ерности, случающейся довольно часто,
а  в  ее  нераскаянности после  содеянного,  превращением своего поступка  в
добродетель, в обмане, который она считает правдой.
     - Ты неверно  ее представляешь,  Периан. Патриция не  притворяется. Она
обманута генералом, так же,  как  и  Мендикулой. Именно Геральд  играет роль
обманщика,  он  обманывает даже  Джемиму, которой  он  открыто  признается в
любви.
     - Ну, тогда ее поведение декадентское. Согласимся на этом?
     - Согласимся  лучше с прекрасным вкусом рыбы,- проговорила Бедалар.-  Я
слегка устала от этой вашей пьесы.
     -  Полностью  согласен  по поводу рыбы  и  пьесы,-  сказал  де Ламбант,
стряхивая с рукава рис.- Давайте согласимся на  том, что это комфортабельный
век,  хорошо?  Нет  важных вопросов, требующих ответа, нет  холодных ветров,
дующих с туманного  религиозного  севера, и не слишком  много обезглавленных
трупов в сточных канавах. Я родился для этого века, а он создан для меня.
     -  Остроумно, но не совсем  верно,- сказала Армида.- Об этом мы как раз
говорили  с  Бедалар  перед   тем,  как  остановились  посмотреть  кукольное
представление.  -  История -  это  непрерывная  война,  даже  если никого не
убивают. И идет  она  если  не  между  народами,  то  между домовладельцами,
классами, между возрастными группами  и, о боже,  Гай, между  полами,  между
одной стороной человеческого  характера и другой. Можно сказать, что войны -
это  неотъемлемая часть  нашей  жизни.  Что  касается того, что  нет  больше
вопросов, которые жаждут ответа, то  позвольте не согласиться.  Даже куклы в
театре на ярмарке поднимали вопросы, на которые я не находила в себе ответа.
     - Например, почему  и как Пит Пиболд  так скверно играет,- засмеялся де
Ламбант.
     -  Например,  почему  я была тронута  мишурными куклами  Пита.  Они  не
имитировали  и  не пародировали людей в действительности.  Просто деревянные
болваны,  призванные  развлечь  нас.  И все же я была взволнована. Сначала я
радовалась за Банкира, затем за  Грабителя. Что-то магическое было  в  этом.
Это был артистизм кукловода? Или  мой собственный? Плод  моего  воображения,
возникший помимо моей  воли?  А  может,  в  меня вселился дух Грабителя  или
Банкира? Почему герои пьесы  или книги  заставляют меня  плакать? Я  ведь не
ощущаю ни их плоти, ни крови. Передо мной только печатные знаки.
     -  Перестань,  достаточно,-  громко  сказал  де  Ламбант.-  Я   говорил
глупости. Ты  рассуждаешь здраво.- Он опустился перед Армидой, положив ей на
колени свои руки.
     Она улыбнулась его шутовству, положила руку, думаю, с презрением на его
голову  и  продолжила  свою уничтожительную  речь по  поводу  последнего его
замечания.
     - Что касается твоей абсурдной идеи насчет леденящего ветра религии, то
разве не  обдувает нас  ураган разных идей и вер? Что такое наша беседа, как
не высказывание веры и недоверия, не так ли?
     -  Но  это  была  всего лишь  милая шутка,  госпожа моя,  только шутка!
Пощади, молю тебя!
     - Каждая шутка скрывает долю правды. Так учил меня мой отец.
     Бедалар взяла меня за руку и сказала:
     - Хотя мы обучались в одной и той  же  академии,  Армида намного  умнее
меня. Мне кажется, что у меня вообще нет никаких идей в голове.
     -  Мне понравились  твои рассуждения о гобеленах. Не сомневаюсь,  что в
твоей прелестной головке еще есть много интересного.
     - О, но о  гобеленах я услышала от кого-то другого. Вдалеке послышались
приятные  звуки музыки.  Они  стекали  по склонам, как запах  травы. Мы  все
повернулись. Только де Ламбант был занят примирением с Армидой.
     -  Даже  я,  жертва  любви,  признаю, что  есть глобальные вопросы,  на
которые  ответить невозможно. Например, природа времени. Перед  тем,  как мы
встретили вас, двух ангелочков, мой симпатичный друг Периан де Чироло вместе
со мной посетил художника и гравера по стеклу Джованни Бледлора.
