ой.
"Это теперь моя жена", -- знает Лагха и целует ее в шею,  которая  вырастает
ввысь, становится шире, больше, белее, раздувается до неба. Нет, это не шея,
это  колонна.  Она  --  часть  какой-то арки, под которой проходят стройными
рядами вооруженные люди. Тяжелая конница,  пехота,  вспомогательные  войска,
обоз, приблудные шлюхи.
     Теперь  у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии.
Он устал.  Под  глазами  у  него  залегли  темно-фиолетовые  тени.  Его  меч
по-прежнему  с  ним.  Лагха  чувствует,  что  его  дела идут неважно. Войско
разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро  умрет  и
знает,  что  его  врага  зовут  Торвент  Мудрый.  Он  знает, что его враг --
император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и  бессердечен.  Торвент
Мудрый  пускает  в  него  стрелу.  Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган
стрел. Несколько  пробивают  насквозь  его  кованый  нагрудник.  Он,  Кальт,
умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.
     Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных
им за  жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне
дворца  харренского  сотинальма.  Их  ровно  столько,  сколько   нужно   для
украшения.  Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с
сапфирами. Вот он находит  какое-то  место,  которое  все  называют  Золотым
Цветком,  и  глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая
столица  царства.  Вот  он  треплет  Лоскира  за  вихры.  И   волны   качают
поврежденный,   но   помилованный  добросердечным  Кальтом  парусник  врага.
"Кальт!" -- кричит кто-то, но ему лень  отвечать,  он  отмахивается,  словно
отгоняя  назойливую  муху,  и  послушная  его  руке картина мироздания снова
сменяется.
     Какой-то седобородый мужчина ("Это мой отец", -- знает Лагха) учит  его
находить  места  для  колодцев, домов и кладбищ. "Честные места", -- говорит
отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец  и  пользоваться  инструментом,
сплошь серебряным. "Я -- лозоходец", -- понимает Кальт. Он еще очень и очень
мал  --  младше,  чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный
прут,  похожий  на  струну.  Прут  звенит  на  холодном  ветру  на   высокой
хрустальной  ноте.  А  он,  маленький  Кальт, споро берется за лопату и роет
землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни,  но
что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп.
Кальт  в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба
седые волосы. Кажется, все идет  как  задумано.  Но  Лагху  это  не  слишком
радует.
     --  А  что  будет  после  того  как  я  умру? -- интересуется маленький
лозоходец.
     -- Не знаю. Умрешь -- и все. Наверное, ничего, -- отвечает отец.
     Ему явно недосуг вести с сыном просветительские беседы. Он  отнимает  у
него лопату и продолжает копать землю. Наверное, они ищут клад.
     Но  маленький  Кальт  не удовлетворен ответом. Какие-то сомнения внутри
него. Какие-то предчувствия. Он не верит отцу.
     -- Ты врешь! -- твердо говорит маленький Кальт, глядя  на  старика-отца
исподлобья, словно ощерившийся со дна ловчей ямы волчонок.
     И  все  внутри  Кальта  восстает  против слов отца, которые кажутся ему
ложью, кощунственной и злой неправдой.
     -- Он врет, -- веско и громко произносит  Лагха,  обращаясь  уже  не  к
отцу,  а  к  некой  высшей  силе,  к третейскому судье, к истине, разлитой в
пространстве, и... открывает глаза.

