ть счастливой,  я лишь  пытался  улучшить
брак вашего величества.
     Это выше сил принца. Он не может выносить оскорблений.
     -  Ты  больше  не  будешь  делать из меня дурака,-  выкрикивает  принц,
вытаскивая меч из ножен.
     В  ответ  Геральд  обнажает свой  меч. Они дерутся. Патриция, бледная и
неподвижная, наблюдает.
     (Я говорю, конечно, только о внешней  ее сдержанности.) После отчаянной
защиты и отражения множества ударов, генерал  отступает.  Рука, в которой он
держит меч,  в крови.  Геральд  спотыкается и  падает на ковер возле кровати
принцессы. Он беззащитен, и  Мендикула  может нанести ему  смертельный удар.
Принц  Мендикула колеблется.  Вдруг  вбегает курьер и объявляет, что госпожа
Джемима  найдена мертвой в своей комнате в свадебном наряде. Около ее головы
обнаружена записка,  в которой  говорится, что Джемима считает себя  слишком
бесчестной, чтобы выйти  замуж  за  такого  человека чести,  каким  является
генерал Геральд.
     Услышав   эту    новость,    принц,   убитый    горем,    отшатывается.
Воспользовавшись представившимся  шансом,  Геральд  хватает  меч и  пронзает
Мендикулу. Бросив последний взгляд на Патрицию, принц умирает на ее кровати.
     Печальные фанфары возвещают о конце драмы принца Мендикулы.
     Точно перед началом сиесты во дворец Чабриззи прибывает карета Гойтолы.
В  ней  сидит  строгая  и  неприступная  дуэнья  Армиды  -  Йолария.  Армида
прощается, и экипаж отъезжает.
     На следующий день повторяется та же процедура. Я находился возле Армиды
и беседовал с  ней  гораздо реже,  чем  хотелось бы. Бентсон  скрытничал, не
рассказывал  никому о результатах  закрепления изображений на  слайдах.  Но,
очевидно, все было хорошо, поскольку мы продолжали  нашу  медленную  работу.
Развития  наших отношений с  Армидой  не  наблюдалось. Я думал над тем,  как
изменить  ситуацию. В жаркий  полдень  я направился  к  Гласу  Народа, чтобы
выяснить свою дальнейшую судьбу.
     Для   поддержки  меня  сопровождал   де  Ламбант.   Глас  Народа  стоял
сгорбившись в своем укромном уголке у крыльца дома ростовщика. Древний вид и
хрупкость мага  создавали  впечатление, что опорой ему служат его негнущиеся
одежды. Неподалеку  был  привязан его облепленный мухами  козел. И старик, и
животное  были  неподвижны. Дым,  медленно  поднимаясь с  железного  алтаря,
исчезал за  углом. В этот час сиесты никто не жаждал  проконсультироваться у
старика.
     Я положил перед ним несколько монет - все, что я мог выделить из суммы,
выданной мне Бентсоном.
     - Ты был прав, Глас Народа.
     - Я вижу, правда нынче не ценится.
     - Увы, мои таланты тоже. Твои слова "Если будешь стоять  неподвижно, то
действия будут успешны" относятся к  заноскопу старого  Бентсона, не так ли?
Почему он выбрал меня?
     Маг  бросил на угли щепотку порошка. На  углях появилось тусклое пламя.
Вонь Малайсии проникла мне в ноздри.
     -  Земля  находится  в  вечной  полутени,  которую  некоторые  ошибочно
принимают за свет. Силы тьмы создали все. Одна тень сливается с другой.
     - В  предприятии Бентсона  участвует одна  девушка.  Как  мне добиться,
чтобы наши тени пересеклись?
     - Твой амулет благословлял не я. Иди и спроси у него.
     - Безусловно, я проконсультируюсь со своим астрологом Симли Молескином.
Но ты уже  в курсе моих дел. Я тщеславен, и, надеюсь, ты укрепишь мою веру и
вдохновишь меня.
     Его  веки,  напоминающие   сморщенные   губы,  сомкнулись.   Аудиенция,
очевидно, была закончена.
     -  На  каждом  из  нас  клеймо Владыки Тьмы. Чтобы понравиться ему,  ты
должен довериться разуму, до тех пор, пока карета не разобьется.
     Я продолжал смотреть на старика, но его длинное желтое лицо  оставалось
непроницаемым.  Я переступил  с ноги на ногу.  Козел помотал головой, больше
ничего не произошло.
