худой конец -- проводника. Письмо
гнорру нужно отправить во что бы то ни стало.  А  надеяться  на  собственные
способности ориентироваться в горах по звездам Эгину не хватало дерзости.
     В-третьих,  тайна  меда,  о  которой Кух обещал рассказать, но так и не
рассказал, все-таки мучила его. Было бы в высшей степени странным побывать у
горцев и не узнать, отчего столь много непонятного связано с  таким  обычным
продуктом, как несъедобный мед горных пчел. Да и отчего сам берег называется
Медовым?
     А,   в-четвертых,   и   это,   пожалуй,   было  самым  важным  и  самым
безотлагательным делом, Эгин хотел узнать, как найти Прокаженного. И наконец
разыскать его. Кух клялся, что старейшины племени  и  Сестра  Большой  Пчелы
время  от  времени  посылают  Прокаженному  дары  --  мед, дичину, веревки и
плетеные корзины, обменивая свои богатства на добрые (или недобрые?) советы.
Стало  быть,  прояви  Эгин  должное  тщание,  он  тоже  сможет   сходить   к
Прокаженному за советом, положив руку на рукоять меча. А там будет видно.
     Довольно  скоро  на  окраине  рощи  показалась  тщедушная  фигура Куха,
ожесточенно спорившего о чем-то с двумя женщинами в высоких головных уборах.
     -- А точно вылитые пчелы,  во  дурные!  --  потешно  всплеснув  руками,
хохотнула Хена и расплылась в довольной улыбке.
     На  шее  у  обеих  женщин  висели  многорядные ожерелья из нанизанных в
определенном  порядке  черных  и  желтых  камней,  а  фигуры  их,  несколько
непропорциональные  и  довольно  упитанные, действительно несли в себе нечто
пчелиное, тем более, что одежды на горянках было крайне мало.
     "Если они  пчелы,  так  ты  --  шмелиха",  --  мысленно  отметил  Эгин,
оглядывая  мамашу  Лормы,  еще более далекую от женских идеалов, преподанных
столичными пиитами.

     x 12 x

     Спорили, а точнее, ожесточенно ругались  женщины  на  языке  горцев.  И
поэтому   Эгин  не  понял  ровным  счетом  ничего.  Даже  когда  они  и  Кух
приблизились настолько, чтобы  слышать  совершенно  все.  Хотя  общий  строй
мыслей  говоривших,  отражавшийся  в  их мимике и жестикуляции, был довольно
прозрачен.
     Очевидно, племя  было  недовольно  тем,  что  Кух  привел  посторонних,
которые  не принесли с собой ничего, что можно было бы безвозмездно подарить
или обменять на мед. Еще, как догадывался Эгин,  совсем  недавно  в  племени
произошло   что-то   неприятное.   Обе   женщины   казались  заплаканными  и
обескураженными и даже Кух, отошедший за время жизни в Кедровой  Усадьбе  от
нравов  и  традиций  своего племени, выглядел несколько опечаленным. Но, как
догадался Эгин, вопрос принимать их или  не  принимать,  все  еще  оставался
открытым.
     Они  подошли  совсем  близко. Эгин, не зная, как принято выражать здесь
свое почтение, сделал первое, что  взбрело  в  голову.  Он  протянул  вперед
пустые ладони. Еще в Четвертом Поместье его учили, что этот знак доброй воли
понимают  --  или  в  теории должны бы понимать -- даже самые непросвещенные
народы. Судя по всему, горцы были как раз из категории самых непросвещенных,
но приветствие было принято.
     По хитроватым искоркам, плясавшим в  глубине  черных  глаз  Куха,  Эгин
догадался,  что  тот вот-вот пустит в дело загодя заготовленный козырь. И он
не ошибся.
     -- Гиазира, покажи свой меч, -- попросил он Эгина.
     В иное время и в ином месте Эгин легко поставил бы зарвавшегося Куха на
место. Рявкнул бы какую-нибудь глупость вроде "я не балаганная девка,  чтобы
показывать,  когда просят". Но последние дни порядком сбили спесь с молодого
аррума. Поэтому Эгин молча извлек клинок из ножен на половину длины.
     Меч был безмятежно спокоен.  Сталь  не  изменяла  своего  цвета,  вдоль
лезвия   лениво  ползла  очень  бледная  рябь.  Но  и  этого  было,  видимо,
достаточно. Обе горянки издали возглас восхищения.  Кух  бросился  под  ноги
Эгину  и поцеловал носок его пыльного и рваного сапога. А затем, указывая то
на Эгина, то на себя, стал втолковывать  бывшим  соплеменницами  что-то,  от
чего их уважение к гостям возрастало прямо-таки с каждой минутой.
     Через некоторое время Куху удалось втолковать женщинам, что для племени
большая честь принять мужчину, который повелевает столь необычным клинком.
     -- Что ты им сказал? -- спросил шепотом Эгин.
     -- Правда сказал, господина. Что я твой раб и ученик.
     -- Ученик?
     --   Э...  ты  обещала,  господина,  научить  меня,  как  делать  мечом
резать-убивать? -- Кух покраснел до корней волос.
     -- Ну обещал, -- согласился Эгин, покровительственно  обнимая  Куха  за
плечо.
     Ради  сытного теплого ужина, ночлега и крова над головой Эгин был готов
сейчас научить Куха не только "резать-убивать" "облачным" клинком, но  также
свежевать им кроликов, чистить брюкву и разгонять комаров.

