длину
твари, да на ее медлительный норов.
     В определенном смысле он успел. Когда в его расширенных от ужаса глазах
отразился текучий лик шардевкатрана, он, Эгин, уже стоял  в  дверном  проеме
зала и шесть жвал-захватов твари были вынуждены довольствоваться древесиной,
не   достав  до  аррума  считанных  локтей.  Но  глаза,  глаза  твари  Эгину
запомнились надолго.
     Нет, это не друг. Это существо  вообще  не  может  быть  другом.  Какая
дружба  между  варваром  и  звездой?  Особенно  если  варвар  -- аррум Свода
Равновесия?

     x 8 x

     А вот здесь,  на  заваленной  обломками  лестнице,  было  по-настоящему
темно.  Совершенно.  Зато  наверху -- там, где немногим более получаса назад
они любились с Лормой, он чувствовал не то одного очень  толстого  человека,
не то двух-трех тощих, сбившихся в кучу.
     Эгин  не  знал,  чего  еще  ему следует бояться в эту ночь и следует ли
бояться вообще -- ведь ясно же, что никто не выживет в Кедровой  Усадьбе.  А
если выживет -- так в этом его, Эгина, уже никаких заслуг не будет. Ведь он,
Эгин,  просто  дитя немощное против местного неучтенного княжеской переписью
народонаселения, а равно и против совершенно упущенных из виду Домом Недр  и
Угодий обитателей местных недр и угодий.
     Нет,  милостивые  гиазиры.  Сто офицеров Свода сюда. Пятьсот "лососей".
Тысячу, нет, полторы тысячи гвардейцев. Животных-десять и  одиннадцать  сюда
тоже. И все, что Лагха рассовал по хранилищам Свода. Да и самого Лагху с его
дудками-свирелями  --  сюда.  И  вот  когда от самых Суингонов до Наирнского
пролива здесь на сто саженей в глубь не останется ни одного дождевого червя,
ни одного покойничка, а над землей -- наоборот, ни одного мужичка, ни одного
гнилого сарая, вот тогда...
     Эгин остановился, успокаивая дыхание. Там, за дверью, трое.  Теперь  он
чувствует  это  совершенно  отчетливо.  Действительно, сидят вплотную друг к
другу.
     -- Это Йен окс Тамма.
     Сказал он негромко, но так, что не услышать его было невозможно.
     В ответ ему раздались облегченные рыдания Лормы.
     Эгин распахнул дверь.
     ...вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы уедем на Цинор. Там, по крайней
мере, сплошные скалы и никакая тварь землю на Циноре не прожрет.