     Подойдя  к  де  Ламбанту,  стоявшему,  как  положено,  на  почтительном
расстоянии,   ибо   знание  чужой   судьбы  грозило  запутать  линию   твоей
собственной, я спросил:
     - Почему народная религия всегда  вызывает страх и  смятение?  Почему я
никогда не понимаю того, что говорят маги?
     -  Потому,  что  все  это  старомодная чушь,-  ответил де Ламбант.- Мой
амулет  не благословляли уже много недель, но разве я стал от этого хуже? Ты
слишком серьезно воспринимаешь эту девушку. Давай отыщем Портинари и  выпьем
по стаканчику.
     - Что подразумевал Глас Народа под разбившейся каретой? Может быть, мое
тело? Иногда у меня возникает  мысль, что жизнь сложнее, чем  ты думаешь, де
Ламбант. Я, пожалуй, навещу Ман-Даро.
     Гай с неудовольствием покачал головой.
     -  Мой  дорогой  де  Чироло, священники хуже  колдунов. Держись  от них
подальше. Пойдем  уговорим  Портинари вылезти из кровати,  затем  выпьем  по
стаканчику и поболтаем. Посмотри, какая жара.
     - Иди один. Я приду позже.
     Мы расстались. "Нелепо иметь тяжесть на сердце, когда кошелек настолько
легок,- подумал я.- Священник ничего хорошего для меня не  сделает. Компания
друзей -  более веселое место".  Я повернулся,  де Ламбант еще не скрылся из
виду. Окликнув его, я пустился вдогонку. Мы вместе отправились к Портинари.
     Шел  третий   день  нашей  работы  по  "увековечению"  трагедии  принца
Мендикулы. Всемогущий  заноскоп был направлен на нас,  когда  во  внутреннем
дворике дворца раздался сильный грохот. Бентсон попросил нас подождать.
     Семья Чабриззи уезжала на  летний отдых в Вукобанские горы.  В  прежние
годы,  сказала Армида, Чабриззи  отдыхали в плодородной долине  в Прилипитах
южнее  Малайсии,  где  владели  поместьями.  Однако в  этом  году  поступили
сообщения,  что в Прилипитах замечены турецкие войска.  Как обычно, Малайсия
была охвачена врагами в кольцо.
     Вскоре  двор  был забит  повозками,  каретами, кибитками,  загруженными
багажом   и   музыкальными  инструментами.  Плюс  к  этому  собаки,  лошади,
прирученные  дикие животные,  крупный рогатый скот,  куры,  не  говоря уже о
взрослых членах семьи Чабриззи и их детях, а также друзьях и слугах. Их было
слишком  много. Жена  Бентсона,  Флория, пыталась  рассеять  толпу,  но  это
оказалось невозможным,  пока все  не будет готово к отъезду.  Наш импресарио
отпустил членов труппы, объявив  перерыв. Взяв  под мышку свой темный ящик и
ворча себе что-то под нос, он направился в город.
     Нас прервали, когда мы демонстрировали  сцену, в  которой я, бесчестный
генерал  Геральд,  сопровождал  принцессу  Патрицию  на светские  балы  (бал
имитировала одна-две  пары  танцоров) и тому подобные великолепные торжества
(торжества были представлены картиной с изображением мраморных ступеней).
     Такая  вынужденная близость способствовала быстрому развитию  отношений
между Армидой и мной.
     Это  объяснялось  не  только  тем,  что  мы не входили  в  товарищество
Бентсон-Бонихатч,  которое охватывало большинство остальных участников, но и
нелюбовью  Армиды  к Мендикуле-Бонихатчу,  чьи усы невыносимо  щекотали ее в
течение бесконечно  долгих минут,  а, кроме того, от них пахло, как улыбаясь
сказала Армида, протухшим сладким кремом.
     Армида отвела меня в сторону.
     - Чабриззи оставляют дворец  почти пустым.  В  нем на  случай появления
грабителей  останутся лишь несколько слуг. Остальные скоро уедут. Представь,
я  не  была  здесь  вечность.  Между  нашими  семьями  существует  некоторая
отчужденность. Пока не  приехала  Йолария, у меня  есть шанс обследовать все
укромные уголки, которые я так хорошо помню.
     - Смотри, не заблудись и  не попадись на глаза слугам.  Она  взяла меня
под руку.
     - О,  одна я боюсь. Обрати  внимание,  какой у дворца  пугающий вид, на
фоне этих скал. Кроме  того, дворец посещают привидения - одно из них похоже
на древнего колдуна, из глаз которого вылетает пламя.
