Темой этих знаменитых фресок  была Деятельность  Человека, разрываемого
между Искусами Зла и Доблестью Добра. Только одна или две пасторальные сцены
были завершены, да сцена  древнезаветной охоты. Далее за помостами  и лесами
на голых стенах проступали лишь отдельные фигуры или детали фона. На  козлах
лежали  листы  бумаги,  покрытые  по  большей  части   смелыми  карикатурами
Фатембера. Наброски были совершенны, но не завершены.
     Что  же  касается самого  великого человека,  то  он,  возложив  тяжкую
десницу на мое слабое плечо, стоял как  столб и  осматривал  комнату с таким
видом, как будто  никогда раньше здесь  не бывал. Затем он тяжело протопал к
окну, взобрался  на помост перед ним и стоял там, сверкая черными глазами. Я
ждал,  что  будет, и в тишине  огромной  комнаты  слышно было, как  со стола
спрыгнула мышка и побежала в угол.
     -  И  у Времени  есть другие изощренные пытки,- продолжал  Фатембер.- Я
вижу  своим внутренним взором какой-то цветовой оттенок.  Он так реален, что
кажется, вот он - у меня в зрачках. Я работаю неделю, смешиваю краски, чтобы
получить этот  цвет, и  что  же? Получается что-то совсем другое,  а то, что
привиделось, забывается начисто.
     - Ну, ничто не получается так, как задумано, Николае.
     -  Лучше  молчи, если нечего  сказать,  кроме банальностей! Почему  это
внутреннее видение нельзя реализовать  в действительности?  Ну почему? Зачем
нам тогда даются видения, если их нельзя воплотить?
     -  Возможно,  видение  и  есть своя  собственная  реализация.  Наверно,
видения действительны сами по себе. Я вот тоже недавно пережил...
     -  Чушь.  Что  ты об  этом знаешь?  Мое  видение фресок  на этих стенах
сохраняется во  всем величии. Я знаю,  что ты  и Волпато,  и  твоя сестра, и
добрая  половина проклятой Малайсии никак не можете  взять в толк,  почему я
ничего не произвожу,  почему я не даю своему гению запрячь  себя как  вола и
тянуть  ярмо до тех пор, пока все не будет завершено и мое видение не  будет
воплощено. Что ж, может быть, я и вол, но давно не кормленный и которого уже
не волнует ярмо на шее.  Но я еще и дурак,  вот  в чем дело. Может  быть,  я
предпочитаю оставить свое грандиозное
     241
     видение во  всем его блеске  там, где оно  сохранит  все  великолепие -
внутри моей глупой башки,- он постучал себя  по лбу,- где мыши и торговцы не
смогут до него добраться. А? Это лучше,  чем  распять его на штукатурке и не
оставить себе ничего, что могло бы согреть в оставшиеся годы жизни.
     Он прохаживался по доскам помоста и  явно радовался возможности  излить
душу. Но и в радости он был агрессивен.
     - Не будет ли дерзостью предположить, что всем нам было бы  лучше, имей
мы возможность разделить с вами ваше видение?
     - Лучше? Лучше? Улучшается ли мораль человека от того,  что у него есть
возможность  поглощать обед из  восьми блюд? Искусство не  улучшает,  это не
лекарство. Великие  художники все были злодеями, если не  считать нескольких
исключений, да и те были не святыми, а ханжами. Нет,  вы можете желать моего
видения, вы  можете полагать себя  достойным его, но истина  в  том, что мне
плевать на чьи угодно желания, кроме моего собственного и Господа Бога, если
это касается живописи.
     Он зашагал  по залу и  эхо возвращало  его слова  и шлепки сандалий  по
паркету.  Он   был  захвачен  мыслью   о   своем   видении.   Казалось,  оно
материализуется в воздухе, по мере того, как Фатембер объяснял, что  намерен
сделать всему миру наперекор.
     Затем  он  погрузился  в  угрюмое  молчание,  покусывая губу  и  скребя
подмышки.
     - Новые горизонты... Новые перспективы поражения...- бормотал он.
     Я  разглядывал  грандиозную  сцену  свадьбы.  В  законченном  виде  она
существовала  лишь  на листе картона. На стене же был набросок в натуральную
величину в окружении  пятен  основных  цветов. Сцена должна была увековечить
женитьбу одного из первых Мантеганов с Беатрисой Бергонийской.