     x 13 x

     --  Наша  народа  плакать! -- объяснил Кух, когда, привлеченные криками
своих водительниц,  из  кедровой  рощи  навстречу  чужеземным  гостям  стали
выходить прочие обитатели деревни.
     Многие  из  низ  были  наги,  причем тела их были грязны и расцарапаны.
Большинство встречающих были женщинами.  Впрочем,  Эгин  смог  разглядеть  и
стариков,  и  подростков,  которые  имели  такой же смурной и печальный вид.
Траур?
     -- Кто-то умер?
     -- Сестра Большой Пчелы умер, -- сокрушенно отвечал Кух.
     -- Давно? -- Лорма, упорно безмолвствовавшая, наконец-то подала голос.
     -- Луну назад.
     "Хорошая память у этих Детей Пчелы",  --  отметил  про  себя  Эгин,  не
ожидавший  от  горцев  такого  постоянства в скорби. В Пиннарине официальный
траур по Сиятельным Князьям очень редко длился более, чем две недели. А уж о
скорби и говорить нечего.
     Но самое необычное началось,  когда  процессия  встречающих  подошла  к
Эгину,  Куху и Хене совсем близко. Проигнорировав Эгина с его мечом и Куха с
его  трусливой  "трубкой  для  стреляния",  горянки  обступили  барыню  Хену
почтительным,  но  плотным  кольцом,  не стесняясь в выражении восхищения ее
персоной.
     Эгин не мог сказать  однозначно,  что  же  в  фигуре  Хены,  добродушно
скалящейся  и  машинально поглаживающей коня по умной морде, так расположило
горцев. Наверное, ее костюм -- попав в приличное общество,  барыне  пришлось
волей-неволей  привести  себя в порядок и отмыться в ближайшем горном ручье.
Но после того как грязь была соскоблена и отмыта,  волосы  более  или  менее
вычесаны,  а колтуны срезаны кинжалом Эгина прочь, выяснилось, что одежды на
Хене осталось совсем немного.  Из  того,  что  служило  ей  раньше  платьем,
удалось  смастерить  лишь  некое  подобие короткой юбочки и фартуха, немного
прикрывающих пышную грудь матери четырех детей. А того, что  раньше  служило
материалом для цирульных изысков, теперь хватало лишь для короткого мужского
пучка.
     Правда,  ни  Эгин,  ни  Кух  не  баловали  свою спутницу особым мужским
вниманием, а ее внешний вид оставлял их равнодушными. Сами они выглядели  не
лучше.  Сердобольный  Кух,  всегда  относившийся  к барыне Хене с почтением,
одолжил ей свой плащ, а Эгин уже давно пришел к выводу, что лучшее,  что  он
может  сделать  для  туалета  Хены  --  это  просто не замечать его. Как он,
собственно, и поступал все это время.
     Но горцы не потешались и не куражились над хозяйкой  Кедровой  Усадьбы.
Напротив.  Они  именно  восхищались.  Ее  дородная  стать, ее глуповатая, но
открытая улыбка простой честной женщины, ее  скромное  одеяние,  как  видно,
будили симпатию в сердце каждой горянки. Эгин не успел поймать момент, когда
кольцо  вокруг  барыни  Хены  сомкнулось,  она была поднята на руки и... под
возгласы всеобщего ликования ее понесли к кедровой роще.
     -- Моя народа думает, что она очень похожа на Сестру Большой Пчелы.
     -- На ту, что умерла?
     Кух, сильно обрадованный таким оборотом дела, оживленно закивал.
     "Как в воду глядел, когда обозвал ее  шмелихой",  --  усмехнулся  Эгин,
плетясь   в   хвосте   процессии,   кажется,   совершенно   забывшей  об  их
существовании.
     Горянки отвели Эгина и Куха в хижину, обычно служившую жалким  подобием
гостиницы  для людей Багида -- во время торговли медом людям из Серого Холма
позволяли провести среди горцев пару-тройку дней.
     Эгин сразу упал на  грубое,  но  все  же  варанское,  человеческое,  не
звериное  ложе  с  матрасом  и кусачим одеялом из неваляной козьей шерсти, и
возблагодарил Шилола.