     x 4 x

     -- Твой отец действительно соврал тебе, -- подтвердил господин Ибалар и
мягкая шелковая тряпица легла на лоб Лагхи. Она должна вобрать пот.
     Лагха  осторожно  озирается.  Полумрак  его  собственной  каюты.  Очень
холодно, но он весь в поту, который течет с него прямо-таки ручьями. Рядом с
ним,  прямо  на  ложе,  сидит  господин  Ибалар.  Он  серьезен  и  его  чело
изборождено таким  количеством  морщин,  какого  Лагха  за  ним  никогда  не
подозревал. Ибалар кажется старым и озабоченным, словно бы уже прожил тысячу
нелегких лет и знает, что будет вынужден прожить еще целую унылую вечность.
     "Наверное,   я   видел   сон",   --  подумал  Лагха.  Очень  длинный  и
подозрительно реалистический. Но только где это видано, чтобы один и тот  же
сон видели сразу два человека? Кажется, господин Ибалар тоже видел его. Или,
по крайней мере, его конец.
     --  А  откуда  ты  знаешь,  что  за  сон  я  видел?  --  спросил Лагха,
приподнимаясь.
     -- Это был не сон, Лагха.
     -- А что -- просто бред? Я просто бредил вслух, ведь так? Я болен?
     -- Нет, ты молчал. Ты вовсе не болен. Ты  здоров.  Просто  у  некоторых
необычных  людей  бывают  такие  дни в юности, когда они узнают всю правду о
себе. Теперь ты знаешь, кем ты был раньше и что ты делал там,  шестьсот  лет
тому назад.
     Эта  новость,  как  ни странно, ничуть не ошарашила Лагху. Вообще-то он
так и думал, но  не  был  вполне  в  этом  уверен.  А  раз  господин  Ибалар
подтверждает  его  догадку,  значит  она  полностью  истинна. Лагха сглотнул
воздух и кивнул.
     -- Теперь знаю. Меня звали Кальт Лозоходец. Правильно?
     -- Да, ты родился в Северной  Лезе,  потом  стал  владыкой  Ре-тарского
царства,  потом  на несколько коротких и блестящих недель подчинил себе весь
Север и погиб в страшной войне с Синим Алустралом. Теперь ты снова пришел  в
мир, чтобы Властвовать и Покоряться.
     -- А ты, Ибалар, ты кем был?
     --  На  горе или на счастье, но я не такой как ты. Я не Отраженный. Мне
не дано знать какую жизнь я прожил там, за границей между жизнью и  смертью,
за границей между жизнью и жизнью. Да и прожил ли какую-то.
     -- Значит, я особенный? -- с надеждой спросил Лагха, вскакивая на ноги.
     --  Нет.  Ты  совершенно  обычный  Отраженный  человек.  Ты  совершенно
обыкновенное та-лан отражение Кальта Лозоходца. И это вовсе не  причина  для
того, чтобы задирать нос.
     -- Я так и думал, -- ответил Лагха и с облегчением вздохнул.

     x 5 x

     Вечером  того  же  дня Ибалар подвел Лагху к зеркалу, которое висело на
стене каюты за парчовой занавесью. Подвел совсем близко и отдернул парчу.
     Лагха отшатнулся от неожиданности. В человеке,  которого  Лагха  увидел
перед  собой  в зеркале, уже не осталось ничего от прежнего Дайла окс Ханны.
От мальчишки, которого купил господин Кафайралак в Багряном Порту,  тоже  не
оставалось почти ничего.
     За  те  три  дня,  что  он  пролежал  в  своей  каюте, Лагха необычайно
вытянулся и окреп. Его волосы стали длиннее ровно вдвое. Они  стали  гуще  и
вились  прихотливыми  локонами, ниспадающими на спину. Его нос приобрел едва
заметную  горбинку,  очертания  скул  стали  строже.  Но   самое   необычное
превращение свершилось с его глазами. Они изменили цвет.
     Лагха  приблизил лицо к зеркалу и всмотрелся с удвоенным вниманием. Так
и есть. Они были карими, а стали светло-серыми -- холодными,  пронзительными
и  глубокими.  Лагха  с удивлением отметил, что его собственные глаза теперь
лучились такой внутренней силой,  какую  он  чувствовал  только  во  взгляде
своего  учителя.  Его  брови  теперь были сомкнуты над переносицей. Его губы
были приоткрыты в полуулыбке осознанного превосходства.  Лагха  обернулся  к
Ибалару.
     -- Это я?
     --  Разумеется,  --  Ибалар положил руку ему на плечо. -- Просто прожив
свою предыдущую жизнь заново  за  три  долгих  дня,  ты  повзрослел  на  три
коротких года.
     --  Это хорошо? -- робко спросил Лагха, который никак не мог привыкнуть
к тому, что он теперь такой старый, то есть взрослый. И такой ослепительный,
такой странный, красивый мужчина.
     -- Это естественно. Твой внешний облик  должен  соответствовать  твоему
внутреннему миру, Лагха.
     За  три  дня  он вырос из тех одежд, что пожаловал ему Ибалар, и тот, с
шутками и прибаутками, отдал ему штаны и камзол  из  своих  личных  запасов.
Лагха  то и дело подходил к зеркалу и изучал свою новую внешность. Втайне от
Ибалара  он  стал  пытаться   сделать   свои   манеры,   походку   и   жесты
соответствующими   своей  новой  мужской  стати.  В  общем,  ожидания  Лагхи
оправдались. Как бы там ни было, а его жизнь с господином Ибаларом  была  по
меньшей мере не скучной.
     Спустя  месяц  они  сошли на берег в крохотном порту под названием Маяк
Скворцов, расположенном при впадении одного из южных рукавов  Ориса  в  море
Фахо.