     Стройная, юная  Беатриса сидела, откинувшись на спинку сиденья открытой
кареты,  сделанной в форме лебедя, и протягивала руку красивому юному щеголю
рядом с ней.
     Беатриса  была  почти закончена,  в  отличие  от остальных  персонажей,
существующих  в  некой  призрачной  форме. Свет  омывал ее  фигуру  с мягкой
доверительностью, равно как и флаги, и процессию, и в отдалении был не менее
ясным и чистым. Кафедральный собор с готическими галереями и вид на долину и
горы  за ним были  вписаны резкими  штрихами  в сетку тонких,  прямых линий,
доказывающих,  что  Фатембер   в  совершенстве  владел  искусством   строить
перспективу. Я  понял,  что когда  сцена будет завершена, она станет каноном
для всех подобных сюжетов.
     242
     Николае  мрачно  посмотрел  на  нее, пожал плечами  и  перешел  к почти
законченной панели. Панель была узкая, рассчитанная на то, чтобы поместиться
между дверью и окном эркера, на ней были изображены солдаты и походные шатры
за ними.  Солдаты  стреляли  по рогокрылам,  летящим в темном небе.  За ними
наблюдал  крестьянский мальчик,  сгибающийся  под  тяжестью щита. На  голове
мальчика   был   громадный  солдатский  шлем.   На  заднем   плане   высился
фантастический город, сверкающий в закатном свете.
     -  Этот  крестьянский  мальчик,- сказал  я,-  настоящий  юмористический
шедевр.
     - Это я сам. Всегда мечтал  стать солдатом, да вот  не довелось никогда
сражаться.
     -  Не  будьте  так  мрачны, Николае,  пусть  даже  это  доставляет  вам
удовольствие! Одна только виртуозность этой панели может...
     Он резко повернулся ко мне.
     - Не оскорбляй меня разговорами о виртуозности! Это может быть и хорошо
на  сцене, где  надо на часок-другой развлечь  почтенную публику.  Здесь  же
должен быть  упорный труд  и  жесткая дисциплина. Никакой  виртуозности! Это
смерть для живописи. Со времен Альбрехта традиция утеряна и все  из-за шутов
гороховых,  стремящихся  блеснуть  виртуозностью  и  пустить  пыль  в  глаза
невеждам. Медленный,  но постоянный  рост мастерства  не для  них... Тут  ты
прав, я слишком  мрачен - Малайсия создана  для status quo,  не для  роста и
прогресса.
     - Вы знаете Отто Бентсона? Он верит в возможность прогресса в Малайсии.
     Фатембер сверкнул на меня глазами из-под насупленных бровей.
     - Я живу отшельником. Я  не в силах помочь Бентсону, как и он мне. Но я
уважаю его  идеи. Они  убьют его, так же как мои - меня. Нет, нет, Периан, я
вовсе не жалуюсь  на свою  злосчастную долю, но правда  в том, что я не могу
ничего,  ничего! Где-то  там, за этими стенами  из  праха и мышиного дерьма,
находится великий, пылающий мир истины  и благородства, тогда как я погребен
здесь и не могу шевельнуться. Только с помощью искусства, с помощью живописи
можно овладеть этим пылающим миром и его секретами! Видеть недостаточно - мы
не  видим  по-настоящему, пока не скопируем,  пока  детально  все не опишем,
все... А как  описать божественный свет  со всеми его оттенками... свет, без
которого не существует ничего?
     243
     - Если  бы  вы продолжили работу, то у  вас было  бы нечто большее, чем
описание...
     - Не льсти мне, Периан, или я выставлю тебя, как выставлял других. Ведь
ты  именно  льстишь... скверная  черта.  Ненавижу  лесть. Минерва свидетель,
деньги бы я  принял,  но  не  похвалы. Только Бог достоин  похвалы,  да  еще
Дьявол. Ни в чем нет доблести, если Бог ее не даст. Посмотри на локоны этого
солдата, на румянец на щеке крестьянского мальчика, на оперение умирающей на
траве  птицы  -  разве  это  совершенство? Нет, это  имитация.  Ведь  ты  не
обманулся, ты ни  на  миг не забыл, что  перед тобой всего лишь раскрашенная
стена? Стена - это стена, и все  мои амбиции могут сделать ее лишь не вполне
обычной стеной. Ты ищешь движения и света - я даю тебе пыль и неподвижность.
Это кощунство - жизнь предлагает смерть! И подоплекой всему - тщеславие. Так
стоит ли удивляться, зная мою ненависть к тщеславию, что я ничего не делаю?
