начал
суетливо собираться, как  бы подражая суматохе, царившей на улицах. Наступил
первый день  одного  из древнейших праздников  Малайсии. Праздник Рогокрыла,
который  посвящался давним  победам  и  мистическим  отношениям  человека  с
обитателями воздушной стихии.
     Эти отношения давили мне на психику. Мне самому предстояло  стать таким
обитателем.  Из головы не выходило предупреждение старого Симли  Молескина о
черной  лошади с серебряными  подковами. Я развил лихорадочную деятельность,
чтобы взбодриться и прогнать мрачные мысли.
     Устроившись на  краешке кресла, я написал несколько слов отцу и  сестре
Катарине. Я писал пышными  фразами,  упрашивая  их оставить  свои  убежища и
стать свидетелями часа  моей славы,  поскольку  он мог  обернуться последним
моим часом.  Я крикнул снизу слугу и, заплатив  ему  два  динария,  попросил
срочно доставить записки адресатам.
     Я попробовал  сыграть на гитаре, написать  стихотворение  и  прощальное
послание  миру и городу. Затем  выскочил на  улицу и  помчался к Мандаро  за
благословением.
     У Старого Моста уже собирались участники большого парада.  Старые серые
и терракотовые стены эхом отзывались на крики мужчин, подростков и животных.
Два  дряхлых мамонта - наши  живые баллисты - терпеливо дожидались, пока  им
выкрасят морды  в  белый цвет и украсят длинные  изогнутые бивни.  Но  самое
впечатляющее зрелище наблюдалось  в восточной стороне, у башни Старого Дома.
Здесь  разместилось городское  стадо  тиранодонов, этих царей и  повелителей
всех   древнезаветных  животных.  За  свирепыми  тварями   приглядывали   их
традиционные  пастухи -  сатиры, пригнавшие стадо из загонов по дороге Шести
Лагун.
     О,  что за  зрелище являли  собой  эти примитивные создания,  полулюди,
полукозлы,  суетящиеся  вокруг  своих  гигантских  подопечных!  Я  с  трудом
протиснулся сквозь толпу мальчишек  и торговцев, собравшихся  поглазеть, как
рогатые пастухи выстраивают  тиранодонов в ряд.  Четыре страшилища достигали
шести метров в высоту. Чешуя у  них была желто-зеленого  цвета с переходом в
серый. Это были  уже старые звери. Хвосты  их,  свернутые большими кольцами,
покоились на спинах. В целях безопасности сквозь кольца были пропущены цепи,
обвивающие  также  и  шеи злобных  тварей.  Хищные  морды  были  заключены в
железные клетки. Звери были достаточно послушны - сатиры с ними справлялись,
- но  огромные лапы, так похожие на птичьи, беспокойно шаркали по булыжнику,
как  будто  тварям  не  терпелось  врезаться  в толпу  и  устроить  побоище.
Тиранодонов и  кинжалозубов укротить  можно было лишь с  большим  трудом,  а
приручить  никогда.  Во время религиозных праздников  они были  неотъемлемой
частью церемониала.
     Мандаро отпустил мне грехи.
     - Во всем есть единство и двойственность,- сказал он.- Плоть наша живет
в прекрасном  городе, но  также обитает в дремучих дебрях темных вероучений.
Сегодня тебе оказана честь вознестись над всем этим.
     - Вы будете наблюдать за мной, отец?
     -  Несомненно.  Теперь  же  я  собираюсь  понаблюдать  за   сатирами  и
тиранодонами. Как и тебе, мне нравится это варварское  зрелище. Мы допускаем
их в город только во время важных церемоний. Этого вполне достаточно.
     Только  я  вернулся домой, как  в дверь  постучали. Это была Армида  со
своей старой кислолицей сопровождающей. Я заслонил Армиду дверью и осыпал ее
губы поцелуями, но она вырвалась и отстранилась.
     - На улице нас ждет карета,  Периан. Я вижу, что ты готов. Настроение у
нее было более чем серьезное; во всяком случае, к герою можно бы отнестись и
поласковей.
     - Я не заметил там никакой кареты.
     - Она на Старом Мосту.
     - Когда я вижу тебя, то чувствую себя гораздо лучше. Должен признаться,
что я слегка нервничаю. Оставим твою провожатую за дверью и поддержим  огонь
наших душ.
     - Мы должны спешить в Букинторо,- все это говорилось шепотом.
     - Я это делаю ради тебя, Армида. Ты знаешь об этом.