     x 6 x

     Место, где жил господин Ибалар, можно было со всеми основаниями назвать
жутким.  Несколько лет спустя Лагха узнал, что та местность зовется Мертвыми
Болотами. Господин Ибалар звал ее просто "болотами". И, судя по  всему,  был
от своего жилища на сваях просто без ума.
     Никаких слуг. Саф уплыл в неизвестность вместе с "Шалой птицей". Никого
кроме  Ибалара  и  Лагхи.  А  еще -- змеи, болотные гады, птицы, надрывающие
глотки каждую ночь, и совершенно бешеные  четвероногие,  снующие  по  чахлым
деревцам.  Не  то  хорьки,  не  то ласки. Какие-то странные зудящие над ухом
комары. Человеческие кости, то и дело лезущие под ноги на тропе,  ведущей  в
дом  Ибалара.  "Их  выплюнуло  болото. Вначале оно их проглотило, а потом --
выплюнуло", -- пояснил Лагхе Ибалар. Таковы были их соседи.
     Лагха с нетерпением ждал, когда же ему объяснят, кто такой гнорр. Когда
же начнется настоящее ученичество. И ждать пришлось недолго.
     --  Сегодня  я  буду  читать  тебе  по-варански  и   переводить   самое
непонятное.  А  завтра читать по-варански будешь ты. И переводить тоже. Я не
буду тебя наказывать, если ты будешь нерадив. Я просто убью  тебя,  --  безо
всякой угрозы заметил Ибалар. Правда, и безо всякой иронии.
     -- А зачем мне говорить по-варански? -- несмело спросил Лагха.
     Хотя  его  отец  Саин  окс  Ханна и был коренным варанцем, но никогда в
присутствии детей не сказал по-варански ни слова.  Еще  во  время  службы  в
Новом Ордосе Саин окс Ханна в совершенстве освоил язык Юга. А приняв решение
о  бегстве,  дал  себе зарок никогда не пользоваться наречием своих предков,
чтобы ненароком не выдать себя. От него Лагха  подспудно  воспринял  простую
мысль  о  том,  что  говорить по-варански -- вовсе не такая добродетель, как
кажется отдельным книгочеям. Хотя в бытность свою Кальтом Лозоходцем он знал
варанское наречие неплохо.
     Ибалар бросил на него  взгляд,  подернутый  ледком  хорошо  скрываемого
раздражения.
     -- Ты будешь гнорром Варана. Первым человеком в Варане, а не в Багряном
Порту.  Стало  быть, ты будешь варанцем и будешь говорить по-варански так же
хорошо, как говорят на  нем  пиннаринские  аристократы.  Это  произойдет  не
позже, чем к началу следующего полнолуния.
     "Ага, значит через девять дней я начну болтать по-варански не хуже Шета
окс Лагина",  --  подумал  Лагха, дивясь тому, как в его сознании само собой
возникло и рассыпалось снопами изумрудных искр это  мудреное  имя  князя  из
полузабытой легенды. Легенды, которой была жизнь Шета окс Лагина.
     Ибалар  тем временем отпер сундук и достал пухлый, порядочно зачитанный
и  замусоленный  кем-то  свиток.  Это  были  "Хроники   Шета   окс   Лагина,
Звезднорожденного".

     x 7 x

     Лагха  не  обманул ожиданий Ибалара. За три дня до начала полнолуния он
уже изъяснялся на варанском со всей возможной вычурностью и  сыпал  цитатами
из подметного "Исхода Времен", вел с Ибаларом просвещенные беседы о нравах и
обычаях  столицы  и  пытался  болтать  на  портовом  диалекте, столь любимом
матросами и их женщинами. Иногда Ибалар поправлял его  или  вставлял  оборот
позабористей. Например, вместо "А не пошел бы ты, приятель, к е...й матери!"
Ибалар  рекомендовал  Лагхе  выражаться  если  не короче, то резче, отбросив
прочь всякие околичности. Например: "Пес еб твою мать, мудак!".
     Дальше был харренский. С ним было куда легче и куда трудней.  Легче  --
ибо  Лагха  уже  знал  многое  на харренском наизусть в этой жизни и отлично
изъяснялся на нем в бытность Кальтом Лозоходцем. Трудней -- ибо все, что  он
знал,  он  проговаривал  с  совершенно неизбывным южным акцентом. Все-таки в
этой жизни он  был  южанином  и  с  этим  фактом  Лагхе  предстояло  яростно
сражаться.  Впрочем,  ближайшие  семь  дней позволили Лагхе преодолеть и эту
трудность.
     А после того  как  три  языка  Круга  Земель  вошли  в  плоть  и  кровь
Властвующего  и  Покоряющегося,  господин Ибалар увлек Лагху в иные сферы, к
иным материям.

