теперь она -  не
единственный ребенок в семье. Все это время она отвергала  малейшие  намеки,
которыми ей предлагали взглянуть на брата. Да  и  сегодня  она  пришла  сюда
только ради  приличия,  не  больше.  Делать  ничего  другого  все  равно  не
оставалось - пока, к сожалению, власть в замке  принадлежит  не  ей.  Однако
Фуксия была твердо уверена - придет день, и она  станет  говорить  тут  свое
веское слово. С другой стороны,  иногда  душу  девчонки  грызли  сомнения  -
отчего она переживает? Рождение братьев и сестер - вещь вполне обычная, даже
во всех  книжках  об  этом  написано.  А  не  доверять  книжкам  просто  нет
оснований...
   Госпоже Слэгг было не до  Фуксии,  потому  старая  нянька  успела  только
заскочить в комнату воспитанницы и напомнить ей, что  она  должна  расчесать
волосы, надеть заранее подготовленное белое платье и появиться в  крестильне
ровно в две минуты четвертого. А там уж ориентироваться по ходу событий.
   Неприятное  настроение  не  могли  развеять  даже   цветы   в   вазах   -
действительно прекрасные  -  и  яркий  солнечный  день.  Фуксия  со  вздохом
вспомнила уют чердака. Ничего, она еще вернется туда  -  выполнит  противные
формальности, и снова будет смотреть из окна. Сколько захочет...
   Пройдя в глубину помещения, Фуксия упавшим голосом поприветствовала обеих
теток (ответом ей были столь же кислые приветствия) и забилась в  угол,  где
стояло удобное плетеное кресло. Однако сидеть девочке долго не пришлось -  в
зал вошел отец, а следом мать. Этикет требует, чтобы  младшие  и  низшие  по
званию стояли в присутствии старших. Тут у Фуксии не было никаких  претензий
- раз этикет существует, значит, тому и следует быть.
   Как  только  чета  хозяев  Горменгаста   встала   посреди   комнаты,   на
золотисто-багровом      ковре,       как       Саурдаст,       откашлявшись,
неестественно-напыщенным голосом начал:
   -  Мы  собрались  сегодня  по   очень   торжественному   поводу.   Такое,
согласитесь, бывает не каждый день. Скажу больше - далеко  не  каждый  день.
Все мы горим неуемным желанием  увидеть  виновника  сегодняшнего  торжества,
хотя слово "виновник" я не  считаю  словом  подходящим,  поскольку  младенец
всегда считается невинной душой. Мы - само ожидание, и я,  чтобы  не  томить
присутствующих, действуя по поручению их сиятельств,  объявляю  вход  нового
человека,  будущего  Гроуна  и  славного   продолжателя   добрых   дел   его
могущественных предков...
   Тут Саурдаст закашлялся и схватился рукой за грудь - по-видимому, у  него
запершило в горле или  он  просто  сильно  разволновался.  Однако  секретарь
герцога был опытным человеком - он быстро взял себя в руки.  Тем  более  что
положенные слова он все-таки успел произнести без запинки. Быстро взглянув в
книгу, Саурдаст лишний раз убедился, что все идет  как  надо.  Затем,  качая
надушенной и напомаженной головой, книжник  торжественно  подвел  пятерых  -
лорда, его супругу, Фуксию и сестер отца ребенка - к низкому  столу  посреди
помещения. Родные мальчика были выстроены полукругом. Удивительно,  что  все
они безропотно позволили  секретарю  помыкать  собой.  Впрочем,  ученый  был
известным знатоком обычаев и традиций, настоящим  ходячим  катехизисом,  так
что обычно никто не отваживался спорить с ним на сей счет. В полукруг же был
поставлен и доктор Прунскваллер, помогавший  герцогине  при  родах,  однако,
повинуясь все тем же условностям, он стоял на полшага дальше, чем остальные.
А еще чуть позади стояли  Флей  и  Свелтер  -  все  правила  разработаны  до
тонкостей  еще  в  стародавние  времена,  так  что  не  было   необходимости
фантазировать, как и что устраивать.  Лорд  Сепулкрейв  часто  говорил,  что
наличие грамотного помощника - залог успеха. А ошибался он очень редко.
   Саурдаст тем временем снова вернулся к своему пюпитру. Он был  спокоен  и
величественен,  словно  олицетворял  собой  могущество  Горменгаста  и   его
властителей. Секретарь герцога заговорил снова, хотя по слезам,  стоявшим  в
его глазах, и то и дело охватывавшим  его  горло  спазмам  было  видно,  что
говорить старику удается ценой огромного напряжения сил. Саурдаст знал,  что
он прежде всего - залог успешного проведения процедуры  крещения.  Если  все
пройдет без сучка и задоринки - это хороший признак. А если - впрочем, нет -
о плохом просто не хотелось думать.
   - Солнце и луна сменяют поочередно друг друга, листья  опадают  с  ветвей
деревьев и гниют, чтобы дать жизнь другим листьям, рыба идет  на  нерест  и,
отметав икру, погибает. Но одно суть вечно - это жизнь, - вещал Саурдаст,  и
все слушатели невольно  затаили  дыхание,  как-то  разом  позабыв  о  земных
трудностях и тяжбах.
   Сложив руки на груди, словно молясь,  секретарь  то  говорил  громко,  то
переходил на трагический шепот:
   - Камни - свидетели всему - голосам людей, крикам  птиц,  плеску  волн  и
шелесту листьев. Но даже камни не вечны. Все превращается в прах и из  праха
же воскресает. Жизнь - вот единственно вечное явление.