     Бледлор  одержимо  работает за жалкие гроши.  Ему  едва хватает,  чтобы
прокормить себя и жену. Зачем ему все это? Я думаю, он чувствует,  что Время
-  тленное  его начало и  конец  - против него.  И он  сооружает самому себе
небольшие монументы единственно  доступным ему способом,  подобно коралловым
организмам, которые неведомо  как создают  острова. Время составляет  тайную
суть искусства Бледлора.  Какой  алгебраист  вывел когда-либо  более суровую
формулу, чем эта?
     -  Предположим, что Бледлор обладает  всем  временем мира. Предположим,
что некий  волшебник дал ему магическое снадобье, чтобы  он жил вечно. Бьюсь
об заклад, что он и пальцем  не пошевелит, чтобы выгравировать хотя бы  один
бокал! И  никто  не узнает о скрытых  в  нем  способностях. Время -  великая
тайна, нависшая над нами, как неоплаченный счет.
     Звуки  музыки  то  приближались,  то  удалялись,  растекаясь по  горным
склонам.  Прихотливая мелодия  захватила меня.  Я вскочил и  взял  Армиду за
руку.
     - Какой бы бродяга ни исполнял эту мелодию, его Время всегда с ним.  Он
-  распорядитель.  Мы уже  достаточно  насытились  и  вдоволь  наговорились.
Армида, возможно,  сам дьявол бьет по струнам,  но  я  должен потанцевать  с
тобой.
     Она поднялась и припала к моей груди. Лицо ее пылало от  счастья.  И мы
принялись танцевать  нечто похожее на гавот. Ее  движения  были  так легки и
плавны, что я не чувствовал почвы под ногами. Душа моя воспарила.
     Бедалар убрала из-под наших ног тарелку и швырнула ее перед собой. Весь
не съеденный рис полетел вниз по склону горы. Затем она потянула  за руку де
Ламбанта, и они тоже закружились в танце.
     В  следующий момент в поле  нашего  зрения появился и сам  музыкант. Мы
едва могли слышать мелодию,  когда  он огибал скалу. Он  уже  как будто стал
членом нашей компании. Я заметил, что он был стар, невысокого роста, неплохо
сложен. Его сопровождал человекоящер. Старик играл на шарманке.
     Пока  играла музыка, мы танцевали. Казалось, мы не могли остановиться и
не  хотели  останавливаться,  покуда не сгустились над нами полуденные тучи.
Это был не просто танец, это был своего рода куртуазный ритуал. Так говорила
нам музыка, так говорили нам наши движения, наши взгляды, наши  касания друг
к другу.  Наконец,  смеясь  и  тяжело дыша,  мы  раскланялись.  Музыка  тоже
затихла.
     Мы снова взялись за  бутылки с  вином  и одну передали  музыканту и его
компаньону. Шарманщик был так мал ростом и так плотно сложен, что он в своей
бумазейной  одежке,  казалось,  превосходил толщиной городскую стену. У него
был темный цвет лица, запавшие глаза и рот. Он был  стар и сед, хотя кое-где
в его шевелюре еще попадались темные пряди. Мы с Гаем  узнали его.  Не далее
как сегодня мы имели возможность созерцать его образ.
     -  Не живешь  ли ты у блошиного рынка, о уважаемый певец?  - спросил де
Ламбант.
     Музыкант не ответил. Он старался отхлебнуть как можно больше вина, пока
де Ламбант не забрал бутылку обратно.
     - Вы правы, сэр.- Его  тонкий измученный голос не имел ничего общего ни
с прелестью звучания музыки, ни со вкусом вина.- У рынка стоит моя лачуга. В
свое  время я  был придворным музыкантом. Даже медведи танцевали  легко, как
бабочки, под мою музыку.
     - Мы видели твое изображение на одном из бокалов мастера Бледлора.
     Старый музыкант утвердительно  кивнул головой,  и  по  его морщинистому
лицу  пробежала улыбка.  Человекоящер, стоящий за ним, подпрыгивал на месте,
разливая вино. Капли падали в пыль и сворачивались в блестящие шарики.
     -  О, Джованни Бледлор, величайший художник нашего города. Он заботится
о растоптанных и подавленных. Посмотрите  вот на это,  джентльмены.-  Старик
подошел  ближе  и  показал   нам  свой   музыкальный  инструмент.   Он   был
бледно-желтого  цвета и имел форму сердца. Внизу под клавишами была написана
картина  с изображением  двух детей. Дети  были как живые. Они догоняли друг
друга, мальчик бежал за девочкой. У обоих были вытянутые руки. Они  смеялись
на бегу. Картину дополняло сияющее солнце.
     Я и де Ламбант сразу узнали, кому принадлежит работа.