     - Я иду с тобой. Может быть, возьмем ведро воды на всякий случай. Вдруг
встретим колдуна с огненными глазами?
     - Обойди  с другой стороны,  чтобы  нас никто  не  заметил. Ну, вперед,
будет здорово.
     Армида возбужденно  улыбалась.  Я последовал  за ней в  боковую  дверь.
Мрачный пустынный  дворец  поглотил  нас.  Звуков внутреннего дворика уже не
было слышно. Мы оказались как бы внутри  заноскопа -  в  длинной перспективе
теней  и  света, ограниченной окном,  гобеленом, стеной и  коридором.  Какое
место для любовного свидания!
     Я решил провести тщательную репетицию  роли генерала Ге-ральда и быстро
последовал за светло-голубым платьем Армиды.
     Я уже упоминал, что дворец был  построен под нависавшей скалой.  В этом
месте   в   горах   на  поверхность  выходили  огромные  залежи  известняка,
поднимавшиеся  над окружающим ландшафтом на десятки метров. Чтобы защищаться
от  воров, простосердечные Чабриззи разместили  свой  дом  так,  что с одной
стороны он упирался в огромный скальный массив,  а с другой над ним нависали
утесы. Это нарушило композиционную симметрию, задуманную архитектором.
     Внутренние   помещения  озадачивали.   Люди,   строившие  дворец,  были
настолько сбиты с толку топографией местности, что кое-где оставили  пролеты
ступенек, ведущих в никуда,  некоторые проходы имели  форму кольца, один зал
так и остался незаконченным - его тыльная стенка являла собой кусок скалы.
     Армида  снова   превратилась  в   маленькую   девочку   -  искательницу
приключений. Она  тащила  меня через  лабиринты коридоров,  заводила в жилые
помещения,  мы  поднимались  и  опускались  по  большим  и малым  лестничным
пролетам, проходили через маленькие двери, за которыми  открывалась огромная
перспектива, и через банкетный зал, который вел в кухонный буфет.
     Сквозь высокие  окна было видно,  как  кареты и повозки семьи  Чабриззи
медленно миновали главные ворота и начали спускаться вниз по холму.
     Когда мы исследовали верхний этаж, Армида вывела меня наружу и показала
уступ  скалы,  поднимавшийся на несколько  метров  над  уровнем пола.  Уступ
использовался как маленький зоопарк, в  котором Чабриззи традиционно держали
несколько  древнезаветных  животных. К  настоящему  времени в  нем  осталось
только три  старых сидераула. В прошедшие времена эти звери использовались в
сражениях.  Поставив в  ряд, их сковывали одной цепью и поджигали фитили  на
хвостах. Они вызывали панику в боевых порядках противника.
     Сидераулы,  хрюкая, слонялись по уступу;  острые  боковые пластины были
спилены для  защиты хозяев и их самих от порезов.  Армида поглаживала одного
из сидераулов.  Он спокойно слизывал листья с ее рук. В некоторых  местах на
панцире сидераула были вырезаны различные инициалы и даты.
     Мы  обнаружили  дату  двухсотлетней  давности.  Сидераулы,  живущие  во
дворике   Чабриззи,   были,   возможно,   последними   во   всей   Малайсии.
Древнезаветные животные вымирали.
     Вернувшись во дворец,  мы  добрались, наконец, до  маленькой часовни, в
которой  алтарь был  устроен в  стене  из известняка, а  скамьи  для моления
украшены богатой резьбой. Скала сочилась влагой. Журчание воды, стекавшей по
стене,  усиливало  атмосферу   таинственности  в  часовне.  Из  скалы  росли
папоротники,  рядом  горели  жертвенные свечи.  В  часовне  висело  огромное
торжественное полотно  с  изображением  богов  тьмы  и  света: один рогатый,
другой с огромной бородой, между ними находилась Минерва со своей совой.
     Мы подошли к окну часовни,  которое  располагалось  напротив скалы.  Из
известняка на оконное стекло непрерывно капала вода.  Сквозь узкое окошко мы
смотрели на  очертания далекого  Мантегана, где  проживали моя  сестра  и ее
редко бывавший  дома муж. Внизу  под нами  был служебный  дворик. Тонкий луч
света пронзал сумрак этого влажного  места и освещал две фигуры. Я сжал руку
Армиды, затянутую узким рукавом, и направил ее взгляд на эту пару.