     x 9 x

     Их теперь было четверо. В кромешной тьме.
     Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин  не  знал  имени,  и  он  сам,
беспомощный аррум Опоры Вещей.
     Изъяснялись шепотом.
     -- Что там творится? -- сквозь тихие всхлипывания осведомилась Лорма.
     -- На вас напали соседи,...
     (В  том,  что  мужичье  было  багидово,  а  не  местное, Эгин теперь не
сомневался; лицо одного из убитых было ему знакомо еще  с  посещения  Серого
Холма.)
     --  ...смерды  Багида  Вакка.  И существа, которые мне неведомы. Отсюда
надо бежать и притом как можно скорее.
     -- А мои родные?
     "Ну  и  память!"  --  выругался  Эгин,  которому,  конечно,  было  жаль
родителей  Лормы,  но  еще  больше  он  жалел  ее и себя. Ибо у них еще была
надежда, а у тех -- нет.
     -- Лорма, твой отец убит стрелой. А мать -- раздавлена тварью  с  телом
столоктевого слизня и ликом смерти.
     Эгин  сказал  эти слова как можно более нежно. И поцеловал Лорму в лоб,
словно та была ему не любовницей, а дочерью. То есть как  бы  он  теперь  ее
папа  и  мама.  Это  было  понято и оценено. Лорма доверчиво обняла аррума и
уронила голову ему на колени.
     -- Милостивый гиазир, -- это был шепот сокольничего, который  деликатно
ждал, когда тайный советник переговорит с его госпожой. -- Что же нам теперь
делать?
     Вопрос  был  не  празден.  Действительно, опасность была повсюду. Внизу
грохотали яростные удары жвал-захватов разъяренного выползка, разносившего в
щепу  стену  гостевого  зала.  (Тварь,  конечно,  чуяла  близость  аррума  и
наверняка  задалась  целью  добраться  до его сладкого мозга во что бы то ни
стало.) Где-то  за  стеной  подбашенной  комнаты  (где  они,  собственно,  и
находились)  продолжал  лютовать  другой  выползок.  В окрестностях Кедровой
Усадьбы наверняка бродили мужики Багида Вакка.  Но,  так  или  иначе,  лучше
самим  бродить  по  окрестностям в предвидении встречи с озлобленной чернью,
чем находиться в самом сердце гибели и разрушения.
     -- Я же сказал --  встаем  и  уходим,  --  раздраженно  процедил  Эгин,
который привык, что приказы аррума не обсуждаются, а исполняются.
     -- В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже пытались. Но
вниз нам  путь  заказан,  там  же  теперь  подземелье,  а  наверху  -- башня
разворочена и бревна перепутались вконец. Пройти по лестнице мы не можем.  И
даже если бы нам удалось проползти -- там, во тьме, завелась какая-то тварь.
Она  не  двигается,  но смогла убить гиазира управляющего. И мимо нее пройти
невозможно. Как мы не пытались.
     "Безвестное чудовище -- самое опасное чудовище". Эгин  не  любил  иметь
дело   с   безвестными  чудовищами.  Ему  нужно  был  любой  портрет  убийцы
управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
     -- Эта тварь далеко от нас? -- спросил Эгин как можно тише.
     -- Два пролета вверх по башенной лестнице.
     На это Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх. Выше  и  выше.
Человеческое тело -- еще теплое -- лежало значительно ниже, чем два пролета.
Выше не было никого живого. И никого, кто умер бы недавно.
     "Так. Один из костеруких залез в башню по стене и попал под бревна. Его
не убило,  но  придавило.  Невидимый  даже для меня, он перебьет всех нас. В
этом нет сомнений.  Но  костерукого  я  смог  поразить  кинжалом,  а  против
выползка  был  бессилен и "облачный" меч. Значит, надо все равно пробиваться
вверх.  Но  тварь,  убив  управляющего,  намеренно  или  просто  со   злости
вышвырнула  его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий, как и Сорго,
как и Лорма. Что же делать?"
     Жвала-захват выползка со скрежетом проскребла  по  бревнам  внизу.  Уже
совсем близко.
     --  А  что  думает  по этому поводу гиазир Сорго? -- осведомился Эгин у
темноты совершенно неожиданно  для  самого  себя.  Ему  почему-то  пришло  в
голову,  что  раз  уж он за последние полтора дня дважды без особого желания
спасал жизнь начальнику почты, значит  должен  же  тот  иметь  в  его  жизни
какой-то смысл.
     -- И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель, -- пробормотал
Сорго.
     Бить  рожу начальнику почты было недосуг. Как можно спокойнее, понимая,
что имеет дело сейчас не то с трехлетним ребенком, не то с мудрецом  излишне
высокого полета, Эгин прошептал:
     -- Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
     -- И твари живущей любой, -- повторил тот и замолчал.
     "Любой...  любой...  ну  и что?" -- лихорадочно соображал Эгин. Оттуда,
откуда  раньше  доносился  шепот  сокольничего,  раздались  возня  и  шорох.
"Соколы!"
     --  Послушайте, гиазир сокольничий, если вы расслышали в гостевом зале,
мое истинное имя -- Эгин.
     -- Да, милостивый гиазир, -- бесстрастно ответил тот.
     -- Я хотел бы узнать твое.
     Вот уж чего никогда не мог представить  себе  Эгин!  Он,  аррум,  будет
выспрашивать  имя у смерда, ну пусть довольно просвещенного в повадках живых
тварей смерда, но все-таки господского  холопа,  лишь  бы  не  обращаться  с
дурацким "гиазир сокольничий" к тому, с кем иначе как "Эй, ты!" заговаривать
не приучен.
     -- Меня зовут Солов.
     --  Хорошо,  Солов.  А  теперь  ответь  мне  --  один ведь сокол у тебя
остался?
     -- Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
     -- Он у тебя привязан?
     -- Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
     -- Но если ему приказать, чтобы он взмыл в небеса -- он ведь  изо  всех
сил  будет  пытаться  именно  взмыть  в небеса? Даже несмотря на то, что ему
придется сперва подскакивать по ступеням, а потом пробираться через завалы?
     -- Д-да, милостивый гиазир.
     Ответ сокольничего прозвучал неуверенно и Эгин переспросил:
     -- Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
     -- Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище...
     -- Вот именно, Солов, вот именно. "И твари  живущей  любой  будет  враг
сердцеед-пожиратель."
     Память  на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось только прикоснуться
к соколу, изучить его След, запомнить  его  и  уповать  на  то,  что  он  не
рассосется   слишком   быстро,   когда   несчастная   птица  станет  жертвой
костерукого.