     Он стоял недвижимо, с отвращением глядя на фантастический город.
     Наконец он  отвернулся  от  картин  и  заговорил, как будто  меняя тему
беседы:
     - Только Бог достоин похвалы. Он дает все, и многие не способны принять
его дары. Его благородство заставляет нас визжать от ярости. Малайсия входит
в новую эру, мастер Периан;
     человек,  которого ты упомянул,  человек с севера с  его революционными
идеями - это символ нового времени. Я это чувствую, хотя и сижу безысходно в
этой крысиной норе. И скоро  -  впервые за сотни тысячелетий - люди раскроют
глаза  и оглянутся вокруг.  И  впервые они  начнут  создавать машины,  чтобы
помочь своим слабым мышцам, и посещать библиотеки, чтобы помочь своим слабым
мозгам -  не здесь, возможно, а где-нибудь в другом, в  другом месте.  И что
они обнаружат? Беспредельную протяженность этого Богом данного нам мира!
     Сделав паузу, как  будто для того,  чтобы переварить собственные мысли,
он  разразился  новым  словесным потоком,  как  раз когда я  снова попытался
рассказать ему о своем лесном видении.
     - Долгие годы - всю свою жизнь - я как раб изучал, копировал, описывал.
Не говори мне, что я бездельник... И, тем не менее, я не способен на то, что
делает простой луч света. Сюда, мой друг, иди за мной. Одну минуту. Я покажу
тебе, с  какой легкостью творит Господь то, чему мне не  научиться  за сотни
лет!
     Он порывисто схватил меня  за рукав и потащил прочь из банкетного зала.
Только дверь за нами хлопнула, когда мы уже пересекали двор.
     244
     - С чего это я  должен украшать эти руины? Пусть загнивающее  загнивает
бесповоротно...
     Вцепившись мне в рукав, он вел, а скорее, тащил меня назад в конюшню, в
которой жил.  Детишки, копошившиеся  во дворе, радостно  приветствовали  его
появление.  Фатембер  только  отмахнулся  от  них.  Он  подтолкнул   меня  к
приставной лестнице, и мы полезли наверх, на бывший сеновал. Детишки вопили,
чтобы он с ними поиграл, Николае крикнул, чтобы они заткнулись.
     Сеновал был теперь превращен в обширную мастерскую, забитую до  отказа.
Чего тут только не было! Столы, заваленные холстами, кипами бумаги, горшками
с красками и кистями всех размеров. Инструменты самого  разного назначения и
геометрические  фигуры. Множество предметов самых неожиданных,  красноречиво
говорящих об интеллектуальных интересах хозяина:
     чосиная  нога, бивень  роголома, черепа  собак и  проныр-хватачек, кучи
костей, плетеная из  коры шляпа, кокосовый  орех,  сосновые шишки, раковины,
ветви  кораллов,  засушенные  насекомые,  воинские доспехи, образцы пород  и
минералов, книги по фортификации и другим предметам.
     Всему этому Фатембер уделил не больше внимания, чем детям  во дворе. Он
стремительно  пересек помещение, отдернул занавеску и, подзывая  меня рукой,
воскликнул:
     - Здесь ты можешь чувствовать себя, как у Бога за пазухой, и обозревать
Вселенную! Смотри, что может сотворить свет в руках подлинного Мастера!
     Мы находились  в душном, темном алькове. В центре его стоял  стол, а на
крышке  стола  была  изображена  яркая,  многоцветная  картина.  Краски  так
сверкали, что,  казалось, освещали  комнату. С первого взгляда я  понял, что
Фa^eмбep  открыл какую-то  чудесную технику, стократ  превосходящую  процесс
мерку  риза-ции Бентсона. Владея  такой  техникой,  Фатембер  становился  по
отношению ко  всем остальным  художникам,  как человек  по отношению к диким
животным.
     В картине что-то двигалось!
     Ошеломленный, я подался  вперед. И  тотчас с  разочарованием понял, что
передо  мной всего лишь  заурядная  камера обскура. Над нами  было небольшое
отверстие, откуда проникал свет, направленный особой линзой, установленной в
башенке на крыше экс-сеновала.
     Фатембер самодовольно потирал руки.
     - Может наше искусство создать картину,  столь же совершенную, как эта?
Почему человек должен - что его заставля-
     245
     ет  - соревноваться с  самой Природой? Как  рабски  я завишу  от своего
безумного видения!