     - Не пытайся шантажировать меня. Я снова заключил  ее в свои объятия и,
скользнув рукой под платье, накрыл ладонью ее элегантную грудь.
     - Армида, как  это вышло, что из  всего скопища  молодых  самцов нашего
города,  от конюха  до принца, твой  знаменитый отец выбрал именно меня  для
оказания этой уникальной и опасной чести?
     - Ты искал  способ возвыситься в этом мире. Если нам суждено пожениться
- а это тоже зависит от твоего поведения,- ты должен проявить себя, как мы и
договаривались.
     - Я понимаю. Ты назвала ему мое имя. Это мне и нужно было узнать.
     Она вызывающе посмотрела на  меня, когда мы выходили. Я поприветствовал
Йоларию, поджидавшую нас на лестничной площадке.
     -  Я  решила, что надо испытать серьезность твоих  намерений,  Периан,-
проговорила  Армида.- Ты знаешь, что  с наступлением  темноты мне  запрещено
выходить  из  дома. Исключение  составляют лишь  особые  случаи. И я провожу
вечера за игрой на клавесине или за чтением вслух Плутарха  и Мартина Тапера
своей  младшей сестре.  Я  недавно  узнала,  как  ты  проводишь свои вечера:
слоняешься   по  низкопробным  тавернам,  безуспешно   пытаешься  соблазнять
белошвеек.
     Она спускалась первой  по  винтовой лестнице. За ней шла Йолария, затем
я. В ярости я закричал:
     - Кто рассказал тебе всю эту чушь?
     Не поворачивая головы, Армида ответила:
     - Летиция Златорог. Я думаю, надежная свидетельница в данном случае.
     Я кипел от негодования, полагая, что лучшая защита - это нападение.
     - Эта  замухрышка? Низкая завистница - она пытается  сеять  ложь  между
нами. Я лишь хотел купить у нее  рубашку, как это сделал Бонихатч, а она уже
готова  сочинить историю  о  совращении.  К  тому же она  уродлива.  Разве я
ревную,  когда  ты  в  роли  Патриции  находишься  в  объятиях  грязных  рук
Бонихатча-Мендикулы, хотя я вижу, что ты получаешь от этого удовольствие?
     -  Я говорила  тебе. Я его  ненавижу. Мне противны  его бакенбарды. Мне
противны эти запахи масла, кислот, крема.  Он некрасив. Ты  же считаешь, что
Летиция  настолько  некрасива,  что  смог  запустить  руку  ей  под  юбку  и
пригласить  к себе в кровать, свою кровать, которую  я считаю священной  для
нас обоих! Как ты посмел?
     Все  это  проходило  сквозь уши  Армидиной провожатой, что  еще  больше
усиливало мой гнев и ощущение несправедливости.
     -  Я понял.  Назло  мне  ты  поставила меня  перед  вызовом, не  приняв
которого я бы оказался трусом, после  чего твой  отец смог бы  спокойно меня
выставить... Да ты страшная интриганка, Армида.  Но знай, эта маленькая швея
для меня ничего не значит. Она просто сеет рознь между нами.
     - Это ты сеешь рознь.
     Так,  препираясь,  мы  подошли к повозке. Это была не карета Армиды,  а
двухместный  экипаж  с  сиденьем для извозчика сзади.  Прикусив  собственные
языки - так как не было возможности покусать их друг у друга, - мы позволили
закрыть  двери  и тронуться.  Йолария уселась  между  нами, и нам ничего  не
оставалось, как созерцать ее желтую щеку - каждому свою.
     Как  только мы  выкатились  со  старой площади,  мы  оказались  в  гуще
движения.  Экипажи  шли  от  Северных Ворот  и  от св.  Марко. Мы  двигались
медленно, и  молчание, казалось, еще больше замедляло  ход.  Армида считала,
что я неравнодушен к Летиции. Меня это очень злило.
     Снаружи  я  мог видеть  необычайно  радостные лица  как старых,  так  и
молодых.  Праздник Рогокрыла  отмечался  в  честь  легендарной  битвы  наших
далеких предков много миллионов лет тому назад, когда одни нанесли поражение
другим. Следовательно, настало время порадоваться.