   Переведя дух, Саурдаст вытер вспотевший лоб шелковым платком,  однако  не
сбил ритма в чтении:
   - Ночью мы можем слышать странные звуки, похожие на стоны. Где бы  вы  ни
оказались, звуки преследуют человеческое ухо. То  говорит  сама  мать-Земля,
она свидетельствует, что  жизнь  течет,  продолжается,  но  в  то  же  время
остается неизменной, как и сама вечность, как само бытие.  Всем  нам  придет
время умирать. Один хозяин Горменгаста передает бразды правления наследнику,
его тело относят в Башню Башен, так повторяется до бесконечности, но жизнь -
имя которой просто "Гроуны" -  всегда  неизменна.  Люди,  теперь  вы  должны
верить мне: человек - вечен! Вечен, как сама жизнь!
   - Ну сколько же можно еще болтать?  -  с  легким  раздражением  в  голосе
прошептала герцогиня. Несмотря на торжественную обстановку, госпожа Гертруда
так и не изменила себе - она кормила крошками небольшую  серую  птичку,  что
устроилась на ее плече.
   Саурдаст бросил на  герцогиню  пронзительный  взгляд.  В  глазах  старого
книжника мелькнула искра обиды, но он не подал виду и быстро проговорил:
   - Сударыня, я закончил приветствие из прошлого, приветствие, составленное
двенадцатым хозяином Горменгаста.
   - Ну и хорошо, - воскликнула женщина с облегчением. - А теперь-то что?
   - Кора, - прошептала Кларисса сестре, - посмотри на сад. Хорошо, что  нас
поставили напротив окна. Помнишь, когда Фуксию крестили, мы тоже смотрели  в
окно? Я не ошибаюсь?
   - И чем вы с тех пор занимались? - неожиданно обратилась к золовкам  леди
Гертруда. Кажется, супруга герцога была возбуждена с самого утра,  и  теперь
ее волнение передалось  и  сидевшей  на  ее  плече  пташке  -  та  испуганно
нахохлилась.
   - Ну как же, Гертруда, - отчеканила Кора, - с того времени мы  безвылазно
сидим в южном крыле.
   - Именно так, - подтвердила леди Кларисса.
   Герцогиня с нежностью посмотрела в сторону - на птичку, и та  перебралась
на три коротеньких шажка к лицу хозяйки. После чего, леди Гертруда  перевела
взгляд на сестер мужа, и лицо ее вновь посуровело:
   - Что вы делали все это время?
   - Размышляли, - в один голос воскликнули женщины.
   Мать новорожденного только открыла рот, желая что-то сказать,  как  вдруг
позади нее раздался грубый смех, в котором не было и намека на тактичность:
   - Ха-ха, хе-хе, да.
   Конечно, доктор Прунскваллер постарался  лишний  раз  напомнить  о  своем
присутствии - врач не любил оставаться вне пределов всеобщего внимания.
   Скандал был неминуем - но все разрешилось благополучно, так как  Саурдаст
поспешил возобновить прерванную церемонию.
   - Ваше сиятельство, - сказал хранитель библиотеки торжественно, - вы, как
отец ребенка и  как  теперешний  повелитель  Горменгаста,  должны,  согласно
древней традиции, поднести младенца к крестильной купели  и  произнести  его
христианское имя.
   Лорд Сепулкрейв, который  дотоле  стоял  рядом  с  Фуксией  и  уже  начал
закрывать глаза - настолько утомил его размеренный голос секретаря - неловко
дернулся и откашлялся.
   Госпожа Гертруда скосила глаза на мужа, но ее лицо по-прежнему оставалось
непроницаемым, так что невозможно было понять, о чем же она  сейчас  думает.
Герцог Гроун медленно тронулся с  места  -  сестры  буквально  пожирали  его
глазами. Кажется, только Фуксия была абсолютна безразлична  ко  всему  этому
торжеству - она рассматривала узоры на ковре и мечтала об  одном  -  как  бы
поскорее вырваться на милый сердцу чердак. Флей и Свелтер ловили каждый  шаг
хозяина - каждый из них чувствовал себя частью Горменгаста, такой же частью,
как крестильная комната, или, скажем, конюшни. Тем не менее  оба  испытывали
волнение - ведь эмоции от предшествовавшего крестинам столкновения были  еще
свежи в памяти.
   Саурдаст, довольный тем,  что  ритуал  идет  в  точности,  как  положено,
решительно не хотел замечать  ничего  вокруг.  В  такт  взволнованным  шагам
герцога он легонько постукивал кончиком пальцев по краям крестильной купели.
   Рядом с выходом - это место тоже  предписывалось  вездесущим  ритуалом  -
стояли Кида и нянюшка Слэгг с виновником торжества на руках.
   - Госпожа Слэгг, не волнуйтесь, все хорошо, -  шепотом  успокаивала  Кида
старую няньку, из глаз которой катились крупные  слезы.  -  Ну  не  плачьте,
прошу вас.
   - Да, да, - кивала старуха, всхлипывая, - но только знала бы  ты,  милая,
что значит для меня такая честь - крестить его сиятельство! Ах, не надо меня
успокаивать. Как хорошо, что мальчик спит. Боже, ну почему  его  сиятельство
идут так медленно. Боже, Кида, посмотри, кажется,  у  меня  бант  на  рукаве
ослаб...
   Кида послушно затянула бант, хотя он нисколько не ослаб -  просто  ей  не
хотелось лишний раз раздражать нянюшку, которая буквально извелась за  утро.
Госпоже Слэгг то и дело казалось, что на ее черное парадное  платье  садятся
ворсинки, и она настояла на том, чтобы  Кида