     x 14 x

     НОВЫЙ ОРДОС, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Восьмой день месяца Алидам
     Такого Новый Ордос еще не  видывал  со  времен  своего  основания.  Под
черными  парусами,  на  каждом из которых было вышито золотом четверостишие,
заклинающее ветер, под черными посольскими флагами, символизирующими  мир  и
добрые  намерения,  в  порт  Нового  Ордоса  входил аютский военный корабль.
Никогда не бывало такого, никогда, милостивые гиазиры!  После  долгих  веков
молчания  Ают,  известный  всему  Кругу Земель своей политикой самоизоляции,
прислал посольство в Варан.
     Варанские сторожевые корабли у  входа  в  порт  вежливо  посторонились,
пропуская  своего  загадочного  собрата.  Солдаты  береговой стражи поспешно
выстроились в каре у выхода из порта в город.
     Аютский трехпалубный красавец один за другим убирал паруса,  постепенно
замедляя  стремительный  лет  своих плавных обводов сквозь плотные воды моря
Савват. Его капитан все рассчитал виртуозно -- последняя рея  опустилась  на
палубу  в  тот миг, когда с кормы и с носа в воду полетели тяжелые бронзовые
якоря.
     "Свершилось, -- думал Ойфа, аррум Опоры Писаний, тайный советник Нового
Ордоса, во главе сотни "лососей" торопливо спускаясь из Верхней  Цитадели  в
порт. -- Свершилось. Но что?"

     x 15 x

     С  борта  аютского  корабля на берег спустились трое. Две простоволосые
женщины в аютских доспехах черненного серебра и мужчина, в  котором  Ойфа  с
изумлением   узнал  Тэна  окс  Найру  --  командира  вайского  гарнизона.  В
обязанности последнего раньше входило сопровождение  сарнодов,  запечатанных
печатями  Свода  Равновесия, которые отсылал в столицу тайный советник уезда
Медовый Берег. Но теперь  Тэн  спустился  отнюдь  не  со  сходен  "плавучего
сортира". Тэн прибыл в Новый Ордос на военном корабле государства, о котором
Ойфа  с  младых  ногтей привык слышать одни непотребства. Тогда Тэн выглядел
как обычный заштатный офицер-неудачник. Теперь -- как выходец из  хуммеровой
бездны.  Вокруг  глаз Тэна лежали иссиня-черные круги. Левая рука -- по всей
видимости, сломанная -- висела на перевязи. На  лбу  темнели  едва  зажившие
ссадины.
     Строить  какие-либо  предположения  было  бессмысленно. Ойфа, за спиной
которого с мечами наголо выстроились  в  четыре  шеренги  готовые  ко  всему
"лососи",  решил  предоставить  первое  слово  непрошенным  гостям.  В конце
концов, не он ведь приплыл в Сим-Наирн на корабле, способном разнести в прах
по меньшей мере половину города! Этот аютский посланец  своего  подавляющего
превосходства  отнюдь  не скрывал -- восемь "молний Аюта" задиристо сверкали
чистейшей  серебряной  бронзой  в  огнебойных   отворах   длинной   кормовой
настройки.
     Тэн  отвесил  Ойфе  глубокий  поклон  и  срывающимся голосом, в котором
сквозило старательно скрываемое, но все же вполне ощутимое волнение, сказал:
     -- Привет вам, милостивый гиазир тайный  советник!  На  Медовом  Берегу
произошли  события,  представляющие  исключительную  опасность  для  Князя и
Истины. В подтверждение моих слов примите от меня вот это.
     С этими словами Тэн окс Найра протянул Ойфе прямоугольную металлическую
пластину.  "Эгин,  аррум  Опоры  Вещей",  --  прочел  Ойфа,  профессионально
отметив,  что  ни  одна голубая искорка не озарила Сорока Отметин Огня. Ойфа
поднял на Тэна и его спутниц изумленный взор.