     x 8 x

     В то утро Лагха проснулся в гробу.
     В  гробу  оринского  образца.  Известно,  что  оринцы   хоронят   своих
покойников  довольно  необычным  образом.  Они  не кладут их на спину или на
живот, как то водится у других просвещенных народов,  а  усаживают  в  узкие
высокие  бочки,  наподобие  тех,  которые стоят в дешевых публичных банях. А
затем намертво забивают бочку крышкой. И свежая могила у оринцев выглядит не
так, как на Юге. Она больше похожа на дыру в  земле,  оставленную  маленьким
шардевкатраном.  Или  на  гигантскую  кротовину.  Туда, в эту дыру, опускают
бочку с покойником. Да так, чтобы он оказывался вниз головой, причем глазами
на восток. Покойник должен располагаться в гробу в той же  позе,  в  которой
младенец  ожидает  своего  появления на свет в утробе матери. Это совершенно
обязательно -- считают оринцы.
     Поэтому ничего удивительного нет в том, что в то утро Лагха проснулся в
позе младенца в деревянной бочке. Притом вниз головой.
     Бочка не лежала и не стояла. Она качалась на воде, утопая в  ней  почти
полностью. Она была прочной и двойной (Лагха видел эту бочку у черного входа
дома  на  сваях,  но  не обращал на нее внимания. Теперь ему было совершенно
очевидно, что она предназначалась именно для него.) И все равно  воду  бочка
пропускала. Он попробовал ее на вкус -- она была гнилой и несоленой. Сбылось
еще  одно  предположение  --  его  бросили  в  смрадное  болотное  озерцо  в
нескольких лигах от их обиталища.
     "Чем я провинился перед учителем?" -- такой была первая мысль.
     "Я ни в чем не провинился перед учителем", -- такой была вторая мысль.
     "Я провинился перед учителем в чем-то, о чем не имею никакого понятия",
-- такой была третья мысль.  Но  Лагха  догадывался,  что  истина  находится
где-то между этими тремя догадками. Так оно и было.

     x 9 x

     На  глупую  шутку  это  было непохоже. Воды становилось все больше. Она
сочилась беспрестанно, хотя и маленькими порциями.  Все  платье  Лагхи  было
влажным и воняло тиной. Было трудно дышать.
     "Быть может, это испытание на физическую силу?" -- подумалось Лагхе. Он
напряг  свои  мышцы  и  попробовал  разорвать  обручи  бочки.  Нет, это было
совершенно бесполезно. Гроб был сработан на  совесть  в  расчете  на  весьма
норовистого и дюжего покойника. "Может, это испытание на твердость духа?" --
подумал  Лагха  и  дал  себе  зарок,  что не позовет на помощь и не попросит
пощады. Чего бы это ему не стоило.
     Кровь, прилившая к голове, стучала в висках пожарным колоколом.  Сидеть
было  очень  неудобно  --  колени  упирались  в  уши,  болел  хребет,  бочка
беспрестанно поворачивалась вокруг своей оси с каждым движением Лагхи. Самым
разумным было не шевелиться,  но  это-то  как  раз  было  самым  трудным.  К
счастью, Лагхе удалось раскачать бочку и она опрокинулась набок.
     Чтобы  как-то  развлечься,  Лагха  стал  вспоминать разные исторические
анекдоты, но все они отчего-то казались ему пресными и ослоумными.  Мысль  о
том,  что  его гроб неуклонно погружается, наполняясь болотной тиной, делала
плоским даже самый смешной анекдот. Тогда Лагха стал размышлять о том, каким
образом господин Ибалар исхитрился засадить  его  в  бочку,  заколотить  ее,
отвезти  к  озеру  и бросить в воду. Причем проделать все это так, что Лагха
даже  ничего  не  заметил  и  не  почувствовал.  Но  от  этих  пустопорожних
размышлений легче не стало.
     "Когда  я утону, болото выплюнет меня так же, как оно выплюнуло скелеты
моих предшественников. Только гроб уже не понадобится", -- заключил Лагха  и
снова закрыл глаза. Смотреть было, прямо скажем, не на что.