     x 10 x

     Эгин шел первым. За ним -- Лорма. Потом -- сокольничий. Тылы  прикрывал
Сорго,  взявшийся  вновь бормотать угрюмые прорицания. Несмотря на это, Эгин
доверил спину их крошечного отряда  именно  Сорго,  ибо  тот,  по  уверениям
сокольничего,  зарубил  этой  ночью двух прорвавшихся в дом мужиков прямо на
горящей лестнице. А потом отчаянно боролся с пожаром, пока  огонь  не  погиб
под земляными развалами. К тому же, хвост отряда был самым опасным местом --
туда в любое мгновение могла дохлестнуть жвала-захват выползка. А из четырех
присутствующих   Эгину  было  менее  всех  жалко  именно  Сорго.  Уж  больно
дурковатый.
     Соколу было трудно. Очень трудно. Зоркая дневная птица  ночью  привыкла
спать,  а  не  пробираться  через  разрушенные  людские  жилища. Но если его
хозяин, его добрый хозяин, пожелал, чтобы он поднялся ввысь и искал  добычу,
он  сделает  это. Ибо так обучен и иначе не умеет -- выполнять любые веления
хозяина. Веления хозяев всегда сильнее природы.
     Сокол уже видел звезды сквозь скрещенье балок, когда глухая тьма  сбоку
ожила  и,  обратившись  костяной  змеей,  убила  его  быстрее,  чем он успел
испугаться прикосновений мелких расшатанных зубов, которые,  тем  не  менее,
впились в жесткое соколиное мясо злее и безжалостнее волчьих.
     Эгин,  пристально  наблюдавший  за Следом сокола, безошибочно определил
это мгновение. Так, птица попалась. Стало быть, именно  там,  во  тьме,  где
сейчас угасает его След, находится костерукий. Бить надо прямо в След.
     Эгин  бросился  вверх  по лестнице, уповая на то, что ее ступени целы и
невредимы, а под ноги ему не подвернется роковой обломок.
     След  стремительно  угасал.  И  когда  от  него  перед  Взором   Аррума
оставалась  только  слабо тлеющая искорка, Эгин, с размаху налетая-таки лбом
на нечто деревянное, твердое, неуместное, пронзил ее "облачным"  клинком.  И
гневный рык приконченной твари огласил темноту лестничного пролета.
     -- Быстро ко мне! -- позвал Эгин своих спутников.
     Но  никто  не ответил ему. Вместо этого из темноты, словно выстреленное
"молнией Аюта", вылетело чье-то липкое от  крови  тело.  Двух  прикосновений
Эгину хватило, чтобы опознать сокольничего. Вот они, широкие и очень толстые
кожаные  наплечники,  созданные для того, чтобы соколиные когти не оцарапали
плечи.
     Взор Аррума метнулся вниз. Да, сплошной туман. На фоне исполинской туши
подземной твари нельзя было разобрать ничего определенного.
     Даже если Лорма и Сорго еще живы -- они все равно будут  мертвы  совсем
скоро и Эгин им ничем помочь не сможет. Потому что там выползок. С выползком
ему не справиться.
     На улице радостно завопили на человеческом языке.
     -- Давай, братва!
     "О Шилол, сколько же их там?"
     -- У-у-урр-роды! -- раненным волком взвыл аррум Опоры Вещей.

     x 11 x

     За  его спиной вместе с новой зарницей раскатился грохот и вслед за ним
-- режущий уши неимоверно пронзительный вереск, какого Эгину еще  слышать  в
эту ночь не приходилось.
     Но аррум не стал оборачиваться. С него было довольно.
     Эгину  посчастливилось  допрыгнуть  с  раскатанной  по бревнам до самой
середины и, вдобавок, просевшей башни, а с нее -- до гребня чудом  уцелевшей
восточной  стены. Ему удалось быстро продраться сквозь колючий барбарис, для
надежности посаженный на внешнем земляном скате, и  повезло  обезглавить  на
опушке  рощи праздношатающегося и, не исключено, безобидного человека. И вот
теперь Эгин быстрым шагом, стараясь не сорваться на  бег,  уходил  прочь  от
гибнущей Кедровой Усадьбы.
     Он  уже понимал, что никакие импровизации здесь не помогут. Он понимал,
что теперь дело за лучшими людьми Свода и за лучшими сотнями морской пехоты.
А если понадобится -- то и за "молниями Аюта" союзных смегов.
     Эгин клял и казнил себя за то, что в  его  присутствии,  в  присутствии
аррума  Опоры Вещей, погибло столько людей. Людей, которых он должен любить,
ибо ему дано властвовать над ними.
     О Лорме Эгин изо всех сил старался не думать.
     -- Гиазира! -- тихо позвала его темнота.
     Эгин замер, выставив перед собой  "облачный"  меч.  Но  даже  в  слабом
звездном  свете  он  отчетливо видел, что клинок его чист и в нем отражается
половина небосвода.