     - Работа  мастера Бледлора! Кому еще удалось бы так много  вместить  на
таком маленьком пространстве?  А этих двух бездельников мы видели на ажурной
вазе в мастерской.
     -  Вы  правильно  сказали,  господа,-  согласился  музыкант,  осторожно
отбирая  у нас  шарманку.-  Да,  те же  маленькие бездельники, благословенны
пусть  будут их  души. Джованни  не один  раз  использовал их как  модель. И
поскольку  он  не мог заплатить,  ибо богатые  покровители его  оставили, он
сделал эту миниатюру для меня, чтобы при игре я получал наслаждение. Эти две
крошки  - мои внуки,  были  моими  внуками,  пока проклятые  восточные ветры
прошлогодней зимы  не унесли  их  обоих на  небеса. Да, плохой был день...Он
вздохнул и затем  продолжил: - Эти хорошенькие создания могли танцевать весь
день под мою музыку.  У них почти не было игрушек. Они никогда не ссорились.
Но маги с Епископского Моста наслали  на них чары,  и они начали  увядать  и
умерли, когда подул  ветер  со стороны Византии.  Теперь их больше  нет. Нет
больше.- Он  начал  плакать, человекоящер  положил  чешуйчатую  лапу на  его
плечо.- Воспоминанием о них осталась лишь эта маленькая картина Джованни.
     Когда  он  прижался  бледной  щекой  к шарманке, Армида довольно дерзко
сказала:
     - Это счастье иметь такое утешение. Теперь, когда мы уже  выслушали эту
печальную историю, ты должен сыграть для нас другую мелодию. Мы не можем так
проворно танцевать под твои слезы, как под твою музыку.
     Он отрицательно покачал головой:
     - Я должен продолжить свой путь в Хейет, моя госпожа, чтобы поиграть на
свадьбе и  заработать немного денег. Через  несколько  недель начнется зима,
как бы усердно вы ни танцевали, молодые люди.
     Он  попрощался  и  зашаркал  прочь.  За  ним  последовал  человекоящер,
который,  проходя  мимо  нас, скупо  улыбнулся.  Не  успели  наши  странники
скрыться  из виду,  как мы с  де  Ламбантом  начали целовать  своих  любимых
куколок.
     - Бедный старик, его музыка зажгла нас, но не смогла воспламенить его,-
произнесли красивые губы Армиды, почти касавшиеся моих.
     Я засмеялся:
     - Утешение не всегда является предметом искусства! Я  накинул ее темные
волосы себе на лицо. Получился шатер, под которым встретились наши глаза.
     - Не знаю, что есть предмет искусства, но я также не знаю, что является
предметом жизни. Иногда  мне страшно.  Представь, Периан, дети уже мертвы, а
их образы  будут жить и  после  них  в рисунках на  дереве или в гравюрах на
стекле!
     Она вздохнула:
     - Форма останется, когда плоть уже исчезнет.
     - Ну, искусство должно быть .долговечным, не так ли?
     - То же можно сказать и о жизни.
     - Слушай, как  ты  можешь  быть печальной,  когда моя  рука  мнет  твое
шелковое белье... О, мое прекрасное создание! О, Армида,  моя прелесть,  нет
никого лучше тебя...
     - Ах, мой любимый, когда  ты делаешь так... Если моя  семья...  Никакое
искусство никогда...
     - Оу, сладкая моя, если только... да...
     - Ох, мой возлюбленный, это так...
     Невозможно передать словами наш почти беспорядочный разговор. Искусство
нашего занятия не поддается  описанию.  Могу  лишь сказать,  что я - словами
любимого поэта - "и серьезно, и шутя наслаждался дамой".
     Ее губы  приоткрылись, ножки  дрогнули,  и  я стремительно  ворвался  в
явившийся  мне райский  уголок.  В  нескольких  метрах  от нас, скрывшись за
кустами, тем же прелестям любви предавались де Ламбант и Бедалар.
     Сердца  наши  трепетали...  Но   довольно  об   этом...   Что  касается
метеорологических феноменов,  то  установившаяся погода одарила нас  золотым
закатом,  и  в лучах  заходящего  светила  вся окрестная натура  сверкала  и
полыхала,  как бы  тщась отогнать наступление  ночного мрака. Редкие  порывы
легкого зефира только  подчеркивали атмосферу безмятежности, царящую в наших
душах и вокруг нас.
     С  наступлением вечера  мы  лежали в  объятиях  друг друга, уставшие  и
выдохшиеся,  как старые, не способные  уже  к передвижению ковры-самолеты, у
которых иссяк запас колдовства. Де Ламбант  и я отдыхали, опустив головы  на
колени наших любимых дам.