     Несмотря  на то, что турки находились в пределах досягаемости выстрела,
празднеств  не  отменили.  Со  стороны ратуши  прибывали  гильдии  в  полном
составе.  Они  несли  знамена и  эмблемы своей деятельности.  Присутствовали
также  все  религиозные ордены, на знаменах которых  были изображены Сатана,
Бог, Минерва.  Они двигались торжественными рядами. Впереди  шли трубачи. За
ними - люди с факелами и кадилами, которые наполняли воздух особым ароматом.
     В центре  шествия этих святых людей в серых, черных, коричневых одеждах
выделялся  букет других красок - белой,  розовой, золотой. Это был  накрытый
балдахином трон, на котором  восседал  архиепископ Малайсии Гондейл IX. Трон
был установлен  на специальной  платформе, которую несли  на  своих  могучих
плечах монахи. Старость  так посеребрила Гондейла, и он  был настолько  худ,
что почти  просвечивался. На нем была белая мантия - признак  непорочности,-
которая  была покрыта великолепным  розовым  одеянием, свисавшим  с трона на
платформу, а с платформы  почти до самой  земли. По мере  продвижения святой
старец полупрозрачной  рукой  бросал в  толпу  серебряные  монеты.  На одной
стороне монеты были изображены темные силы, на другой - светлые.
     Вслед  за  процессией  архиепископа шли древнезаветные животные  из его
родового зоопарка. Толпа ревела от удовольствия, как будто сама была большим
зверем. Первой  несли  птицу, в  честь которой  и  назван был праздник.  Она
дремала на поднятом  кулаке  птицевода, прикованная цепочкой  к  его кожаной
перчатке.  Клюв  рогокрыла  покоился  на  блестящем,  безупречном  оперении.
Шагавший рядом  флейтист  играл убаюкивающую птичью мелодию. Далее следовали
древнезаветные  звери,  чьи имена носили другие годичные празднества. Первым
шел старый громадный алебард-ник, или, как его  звали в народе, роголом. Три
рога  располагались один за  другим  на его огромной морде. Его поступь была
тяжела и  величественна.  Наездник  управлял  им  с помощью золотых  вожжей,
прикрепленных к носовому рогу.
     За этой живой боевой машиной шагали двое  других гигантских  участников
древних битв - те  самые мамонты, подготовку которых  к  шествию я  наблюдал
чуть  раньше.  Фигурки  погонщиков, примостившихся  за  их  ушами,  казались
совершенно  незначительными. За  лохматыми метателями камней,  пронзая толпу
злобными   взглядами,   твердо   шагали    на    массивных   задних    лапах
гребневеки-кожаны.
     За  ними  гнали  тварей  поменьше  -   квакающих   и  прыгающих  желтых
кольчужников;  это  были  самые распространенные  из древ-незаветных зверей;
ротогубов;  и   стайку  древесных  снафансов,  или   проныр-хватачек,   если
пользоваться  их вульгарным  наименованием. Их пятнистая  кожа  блестела  на
солнце.
     Последней тащилась добродушная туша, напоминающая  гребенчатый воинский
шлем,- Старый  Бурдюк, на языке толпы.  Два смертоносных костяных шипа  были
удалены с его длинного  хвоста, но спинные пластины  оставались  в целости и
сохранности. Это  был самец  и  прекрасный  экземпляр,  его  вели с  помощью
длинного шеста с цепью, что заставляло его высоко держать голову.
     Публике нравилось созерцать всех этих величественных созданий.
     Затем  появились  огромные картины, соответствующие духу праздника. Они
громыхали  по мостовым  на тяжелых  колесах,  и  на них  изображались  самые
прекрасные и помпезные мифологические сцены, какие только смогли  вообразить
художники.  Казалось, на  площадь св. Марко вырвался  на волю мир блистающих
грез, и городской плебс бежал рядом  с  повозками,  махая руками  и испуская
вопли восторга, как будто ничего иного не было в жизни этих мужчин и женщин,
а только эти сверкающие видения. Рядом с  ними более  медленным и  степенным
потоком двигались уличные  торговцы. Эти умело извлекали выгоду из аппетита,
пробуждаемого общим возбуждением  и свежим воздухом. Они предлагали все виды
соков,  газировок  и  спиртного,  фрукты и  закуски -  как  холодные, так  и
горячие, торты, пирожные, конфеты, печенье, халву и мороженое -  словом, все
виды  сладостей,  какие  только  можно  было  придумать.  Воздух  пропитался
приятным ароматом. Можно было обонять одновременно и земное, и возвышенное -
запахи мирра и ладана мешались с запахами свежевыпеченного хлеба и пирогов.