     Пока он со вкусом жаловался, я разглядывал сцену на столе. То был вид с
верхушки крыши на дорогу за пределами замка, туда, где Туа текла меж пыльных
берегов. Дорога раздваивалась на пригорке: один путь вел к старому кладбищу,
второй сворачивал к воротам замка. У  реки,  среди валунов, расположилась на
отдых группа людей, запыленных, как сама дорога. Их мулы  паслись на привязи
неподалеку.  Во  всех  подробностях  я  видел  старика,  вытирающего  лысину
платком,  вдову в черном,  обмахивающуюся шляпой,  и так далее. Я решил, что
это группа пилигримов, отправившихся на покаяние и подвергающих себя трудным
испытаниям. Каждая крошечная деталь была совершенна.
     - Смотри,  друг мой, какие они  миниатюрные,- сказал Фа-тембер.- Мы  их
видим как бы глазами Бога или Дьявола - у него  зрение острее. Мы считаем их
реальными, тогда как  на самом деле мы смотрим  всего лишь на игру света, не
оставляющую  следов  на  столе.  Погляди:  вот  идет  моя жена,  вот  она  -
карабкается  на  пригорок.  Но ведь это не моя жена  - это только  крошечное
световое пятно, которое я идентифицирую  со своей женой.  Какое оно имеет  к
ней отношение?
     - Вы и не  подозреваете, Николае,  как пугают меня  ваши  рассуждения в
связи с тем, что я недавно пережил. Он, не слушая, тыкал рукой в стол.
     - Ее скопировал великий художник, который использовал только свет. Свет
здесь, плоть там. Реальность там, идеал здесь.
     - Почему вы уверены, что там действительно реальность?
     - Что я - свою жену не знаю?
     Я посмотрел  на фигурку  его жены,  бредшую к  воротам  замка.  Фигурка
продвинулась на сантиметр или два по крышке стола.
     - Может, нам спуститься и встретить вашу жену?
     - Ей нечего нам сказать. И, скорее всего, у бедняжки и еды нет.
     И  отметая дальнейшие  разговоры на  эту  тему,  он  отступил назад  и,
сдвинув рукоятку,  повернул линзу. Медленно поднимающаяся  на холм женщина и
пилигримы  мгновенно исчезли. Вместо  них в волшебном  круге света  возникли
крыши и фронтоны, а затем внутренний двор.
     Необычная  перспектива  и  чудесное  свечение  красок   придали  хорошо
знакомым строениям такую поразительную новизну,  что я невольно вскрикнул от
восхищения.  Крошечные птицы стремительно  пересекали картинку на  столе. То
были образьгтех самых
     246
     вертков, которых мы с сестрой наблюдали часом раньше. Я мог даже видеть
дымку  в  воздухе  -  вычесанная  шерсть,  поддерживаемая  теплыми  потоками
воздуха, колыхалась  над двором как  паутина. Я  поискал  глазами окно своей
спальни. Да, оно было здесь. Окно открыто, а на подоконнике сидит Посейдон и
следит  за быстрыми существами, расхватывающими клочки его бывшей шубы. Хотя
окно  на  картинке  не превышало моего ногтя,  каждая его деталь была  видна
совершенно отчетливо. Так же совершенно было изображение кота.
     Внезапно  на  картине возникло  темное пятно, разрастающееся с пугающей
скоростью. Это  была  птица.  Она  как будто подымалась из глубины  стола  и
росла, пока не затмила всю картину полностью. Над нашими головами послышался
скребущий  звук,  и  из  тьмы  вынырнул  верток  и  пронесся  между  мной  и
Фатембером.
     -  Мерзкая  тварь,  крыса  пернатая!  -  взревел Фатембер.  Он неуклюже
бросился за птицей,  попытался  ее ударить,  но  попал в  меня.-  Все  время
залетают, и каждый раз бардак из-за  них!  Постой в сторонке, пока я  с  ней
разделаюсь!
     Он с бешеной энергией погнался за птицей. Я попятился и сказал:
     -  Николае,  я должен  вам  что-то  рассказать.  Я испытал  нечто,  что
изменило мою жизнь. Я был в лесу...
     - Я тебя прикончу, паразит!
     Он схватил  длинный  угольник и  гонял  им ошалевшую от страха птицу. Я
отскочил в сторону.
     - Николае, у меня было видение в лесу, которое глубоко задело меня...
     -  Как меня задела эта проклятая тварь! - Он было загнал вертка в угол,
но тот вырвался и промчался мимо моей головы.- Нет, сволочь, не уйдешь!