     Мы погрузились в глубокий  сон, и далекий свет ярмарки заменял нам свет
ночника, а поцелуи - молитву.
     Нас  разбудило холодное прикосновение предутреннего ветра. Все еще было
во  власти  густых  сумерек. Царило  спокойствие.  Мы постепенно приходили в
себя. Девушки принялись  приводить  в порядок свои волосы. В восточной части
неба  появился  просвет  в  облаках,  напоминавший раскрытую челюсть,  через
которую  пробивался  свет,  но  свет  был  так  же  холоден,  как   и  бриз,
заставлявший нас ежиться.  Мы осмотрелись.  Затем запрыгали, забегали, чтобы
согреть застывшую в наших телах кровь.
     Потом мы взялись за руки и начали  спускаться вниз по склону горы.  Нам
удалось  отыскать  узкую  тропу,  поросшую  бархатником   и  яркими  кустами
ракитника, и  мы пошли по ней. Туманный  город не подавал  никаких признаков
жизни. Лишь у серых стен Хейета показались тускло горевшие фонари: крестьяне
были уже на ногах, шли к колодцу за водой или направлялись в поле, прихватив
с  собой  немного  хлеба  на  завтрак.  Когда  мы  шли  через густой будняк,
защебетали птицы, но они  не нарушили горной  тишины.  Тут мы наткнулись  на
охотника,  которого видели днем раньше. Одетый  в оленью кожу,  он задумчиво
стоял на  тропе. Он все  же  убил кольчужника.  Туша зверя была  переброшена
через плечо  охотника,  голова свешивалась на грудь, и мухи уже копошились в
еще влажных уголках мертвых глаз.
     Мы достигли первых  виноградников  и  направились  к  деревянному мосту
через ручей. Мост охранял  деревянный  сатир,  изрядно потрепанный временем,
солнцем,  ветром и дождем. На его источенной  червями руке даже в такую рань
лежали свежие цветы. Ручей звонко журчал и от него веяло свежестью.
     Я ощутил  какую-то  темную радость в душе.  Обняв Армиду  за  талию,  я
сказал:
     - Ты  просыпаешься  рано, но  кто-то встает раньше тебя.  У тебя легкий
сон,  но у кого-то он легче. Ты  что-то хочешь сделать, но  кто-то опережает
тебя.
     Де Ламбант подхватил мои слова, затем наши милые девушки, импровизируя,
начали петь и говорить нараспев свои слова,  когда мы проходили по скрипящим
доскам моста.
     -  Пусть ярким  был твой сон, день все же ярче. Был  жарким поцелуй, но
солнце жарче,- это был де Ламбант.
     -  Рассвета ночью, в темные часы, невыносимо ожиданье. Но он  придет  и
свежестью росы тебе отплатит за страданья,- а это уже Армида, умница моя.
     Установились неписаные правила игры. Требовались рифмы.
     -  И все  ж цветут недолговечные цветы, что год  за годом мне приносишь
ты,- проговорила Бедалар, поднимая отяжелевшие от полубессонной ночи веки.
     - Ручей  звенит средь елей и  дубов под птичьи трели и жужжание жуков,-
снова я.
     -  Пусть  пасмурный наступит  день  - ночную  он прогонит тень,- это де
Ламбант, несколько заумно.
     - Все твои "всегда" и "да" тонут в слове "никогда",- Армида.
     Мы обогнули закрытые ярмарочные павильоны и направились  к Епископскому
Мосту. Там  был  выставлен караул, но  стражники без единого слова позволили
нам пересечь Туа.
     Лужи бледного света  колыхались на  свинцовой поверхности  воды, бросая
блики  на  фронтоны  прибрежных  домов.  Глаза  мне  кольнул  солнечный луч,
отразившийся  от  треснутого  стекла  одного   из  окошек.  Я  узнал  плотно
закупоренное окно жилища господина  Бледлора. Должно  быть, он еще дремлет в
затхлой комнате, боясь вздохнуть, чтобы не поднять  пыль в своей мастерской.
Его  старая  жена  с  большим усилием сдерживает  кашель. Его  мухи начинают
жужжать.
     Мы  вздохнули полной грудью и  уловили  какой-то очень древний  затхлый
запах. Пахло чем-то паленым. Армида крепче сжала мою руку; Бедалар прижалась
к де Ламбанту. Мы приближались к двум магам и  должны  были пройти мимо них,
чтобы попасть к главному порталу Епископских Ворот.