     ГЛАВА 15. МЕДАЛЬОН ГНОРРА

     Четырнадцатый день месяца Алидам

     x 1 x

     Той ночью у Детей  Пчелы  появилась  матушка,  а  у  Большой  Пчелы  --
сестрица.
     Пока  Эгин  спал,  а  Кух жадно втягивал ноздрями воздух родных кедров,
старейшины признали барыню Хену новой Сестрой Большой Пчелы  и  воцарили  ее
над собою.
     Усталость  Эгина была настолько велика, что он не слышал, как при свете
луны свершались обряды, пелись песни и било ключом всеобщее непритязательное
веселье. Утром же он застал горцев обновленными, праздничными и сытыми.
     Кух принес ему завтрак прямо на  ложе  и  Эгин  с  тоской  вспомнил  те
славные  времена,  когда  его  покойный  слуга,  всю  свою жизнь очень умело
прикидывавшийся глухонемым, делал это каждое утро. После  плотного  завтрака
чиновник Атен окс Гонаут отправлялся в фехтовальный зал, а оттуда на службу.
Но не в Иноземный Дом, а в Свод Равновесия... Да, глядя на то, как солнечный
свет  протискивается  между  ветвей,  образующих  крышу его нового жилища за
многие сотни лиг от Пиннарина, Эгин подумал о том, что Свод  Равновесия  для
него  сейчас  не  более  реален, чем легендарный остров эверонотов или, если
угодно,  Святая  Земля  Грем.  Только  медальон  Лагхи  Коалары,  орешек   с
неведомым,  но наверняка драгоценнейшим ядром внутри, возвращает к привычным
реалиям офицерского бытия, достаточно ощупать его... ощупать его...
     Медальона на шее не было.
     -- Да где это видано, чтобы  пчелы  воровали!  --  заревел  Эгин,  вмиг
вскакивая  на  ноги и кляня себя за то, что не прислушался к предостережению
Куха касательно нравов горцев.
     -- Где медальон, что висел у меня на шее? -- Эгин смотрел на горца,  не
мигая,  словно змея на мышь, и весь его вид свидетельствовал о его намерении
вымотать душу из раба, чтобы убедиться в том, что это воровство не  его  рук
дело.
     -- Гиазира мне не верить? -- испуганный Кух отшатнулся в угол и смотрел
оттуда, словно затравленная зверушка.
     Эгин  не  отвечал.  Он  смотрел  в  глубь  черных, как угли, глаз Куха.
Неужели он решил  показать  своим  соплеменникам  свою  доблесть  таким  вот
негодным  образом?  Неужели он ставит под угрозу провала задание, выполнения
которого требует от него сам гнорр? Неужели его низость находится в гармонии
со способностью говорить по-варански? Но нет, очень скоро  Эгин  убедился  в
том,  что  его  подозрения  не  имеют  под  собой  оснований. Лицо Куха было
испуганным, но безмятежным. Ни один мускул не свидетельствовал в пользу  его
вины. Страх, но не вина -- вот что было написано в глазах горца. Кух не вор.
     --  Я  тебе  верю,  -- довольно прохладно начал Эгин. -- Но ведь ты сам
говоришь все время -- "мой народа",  "мой  народа".  Если  у  твоего  народа
обычай  хватать все, что плохо лежит, а ты -- сын "своего народа", значит ты
тоже, может быть, не против взять мой медальон на время. Для доблести.
     Логика  в  этом  была.  Но,  убедившись  в  невиновности   Куха,   Эгин
почувствовал,  что  со  всей  своей  логикой впадает в отъявленное, жестокое
скотство. Во-первых, "просвещенная" логика отнюдь не присуща Куху и плохо им
понимается. Подозревать Куха так же низко, как бить ребенка, не понимающего,
в чем его оплошность. А, во-вторых, золотые принципы Свода "не верь никому и
ничему, кроме своего начальника", "в первую  очередь  подозревай  друзей"  и
"чем  хуже думаешь о человеке, тем более правым окажешься" вне пределов, вне
стен Свода звучали  так  подло,  как  только  вообще  могут  звучать  слова,
слетевшие с человеческих уст.
     -- Я не сына четыре года уже. Совсем не сына стал, когда ты сказал, что
ты мой учитель и учить меня быть с мечом. Я теперь как сына тебе.
     -- Ты же говорил, раб? -- спросил Эгин, смягчаясь.
     -- И раб тоже, -- подтвердил Кух. -- Поэтому я найду этого вора.
     Так начались поиски медальона.