     ГЛАВА 6. ДАЙЛ ОКС ХАННА

     БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 53 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

     x 1 x

     Рождению Лагхи Коалары  никто  не  радовался.  Ни  отец,  ни  братья  с
сестрами,  ни  даже  мать.  Впрочем,  мать  все-таки  немного радовалась. По
крайней мере неделю она сможет под благовидным  предлогом  не  хлопотать  по
дому, переложив это неблагодарное дело на старшую дочь. Она сможет отдохнуть
в  заботах над новорожденным, охая и проклиная женскую долю. Которая такова,
что дети являются в мир, не спрашивая у тебя соизволения.
     Когда Лагха распростился с пеленками и превратился в ладного мальчугана
с длинными блестящими волосами  цвета  воронова  крыла  и  умными  глубокими
глазищами,  домашние  стали относиться к нему несколько лучше. Правда, когда
за  него  впервые  предложили  хорошую  цену,  родители  продали   его,   не
задумываясь  и  не  жалея.  Младший сын в семье -- это всегда обуза. И лучше
если за эту обузу некий заморский богач готов заплатить серебром.
     -- Это наше счастье, дура  ты!  --  объяснил  отец  Лагхи  его  матери,
которая  пробовала  для  приличия пореветь перед тем, как сказать покупателю
"да".
     -- Где это видано,  чтобы  благородные  продавали  своих  детей  всяким
вонючим  извращенцам?  -- без особого воодушевления осведомилась у мужа мать
Лагхи, ломая руки и размазывая слезы по своему морщинистому лицу.
     И она не лгала. Они действительно были благородными. По  крайней  мере,
по  происхождению  ее  мужа,  Саина  окс  Ханны,  отца будущего гнорра Свода
Равновесия.

     x 2 x

     Саин окс Ханна бежал из  Варана  когда  ему  было  тридцать  два  года.
Замешанный  в  растрате  казенных  денег,  ненавидимый всеми и вся, немой от
страха перед Сводом Равновесия, он избрал конечным  пунктом  своего  бегства
Багряный Порт.
     В  Багряный  Порт он прибыл в смрадном, душном трюме корабля в обществе
таких же, как он, "путешественников". Но было нечто,  что  выгодно  отличало
его  от  невольных  компаньонов. В полых каблуках сапог Саина окс Ханны были
заточены четыре небольших алмаза. Камни чистейшей воды  и  немалой  цены.  В
этих   четырех   еще   неограненных  "слезинках  неба"  сосредоточились  вся
наличность и недвижимость, которыми владел Саин в  Варане.  Очень  скоро  он
продаст  их и купит небольшой дом с верандой на окраине Багряного Порта. Тот
самый, в котором пятнадцать лет спустя будет рожден его младший сын.
     В те годы в Багряном Порту было очень много чужеземцев. Город  в  устье
Ан-Эгера еще не успел окостенеть и начать медленное умирание. Тогда он бурно
разрастался   и   проходимцы   со  всего  мира  смешивались  там  в  пеструю
разноголосую  толпу  законопослушных  граждан  империи  Тер.  В  этой  толпе
затерялся и Саин окс Ханна. В этой толпе он нашел себе жену по имени Стимна,
которая  показалась варанцу красивой. Южанку, зарабатывавшую себе на хлеб...
нет, не торговлей телом, как можно было бы подумать, глядя на  ее  роскошные
формы и миловидное смуглое лицо. Но плетением корзин и корзинок.
     -- Привыкай к новой жизни, милашка! -- поощрял свою новую супругу Саин,
красуясь  перед  ней  своими  щедрыми тратами, отменными лошадьми и широкими
взглядами на жизнь.
     Несколько позже он откроет ей тайну своего происхождения, которой  мать
Лагхи  Коалары  будет  гордиться  всю  жизнь.  "Мы из благородных!" -- будет
бросать она, споря из-за бельевых веревок с соседками. Но это  будет  позже,
позже,    когда   деньги,   бывшие   некогда   четырьмя   алмазами   дивного
светло-голубого цвета, а еще раньше  --  варанским  поместьем  и  содержимым
тугого кожаного кошелька, когда эти самые деньги кончатся. Совсем.