     -  Вкратце, Николае, это видение убедило меня, что никогда, наверно, мы
не будем в состоянии  понять  реальность. И  все из-за  ограниченности наших
органов восприятия, хотя, возможно, это и к лучшему.
     - Да зачем понимать?  Главное -  овладеть,  покорить!  - заорал он  и с
силой  хлопнул  угольником  по  стене.  Угольник  сломался.  Тогда  Фатембер
бросился на птицу с кулаками.-  Здесь тебе  не место, ты, отродье  пернатое,
здесь храм искусств.
     -  Вы посвятили  всю жизнь описанию того, что  вы считаете реальностью.
Но, боюсь,  то, что мы  принимаем за реальность, на самом деле само является
описанием, наброском, сделанным Си-
     247
     лами, превышающими наше понимание, так  же как  мы  превышаем понимание
этой  несчастной  птицы.  Но  бывают  мгновения,  когда  сквозь   один  слой
реальности  просвечивает другой. И я думаю,  что искусство  и жизнь, факты и
литературный вымысел - это взаимосвязанные описания друг друга...
     - По крайней мере с одной жизнью я сейчас покончу! Почти достал!
     -...и  что  все искусства  - это  только попытка  разбить...  пробиться
сквозь пелену внушенной нам галлюцинации, которую мы называем...
     Он тяжело, как роголом, пронесся мимо меня.
     - Ну, я сверну ей шею! Я убью проклятую тварь прежде,  чем  она мне тут
все вверх дном  перевернет!  За  что на  меня все  эти  напасти?! Ты  видишь
теперь,  что  мне приходится  выносить? С  дороги,  Периан,  ради Сатаны,  с
дороги!
     Теперь он  гонялся  за вертком с дранкой в руке  и  снова чуть не задел
меня. Он был вне себя  от  ярости  и проклинал  пищащую от  ужаса  птицу.  Я
увернулся от  могучих замахов Фатембера и ретировался  в  безопасное место -
спустился по приставной лестнице во двор.
     Во дворе  оборванные  дети  Фатембера  визжали  от радости  - в  дверях
показалась их мать. Она материализовалась почти одновременно с вертком. Дети
облепили ее со всех сторон, и она на секунду прислонилась к дверному косяку,
чтобы  перевести дух. Ее огромные свернутые  крылья шуршали  о  дерево.  Она
устало поздоровалась со мной и села передохнуть. Детишки тотчас принялись на
нее карабкаться.
     Мы уже встречались  раньше. Она была женщиной  полноватой,  хотя  и  не
лишенной  некоторой грации. Лицо ее  уже покрыли  морщины,  и  оно  потеряло
большую часть  былой красоты, хотя следы  ее  все  еще оставались.  Особенно
красив был рот. Человеческое имя ее было Чарити.
     Жизнь  летающих  людей  подчинена очень строгим  законам.  Но Чарити  в
детстве и юности была так хороша собой, что ей, одной из немногих, позволено
было гнездиться на вершине колокольни св.  Марко и выступать перед епископом
во  время  церковных праздников.  Помню, когда  я был совсем  еще  маленьким
мальчиком, мать указывала мне на нее - Чарити  со своими сестрами в тот день
летала  над Ареной.  Прелестное  это было зрелище, хотя и  порождало сальные
детские шуточки по поводу скудного одеяния летающих людей.
     Теперь ее бело-коричневые крылья были постоянно свернуты. Чарити в свое
время позировала Фатемберу, и художник умолял
     248
     ее  выйти за него замуж.  После того, как Чарити уступила его просьбам,
она уже никогда не летала, а сейчас была уже слишком стара для полетов. ^
     Восстановив силы,  Чарити  поднялась и предложила  мне стакан  красного
вина.  Детишки с  такой силой  тянули ее за складки платья, что Чарити снова
вынуждена была сесть. Вино я принял с  благодарностью: Николае был так занят
своими  думами,  что о  подобных  мелочах  забывал.  Букет  был  терпкий,  с
горчинкой - весьма вероятно, что вино было из Хейста.
     - Мы надеялись, что вы  нас навестите, мастер Периан. Николае рад вашей
компании,  а  надо  сказать, что он очень немногих людей  терпит около себя.
Ваша добрая сестра сказала, что вы уже оправились от ран.
     -  Я  никогда не навещал  Мантеган без того,  чтобы  не зайти к вам и к
Николасу. Я безмерно восхищен его работой.