     В  свете разгорающегося  дня  маги в  своих  плащах  и  высоких  шапках
казались персонажами  сна  или драматического  живописного  полотна. На двух
каменных блоках,  судя  по всему, обломках  древней  городской  стены,  маги
развели костер с тлеющим пламенем и готовили свое колдовское  зелье. Их лица
были угрюмы, раскосые кошачьи глаза горели огнем. Когда мы проходили мимо, я
повернул голову, чтобы лучше рассмотреть сжигаемых на жертвеннике  змей. Эта
церемония,  помимо всего прочего, символизировала еще и восполнение  мужской
производительной силы, необходимой для нового дня.
     Струйка синего дыма возносилась над алтарем и расплывалась в воздухе на
уровне сердца. Никто из нас не произнес ни слова. Ритуал был стар,  как мир,
а может быть, еще старше.
     Производя заклятия, маги вздымали руки, с трудом перемещая свои дряхлые
тела. За  старую башню, в  глубь сводчатой галереи свет  нового  дня еще  не
проник. Но  можно было различить снующих в темноте торговцев.  Вчетвером  мы
прошли через освещенные факелами ворота.

ЖЕНЩИНА С МАНДОЛИНОЙ В ЛУЧАХ СОЛНЕЧНОГО СВЕТА
     Женщинам  приходится терпеть  многое, чего  никогда не  снесет  сильный
духом  мужчина.  Когда Армида  возвратилась домой после  проведенной  ночи в
горах, ее ждали неприятности. Дуэнья  Армиды обнаружила ее отсутствие:  отец
уже ждал Армиду в холле.
     Йоларию,  по  всем   нашим  расчетам,  должен  был  всю  ночь  ублажать
честолюбивый молодой садовник по  имени Хотебоу. Но силы  мрака сплели  свою
собственную интригу.
     Наши планы  были расстроены  дующим с  востока  ветром. Усердный  ветер
пригнал  торговое судно,  принадлежащее семейству Ренардо.  Карака  привезла
экзотические деревья и растения для сада герцога: персиковые деревья, вишни,
спаржу и другую  плодовую и ягодную  флору.  Так случилось, что чума  унесла
жизнь ценного садовника герцога,  и Гойтола,  страстно  желая укрепить  свою
дружбу  с  благородной  семьей,  распорядился  послать  герцогу  двух  своих
садовников,  чтобы они помогли рассадить  эти  редкие  экземпляры.  Один  из
посланных был Хотебоу. Парень не смог прийти на условленную встречу.
     И вот  этот благотворный ветер  вынудил дуэнью  Армиды обнаружить  себя
там,  где ее не ждали, а Армиду  ввергнул в немилость и изгнал  в загородное
имение  отца - до конца празднеств. Ей удалось написать  и  тайно  отправить
записку, что ее отсылают в Джурацию. Записку передала мне Бедалар.
     Я  очень тепло  благодарил Бедалар  за  принесенное известие.  К  моему
удивлению, она поцеловала меня на прощание и сказала:
     -  Я думаю, что  теперь, когда  ты  несколько дней  будешь в разлуке  с
Армидой,  ты  ждешь  других  добрых  дел  от  меня.  Я  нахожу  тебя  весьма
презентабельным молодым человеком, Периан, так что не зевай. Твой  полет  на
черном коне совершенно вскружил мне голову.
     - В  самом деле? - Рассудок покинул меня. Ее поцелуи  могли бы  начисто
затмить мой  разум.- Не  могу представить более прелестной  головки, которую
стоило  бы  вскружить.  Но должен  тебя  предупредить,  что  мой  полет  был
предсказан  Симли  Молескином.  И он мне  предвещал  неблагополучный  исход.
Поэтому я  веду  себя лучшим образом и забочусь  о  хорошем состоянии своего
амулета.
     Она крепко прижалась ко мне, ее ресницы затрепетали.
     -  Гай  говорит, у  тебя  ужасная репутация.  Я знаю,  что  ты страстно
желаешь обладать мной,  но этого не добился б  ни один  мужчина, будь у него
желания во сто крат больше, чем у тебя.
     - Но, дорогая, я  ничего  не  желаю. Но  ее  намек  на  обладание такой
очаровашкой разыграл во  мне бурный  прилив страсти,  хотя ничего такого еще
миг назад у меня и в мыслях не было. К тому  же, она стояла в дверном проеме
и  собиралась уйти.  Я  сказал  ей,  что  я мог  бы  сделать, обладая  таким
сокровищем, и понял, что де Ламбант  так далеко еще не заходил.