     x 10 x

     То  был день когда Лагха второй раз в жизни всерьез задумался о смерти.
Причем, в отличие от первого,  задумался  не  в  абстрактном  метафизическом
ключе. А во вполне приземленном.
     "Если  я  умру,  никто  не  расстроится,  даже господин Ибалар", -- это
казалось Лагхе совершенно очевидным.  Оставалась,  впрочем,  непонятой  одна
вещь  --  зачем нужно было покупать его, учить языкам и тащить сюда. Уморить
его даже таким экзотическим способом можно было еще в Багряном Порту. И  еще
одно  -- неужели он, обыкновенное та-лан отражение, найдет себе смерть столь
необычную и вместе с тем совершенно бесславную?
     Не понимая зачем, Лагха ощупал потайной карман с семью золотыми  аврами
старой  чеканки, любовно перенесенными из старых штанов в новые. Деньги были
по-прежнему при нем. Только что за них купишь в гнилой утробе  заболоченного
озерца?
     Дышать  было  совершенно нечем. Лагха в десятый раз попробовал высадить
крышку головой и дно ногами и в десятый раз потерпел неудачу.  Липкий  страх
сковал  его  волю,  мышцы  и  притупил  чувства. Бочка тонула теперь гораздо
быстрее, чем раньше. Словно парусник,  разорванный  надвое  "молнией  Аюта".
"Будь  что  будет",  --  прошептал  Лагха,  вновь опуская безвольную щеку на
мокрые доски бочонка. "Сейчас было бы в  самый  раз  закричать  какую-нибудь
гадость или потерять сознание". Но ни первого, ни второго не случилось.
     Потому  что  Лагха  услышал,  как  о  доски  стукнул багор и заерзал по
обручам со знакомым металлическим скрежетом. Потом еще  раз.  И  еще.  Бочка
прянула  вверх и, рассекая болотную тину, поплыла к берегу, влекомая сильной
рукой господина Ибалара.

     x 11 x

     -- Ты хотел меня убить?
     -- Нет. Я хотел, чтобы ты почувствовал, что мне  очень  легко  подарить
тебе медленную и мучительную смерть.
     -- Я все время это чувствую.
     -- Нет, ты не чувствуешь. С одной стороны, ты относишься ко мне слишком
хорошо.  Я бы даже сказал, нежно. Как к няньке или как к папеньке. Ты должен
раз и навсегда понять, что ничего хорошего моя персона в себе не  заключает.
А с другой стороны, ты все еще не чувствуешь, что такое покоряться. Впрочем,
что такое властвовать тоже.
     Лагха  молчал.  С  его  волос капала вода. Его глаза светились безумным
блеском, а зубы выбивали дробь. Он чуть не утонул,  в  конце  концов.  Лагха
поежился и обнял плечи ладонями. Ему было очень зябко и неуютно.
     -- Я стараюсь научиться, Ибалар.
     -- А я стараюсь научить тебя этому. Ради твоей же пользы.
     "Ради  моей  же  пользы",  --  эхом  повторил Лагха, разглядывая своего
учителя. В руках Ибалара был багор, он  залихватски  упер  ногу  в  бочку  и
самозабвенно  вещал.  С  довольным  и в то же время суровым выражением лица.
Слишком уж он похож на рыбу. Или на жабу. Он что, и вправду эверонот?  Может
и эверонот, только одержимый.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРРУМ *

     ГЛАВА 8. ВАЯ

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Третий день месяца Алидам

     x 1 x

     Одним словом, Кух пристал к Эгину крепче банного листа.
     Весь  неближний  путь  до  Ваи  они  проделали  вместе.  Проделали,  не
оглядываясь.  "Гиазира  не  боится?"  --  не   то   вопросительно,   не   то
утвердительно  повторял  Кух,  вообще-то  болтливостью  не отличавшийся. Под
"гиазирой" он разумел, конечно, не  себя,  а  Эгина,  и  сам  трясся  словно
осиновый лист.
     Кух  был  единственным  горцем, проживавшим на территории уезда Медовый
Берег вне земель своих сородичей. Чтобы не идти в тягостном  молчании,  Эгин
выспрашивал у Куха подробности его биографии и составлял разрозненные факты,
изложенные на отвратительном варанском, в некое подобие стройной картины.
     Выходило так, что, совершив некое тяжелое преступление (о котором он ни
за что