     x 2 x

     Эгин  вышел  из  хижины  и  в  сопровождении  Куха  направился в сердце
деревни. Туда, где в центре большой поляны еще  дымило  кострище  вчерашнего
празднества.  Вокруг  него  еще  спали  вповалку  некоторые  из Детей Пчелы.
"Где-то здесь и вор дрыхнет, а с виду -- все невинны, словно младенцы".
     Но Хены нигде не было.
     -- Сестра Большой Пчелы отдыхать в своем гнезде! -- перевел  для  Эгина
Кух  сказанное  низеньким  седобородым  мужчиной.  Не старым. Не подростком.
Мужчиной?
     -- А что, мужчины уже вернулись? -- спросил Эгин, чья зрительная память
никак не желала признать седобородого. Кажется, вчера его не было  в  толпе,
тискавшей  мамашу Лормы. Да и что это за три меча при нем -- два за спиной и
один на поясе? Кажется, вчера все присутствующие были нарочито безоружны.
     "Три меча, какая дичь! Он что  --  третий  ногой  будет  держать?!"  --
мысленно возопил Эгин.
     -- Конечно вернуться, -- отвечал Кух. -- Разве гиазира не заметила?
     --  Нет,  -- честно признался Эгин, не боясь уронить авторитет аррума в
глазах Куха. Плевать ему на этот авторитет аррума.  А  если  Кух  не  отыщет
медальон, то и плевать-то особенно будет не на что.
     -- Я пойти узнать про наше дело, а господина здесь меня ждать.
     -- Только я хочу посмотреть, жива ли наша Сестра Большой Пчелы. Ты меня
сначала отведи, а там -- приступай.
     Где  расположено гнездо, в котором теперь жила Хена, Кух прекрасно знал
-- в трех шагах от кострища.
     Отпустив Куха, Эгин сел у ствола, оперевшись на  него  спиной,  и  стал
ждать.  Сомнений  в  том,  что  Хена  там,  у него не было. Храп, оглашавший
окрестность, спутать с чьим-нибудь  чужим  не  представлялось  возможным.  А
потому  Эгин сидел там и ждал, пока она пробудится. Потому что предпринимать
что-нибудь, пока медальон не будет найден, и даже думать об этом было глупо.
Зачем искать Прокаженного, если выяснится, что медальона нет?

     x 3 x

     Ждал  Эгин  недолго.  Его  любознательность  и  терпение  были   сполна
вознаграждены очень скоро.
     Когда изнуряющий уши храп прекратился, начались возня и крики.
     Очень скоро на зов из "гнезд" сбежались мужчины. Все как один жилистые,
худые  и бородатые. Сверху им сбросили веревку, которая, как оказалось, была
перекинута через очень примитивный и грубо сработанный, но  все-таки  вполне
работающий  строительный  блок.  Мужички  -- каждый о трех коротких мечах --
уцепились за веревку и напрягли свои высушенные  мускулы.  И  на  изумленных
глазах  Эгина  вниз поползла корзина или, точнее, плетеная люлька, в которой
беззаботная и с виду слегка поддавшая бражки красовалась барыня Хена, бывшая
хозяйка Кедровой Усадьбы,  а  ныне  Сестра  Большой  Пчелы.  Надо  полагать,
младшая.
     Коляска   снижалась   быстро,   Хена   приветствовала  своих  подданных
лучезарными, смахивающими на царственные, улыбками, а, увидев Эгина, сказала
что-то вроде "Здорово живешь".
     -- Как тебе нравится в новом доме, Хена? -- поинтересовался  Эгин  безо
всякой иронии. -- Я надеюсь, ты довольна?
     Он,  в  общем-то,  и не сомневался в том, что она довольна. Глядя на ее
непонимающе-счастливое  лицо,  Эгин  был  уже  почти  уверен  в   том,   что
треволнения  последней  недели  лишили Хену последних остатков трезвомыслия,
которого и раньше-то было  не  много.  Так  что  быть  Сестрой  Пчелы  в  ее
положении  вдовы  и  погорелицы -- это как раз то, что нужно. И компания тут
любящая и понимающая. Выучит их пчелиный язык и будет здесь как сыр в  масле
кататься. А там, глядишь, еще и Брат Большой Пчелы отыщется -- ничем не хуже
Круста Гутулана, растерзанного костерукими.
     --  Нра-а-вится,  --  сказала  Хена  со смачным зевком. -- Вот и платье
новое пожаловали.
     Да, барыню было не узнать. Отличное платье из шелка (ого!), скроенное и
сшитое так, чтобы закрывать как можно меньше, а открывать как  можно  больше
тела.   Упитанного,   мягкого,  смазанного  благоуханным  маслом.  Множество
браслетов, наверняка купленных в свое время у Багида -- и гирлянда из свежих
цветов на шее.
     Галантный Эгин помог  Хене  вылезти  из  люльки.  В  лицо  ему  пахнуло
тяжелыми  благовониями.  Гирлянда  на шее Хены качнулась вместе с ее бюст