     Под  вечер  запахи  станут не такими мирными,  когда на  кострах начнут
сжигать еретиков - людей, верящих только в одного Бога, или тех, кто считал,
что они произошли от обезьяны.
     Наш экипаж  с  трудом пробирался через всю эту неразбериху. Армида дала
указания извозчику, и мы свернули на боковую улицу, освободившись наконец от
больших толп, и  благополучно добрались  до места  неподалеку  от Букинторо,
куда пошли уже пешком.
     Как прекрасен  был  Букинторо!  Большие  торговые дома расположились на
южной стороне, а с севера были сады  и неспешное  течение реки. Дворцы  были
отделаны белым мрамором или местным камнем золотого цвета.
     Северную сторону, как  обычно по  праздникам,  перегородили  изгородью,
чтобы не допустить вторжения  толп обывателей. Парадная площадь простиралась
между  элегантным  новым  Парковым  Мостом  и  причудливым  Старым  Мостом с
полуразрушенными домами. В  длину  же  официальные  границы  площади с одной
стороны отмечались статуей Деспота-основателя, находящейся напротив Главного
Мага,  а с  другой - древней  каменной церковью. Между статуей и церковью на
всем  пути развевались черно-голубые  флаги. На башнях дворцов  примостилось
множество летающих людей, наслаждавшихся зрелищем церемонии.
     Вооруженные рыцари гарцевали на скакунах в роскошных попонах,  за  ними
следовали  отряды алебардщиков и копьеносцев. Разнообразие в военное шествие
вносили  ополченцы,  красующиеся  в ярких  одеяниях  из шкур  древнезаветных
животных. Среди этого воинственного великолепия особое место занимали четыре
тиранодона. При вступлении  в Букинторо они вели себя капризно  и норовисто,
раздражаемые  толпой и ошеломляющими  звуками  труб.  Сатиры  едва  могли их
удержать в одной линии. (Каждым  монстром управлял сатир. Он восседал на его
мощных плечах в удобном седле.) Скрученные кольцами хвосты тиранодонов  были
подняты  вверх и маячили выше голов их наездников.  Кончики хвостов золотыми
цепями  были привязаны к  ошейникам.  Хвосты  чудовищ составляли основную их
мощь,  их нельзя  было оставлять  свободными. Я уже  наблюдал эту варварскую
компанию, когда проезжал  утром по Старому  Мосту.  Сатиры  украсили рога  и
головы животных венками и гирляндами из жимолости и листьев лавра.
     Вдоль  набережных   порядочный  шум   производили   группы  трубадуров,
наяривавших   матросские   мелодии.   Там   пришвартовалось  большое   число
иностранных  и  малайсийских  кораблей.  Навидадианская   шхуна,  прекрасное
трехмачтовое  судно  с высоким  носом, и  две  джонки соседствовали с нашими
триремами и галеасами,  так  хорошо приспособленными для опасных  плаваний в
Срединном море.  Все эти  суда были расцвечены  сигнальными  флажками,  а их
нок-реи были облеплены матросами.
     И  все это огромное сборище должно  было вскоре  смотреть,  а может,  и
молиться на меня. От  этой мысли все перевернулось у меня внутри. Ну а потом
будут    состязания,    маскарады,    свадьбы    (праздник   Рогокрыла   был
благоприятнейшим временем  для  свадеб), церковные выступления,  фейерверки.
Обычно празднества  продолжались до  поздней  ночи. На Старом  Мосту  забьет
фонтан  из красного  вина - щедрый жест Совета  беднякам.  В  этом празднике
участвовали все. И каждый вносил в него свою большую или малую лепту. Но все
это будет позднее. А сначала выступлю  я, Периан де Чироло, в одной из своих
самых бредовых и наименее желаемых ролей!
     Армида и я в сопровождении алебардщиков  подошли к  фронтону  одного из
торговых  особняков,  где  на  импровизированной  платформе стояло несколько
сановников. Лица их были  неприветливы,  а одежды внушительны. (Но среди них
не  было того страшного человека  из Высшего Совета, чья  внешность была мне
так  отвратительна. Думаю,  он  не  рискнул  появиться  перед  народом - его
стихией были ночь и тайна.) Среди этих шишек был и Эндрюс Гойтола. Он шагнул
вперед  и  кивком позвал меня на платформу. Когда я поднялся, он  сказал мне
несколько слов ободрения, но сухо, без улыбки.  Я огляделся: Армида  куда-то
исчезла.