     Во дворе, тесно прижавшись  друг к другу, стояли мужчина и женщина. Оба
были молоды.  Мужчина был  юн, женщина - полногруда, в переднике и чепце. Мы
видели, как  она улыбается, щурясь от  солнца. Рассмотреть лицо юноши нам не
удалось. Он наклонился к женщине  и поцеловал ее, она не сопротивлялась.  Он
положил одну руку  на  ее пышную грудь,  в то  время,  как  его  вторая рука
оказалась у нее под юбкой. Знакомые действия освещались лучами солнца.
     - Противные бездельники,- заметила Армида, глядя на меня  шаловливо и в
то же время вызывающе.- Почему слуги всегда так развратны?
     При  этих словах  я  поцеловал Армиду,  перебирая ленты,  которыми были
перевязаны ее  волосы,  в  то  же время  моя вторая рука оказалась у нее под
юбкой, что очень походило на действия слуги во дворике под нами.
     Армида  немедленно  отпрянула,  ударив меня  по руке.  Она смеялась,  я
попытался   дотянуться  до  нее.  Армида  снова  увернулась,   я  начал   ее
преследовать. Когда я подходил слишком близко,  она била меня по рукам. Лишь
раз я поймал ее, и мы начали пылко целоваться, ее губы постепенно разжались,
и  я  просунул  язык  в  ее  рот.  Но  как  только  наше  волнение  достигло
определенной  точки,  она  снова  оттолкнула меня.  Вначале это было весело.
Затем  я подумал, что  Армида ведет себя  как  ребенок.  Устав  от  игры,  я
опустился  на  одно  из подбитых ватой  сидений и стал  наблюдать,  как  она
резвится.
     Над алтарем скалу  рассекали две изогнутые складки, которые блестели от
влаги и  соединялись  в  У-образном  пересечении, по ним струилась и  капала
вода, из трещин поднимались побеги папоротника.
     В  Армиду  вселился бесенок. Она была непохожа на  себя,  обычно  такую
сдержанную со мной. С  отсутствующим  видом,  совершая  грациозные  движения
руками  и  ногами,  как  бы  давая представление перед избранной  публикой -
гораздо более избранной, чем  я, Армида сняла и  отбросила свои белые чулки,
затем платье. Мое внимание было привлечено к ней, я с трудом верил, что этот
эротический танец  исполняется в мою честь.  Вскоре  Армида  освободилась от
остальных предметов женского туалета, завершив раздевание снятием лифчика.
     Перед бедным  актером  на расстоянии вытянутой руки,  но  недосягаемая,
танцевала обнаженная Армида Гойтола.
     У Армиды была стройная, идеально пропорциональная фигура. Точеная грудь
и  тугие ягодицы  ритмично  покачивались. Волосы  в  треугольнике  основания
маленького живота были такими же темными и густыми, как на голове.
     Я смотрел на  это изумительное представление  расширенными глазами. Она
походила  на персик. Чего она добивалась?  Я  молил Бога, чтобы наши желания
совпали.
     Наконец  Армида  остановилась передо  мной.  Все  еще недосягаемая, она
прикрывала  в порыве  запоздалой скромности  свои укромные места.  Ее одежды
были разбросаны по полу.
     -  Однажды, очень  очень давно,  я танцевала здесь,-  промолвила Армида
задумчивым  голосом,-   и  всегда  страстно  желала  повторить  этот  танец,
освободившись от семьи и от себя. Я бы хотела стать диким зверем.
     - Мы в святыне женской красоты. Посмотри назад и ты поймешь, что я имею
в виду,- тяжело дыша, сказал я, показывая на букву V в известняке и медленно
поднимаясь  из кресла.- На скале изображены прекрасные части тела призрачной
женщины. Папоротник растет там из скромности, ты видишь, Армида?
     Армида рассматривала скалу. Одной рукой я указывал на фигуру призрачной
женщины, а вторую положил на шею Армиды и поглаживал мочку ее уха. Затем моя
рука совершила плавное  движение и  оказалась на  округлом  бедре Армиды,  с
которого соскользнула в У-образный изгиб живота и осталась среди покрывающей
его растительности.
     Армида  повернулась  ко мне,  наши губы  соединились. Целуя  Армиду,  я
быстро освобождался от одежды.
     ...Мы  опустились  на  просторную  молельную  скамью  в  часовне  семьи
Чабриззи,  у  которых,  наверняка,  никогда   не  было  лучшего  алтаря  для
почитания, чем тот, который держал в своих руках я.