     x 3 x

     Лагха  не  застал  ничего  из  былого величия своего дома. Все слуги до
единого давным-давно получили расчет, последняя лошадь в конюшне, на которой
Саин ездил на службу, околела за месяц до его зачатия. Его  трое  братьев  и
трое  сестер  донашивали друг за другом обноски. Лагхе казалось, что если бы
они шили себе  одежду  из  коры  деревьев,  они  и  то  выглядели  бы  более
изысканно.
     Его мать по-прежнему плела корзины и, пока ее руки машинально сгибали и
заплетали  вымоченную ивовую лозу, ее язык беспрестанно произносил одну и ту
же фразу.  "Куда  они  подевались?  Ну  куда  же,  Хуммер  их  раздери,  они
подевались?!"  Еще  не  умея  говорить,  маленький Лагха догадался, что мать
имеет в виду деньги.
     "Я  иду  на  службу",  --  с  важным  присвистом   сообщал   обрюзгший,
постаревший и сильно поглупевший Саин, почти старик, завязывая поутру штаны.
Лагха  не спрашивал, что это за служба, в надежде, что его вопрос разрешится
сам собой.
     А когда Лагха устал ждать этого "сам собой", он однажды поутру увязался
за отцом. Тайком, разумеется. Увиденное не поразило и не возмутило  его.  Он
лишь флегматично пожал плечами. Мол, служба как служба.
     Саин  окс  Ханна, в прошлом благородный варанский дворянин, слонялся по
Игральной площади в той ее части, где в тени роскошных  платановых  деревьев
располагались  столики  для  игры  в  кости. А еще точнее -- там, где стояли
столики для богатых игроков, которым улыбались и подносили  прохладное  пиво
миловидные  девушки. Саин ждал момента, когда за одним из столиков возникнет
ничейная ситуация. И тогда, согласно старым магдорнским  правилам,  один  из
игроков  должен  будет  бросить "длинную руку". То есть зашвырнуть кость так
далеко, как только сможет. То есть очень далеко.
     Вот тут-то и нужны были такие как Саин. Играющим  было  лень  бежать  в
центр  площади  и смотреть, что за комбинация выпала на этот раз. За них эту
работу делал высокородный варанец. Делал, сверкая ляжками  и  тяжело  пыхтя,
покрываясь  потом  и  наливаясь желчью. Словно гончая, он добегал до костей,
делал стойку и орал на всю площадь: "Четыре виноградины и простой Гэраян!".
     Саин  разогнал  прочь  всех  конкурентов   --   нищих   голодранцев   и
беспризорных мальчишек, промышлявших тем же. Но он не был жесток. Он никогда
не  пропускал  базарных дней. Он всегда кланялся тем, кто кидал ему в оплату
услуг пару мелких  монет.  Иногда,  в  хороший  день,  когда  Саин  приносил
заезжему  грютскому  магнату  доброе  известие,  сообщавшее  о  баснословном
выигрыше, он получал неплохие деньги. Тогда Саин с удовольствием  выбрасывал
прочь  пару  мелких монет -- в точности как кости в броске "длинная рука". И
Саин никогда не подсуживал игрокам,  хотя  порою  ему  представлялась  такая
возможность.
     --  Я  честный  человек!  --  гордо изрекал отец Лагхи Коалары, падая в
плетеное кресло и погружаясь в сумерки веранды. Супруга согласно кивала.

     x 4 x

     Братья, сестры и родители всегда были холодны к Лагхе. А он  платил  им
тем же.
     О  причинах  этой  холодности Лагха никогда не задумывался, принимая ее
как должное. Уже став гнорром, гораздо позже, он понял, что любить чужака --
дело трудное и мало кому по силам. В своей семье он всегда  был  чужаком.  И
подтверждал это ежедневно.
     Однажды,  в  возрасте  шести  лет,  он  явился  домой и продекламировал
наизусть "Геду об Эррихпе Древнем", услышанную поутру в порту  в  исполнении
слепого галерного гребца. Разумеется, Лагха запомнил "Геду" с пе