     -  Необходимо еще час  подождать,- заявил Гойтола, принимая понюшку. Он
повернулся и  возобновил беседу с человеком, чье лицо мне было  знакомо. Это
был герцог Ренардо, крепкий и рослый юноша  с цветущим  лицом. Аристократ до
мозга  костей. И  все  в  его  облике подчеркивало  это - золотая  кольчуга,
закатанные чулки, ботинки на высокой подошве и с квадратными носами. Но я бы
отдал весь мир или добрую половину мира  за его атласные бриджи и свободного
покроя плащ с врезными карманами, надетый поверх кольчуги. Швы были отделаны
изысканным золоченым орнаментом, в котором использовались мотивы герба  дома
Ренардо. Возможно, плащ сшили Златороги в своей грязной мастерской.
     Молодой герцог  оценивающе  поглядел  на меня и  продолжил  разговор  с
Гойтолой, каждое  слово которого, как я решил,  стоило дукат, судя  по тому,
как раздельно произносил их Гойтола. Это  был тот  самый герцог,  о  котором
говорили, что он сторонник идей Гойтолы. Еще говорили, что он знал  интересы
народа и оказывал поддержку выдвигаемым народом требованиям к Совету.
     Стоя на платформе, я мог видеть все происходящее.
     Народ  прибывал  очень быстро. С восточной  части от  церкви доносилась
музыка. Как обычно,  у  реки собралось  много  зрителей.  Меж  ними  сновали
коробейники, продавая игрушки, брошюры и  еду. Я попробовал отыскать в толпе
лицо  своего  отца,  но это оказалось безнадежным. Я также  не  смог увидеть
знамя Мантегана,  поэтому не знал, здесь  ли моя сестра  и ее  муж  Волпато,
который должен был возвратиться из далекого путешествия.
     Мое внимание привлекли чьи-то машущие руки. Там, за ограждением, стояли
мои друзья де Ламбант  и  Портинари с  двумя девушками. Рядом с де Ламбантом
была Бедалар, а Портинари  держал за руку Смарану, сестру де Ламбанта. Когда
я поклонился им, некоторые зеваки зааплодировали, отчего  краска ударила мне
в лицо.
     Я  стоял  на  краю  платформы,  несколько  в  стороне от  сановников  с
каменными лицами.  Это место  вскоре  должно будет  стать  центром всеобщего
внимания. Другая часть платформы была занята странными предметами,  которых,
насколько я знаю, никогда не видела Малайсия за всю свою долгую историю.
     На платформе  высились семь деревянных рам,  или башен, внутри которых,
будто живые, трепетали и шелестели гигантские  шелковые  мешки.  Видимо, эти
штуки  могли легко  загореться  от  случайной  искры. Поэтому двое мужчин со
шлангом  и  помпой  постоянно  поливали  клетки  водой,  обрызгивая  каждого
близстоящего.
     Узкие горловины этих семи огромнейших мешков спускались к  семи бочкам:
одной большой и  шести  поменьше. В  бочках когда-то хранилось вино. За ними
присматривала  команда под  руководством  Бентсона  и  его  помощника  Рино.
Обслуга  постепенно заполняла бочки некой жидкостью. Другие катили  тачки  с
чем-то вроде  серы и тоже вываливали их в бочки. В стороне от этой суматохи,
на другом  конце платформы,  стоял конюх,  похлопывая и  успокаивая ретивого
черного  жеребца  из   конюшни  Гойтолы.  На  жеребце   была  попона  цветов
Малайсийского   флага.  Специально   для   праздника  скакун  был   подкован
серебряными  подковами.  Я  задумчиво   посмотрел   на  него.  Он  задумчиво
отвернулся от меня.
     На тротуаре  у платформы стоял длинный  черный  фургон, накрытый черным
драпом.  Его  охраняли  два  господина, одетые в черное и даже  с масками на
лицах.  Как бы  для того, чтобы  не вносить мрак и уныние  в столь радостный
день, сверху карета была украшена венком из белых цветов.
     Зрелище повергло меня в уныние. Мне стало  казаться, что я  присутствую
на собственной казни.  Поэтому, когда к платформе подошел посыльный и бросил
между  перил записку, я схватил ее, как будто  это было помилование. Записку
прислал мой дражайший папаша.
     "Я  страдаю  от коликов, а  ты меня не навещаешь. Возможно, это желчный
камень.  Я  совсем  не ем. Я  очень занят  наукой,  и  пища