     Последние сдерживающие начала Армида отбросила вместе со своей одеждой,
по крайней мере, мне так показалось вначале,  когда она с восторгом взяла  в
руки  ту штуку, которую  я ей предложил, и  прижалась  к ней губами.  Армида
ласково играла с ней, как с куклой, пока я не  забеспокоился, что  моя штука
взыграет  в ответ. Но даже в этот момент Армида не разрешила мне сделать то,
чего я  желал больше всего на свете, объяснив, что это предназначено  для ее
будущего мужа, в противном случае она потеряет всякую цену на рынке невест -
таков был закон ее семьи.
     Я должен был довольствоваться тем, что мне разрешалось,- и я чувствовал
достаточное удовлетворение - поскольку запрет повлек  за собой использование
многих тайных  приятных  ухищрений,  к которым прибегают  любовники  в нашей
стране. В  восхитительных объятиях Армиды я потерял представление о времени.
Мы  любили  друг друга до  тех  пор, пока солнце  не  спряталось  за скалы и
сидераулы не начали реветь перед вечерней кормежкой.  Подремав  немного,  мы
рука об руку пошли вниз через лабиринт теней и проходов.
     Нам не встретились привидения, лишь воздух колыхался от наших шагов.  С
необычной  чувствительностью  кожа  ощущала  поднимавшиеся   из  скал  пары,
чередование холодных, теплых и влажных помещений.
     Во  дворике Армиду поджидала  карета. Бросив на меня  последний любящий
взгляд, Армида побежала  вперед. Я оставался в тени портика до тех пор, пока
вдалеке не затих стук колес.
     В  этот час мои друзья,  очевидно, бражничали в одной из таверн Старого
Моста.  Настроение резко поднялось.  Я  не чувствовал  желания  с кем-нибудь
делиться охватившим меня счастьем. Я шел  по  городу, на  который опускались
вечерние  сумерки, с твердой  решимостью зайти  к священнику,  представителю
Высшей религии, бритоголовому Мандаро.
     Мандаро делил комнату со своим коллегой в одной из неразрушенных частей
дворца,  основателей  Малайсии.  Это  здание  являлось  частичкой  подлинной
Малайсии.
     Когда-то  в  лучшие  времена  -  и  даже  сейчас,  обветшав,-  оно было
огромным, словно настоящий город. Большая часть  его была разобрана - камни,
горгульи  и  составные конструкции  разворовывались  на строительство  более
поздних зданий,  в  том  числе и  на  сооружение резервуаров под  городом  и
фундамента собора  св. Марко. В  сохранившейся части  дворца  не осталось ни
одной комнаты,  которая служила  бы для первоначально предусмотренных целей.
Тряпье  бедняков  свисало с  балконов, где когда-то  нежились на солнце дамы
основателя нашего государства, Деспорта. Нынешние обитатели развалин дворца,
ежедневно борющиеся за свое существование, наполнили шумом муравейник, через
который  я  шел.  Вся атмосфера  развалин дышала темным  прошлым. Пробираясь
через трущобы, я поднялся на  четвертый  этаж  и  открыл  деревянную дверь в
комнату Мандаро. Она никогда не закрывалась.  Как всегда вечером Мандаро был
на месте. Он разговаривал с незнакомцем, который, когда я вошел, встал и, не
поднимая на меня глаз, вышел из комнаты. По середине  комната была разделена
перегородкой, которая служила для уединения посетителей и самих священников.
Я никогда  не видел  священника, живущего в другой  половине помещения, хотя
слышал его низкий меланхоличный  голос,  когда он  начинал  читать  молитвы.
Мандаро поманил меня,  приглашая  подойти поближе. Из  крошечного  кухонного
шкафа он вытащил немного  джема на крошечном  блюдце  и стакан  с водой. Это
было  традиционное приветствие священников  Высшей религии. Я медленно,  без
возражений, съел джем и выпил стакан желтоватой воды.
     - Тебя что-то беспокоит. Иначе бы ты не пришел.
     - Не упрекай меня, отец.
     - Я не упрекаю.  Я констатировал факт, которым ты сам укоряешь  себя. Я
вижу, это приятное беспокойство.
     Он улыбнулся. Мандаро был хорошо сложенным, худощавым человеком средних
лет, с твердым, как бы выточенным из дерева телом. Грубоватые черты его лица
говорили о незаконченности работы создателя. Чтобы компенсировать отсутствие
волос на  бритой голове, Мандаро отрастил бороду. В черных усах проглядывал