должно  произойти,  чтобы  вы  начали  слушать
старого папашу Клейна?
   И на этот раз он выбрал  неудачный  тон.  Ему  не  очень  подходила  роль
умудренного жизнью пройдохи, но, по-видимому, его это  мало  беспокоило.  Он
был ходячим театром одного актера. Всем  остальным  Клейн  более  или  менее
удачно навязывал ту манеру поведения, которую считал оптимальной  на  данный
момент. Угроза смерти была его самым неотразимым аргументом.
   Макс присосался к  добытой  в  баре  отеля  бутылке  "бурбона"  и  слушал
адвоката вполуха. Ира пока держалась, не касаясь ни шприца, ни коробочки  со
"снежком". У нее начиналась  одна  из  периодических  депрессий,  связанных,
возможно, с фазами луны. Это было  лишь  ее  беспочвенное  предположение;  в
глубине  души  она  догадывалась,  что  официальным  диагнозом  оказался  бы
маниакально-депрессивный психоз.
   Девятаев  проявил  неожиданную  инициативу,  вызвавшись  убрать   останки
утопленницы и сторожа (ни Голиков, ни Клейн не  стали  искать  тело  Брыля).
Работа была крайне неприятная... К тому времени,  когда  Антон  закончил,  в
коридоре пахло так, будто где-то поблизости разлагался косяк протухшей рыбы.
Макс предложил  Ирен  сменить  номер,  на  что  та  немедленно  согласилась.
Впрочем, новая спальня им уже не понадобилась...
   Теперь они сидели в  небольшом  концертном  зале  отеля,  слушая  "Stabat
Mater"  Перголези. Клейн  заявил,
что благородная музыка успокаивает. Может быть,  его  она  и  успокаивала...
Масон даже перенес в зал мальчика, до сих  пор  не  пришедшего  в  сознание,
усадил того в кресло и придал ему не самую удобную для раненого позу. Голоса
скорбных хоров витали над ним, словно происходило отпевание.
   Ира облегченно вздохнула, когда наступила тишина. Говорить было не о чем;
оставалось пить, как Макс, или подыхать от  скуки.  Клейн  снова  пристегнул
кейс к своему запястью. Голиков понимал, что это означает. Ему  также  стало
ясно, почему масон вдруг решил послушать музыку, - из зала имелся  отдельный
пожарный выход.
   Когда нежно и  мелодично  Зазвенели  люстры,  Савеловой  показалось,  что
начинается одно из ее "путешествий", только на этот раз без  всякой  внешней
химии. Она ждала характерного момента,  после  которого,  звуки  становились
ватными, а из-под сердца исчезал давящий кулак тоски.
   Она даже немного  удивилась  тому,  что  ничего  не  меняется,  оставаясь
плоским, сумрачным, бесцветным. Клейн вскочил на ноги и начал сосредоточенно
прислушиваться к чему-то.  Ирину  захлестнула  тревога,  которая  уже  давно
сводила Голикова с ума...
   Второй толчок  был  гораздо  сильнее  первого.  При  сотрясении  горлышко
бутылки стукнуло Макса по зубам. Он отбросил ее  и  увидел,  как  покачнулся
Клейн и рухнула на пол  стеклянная  стойка  с  компакт-дисками,  сложившись,
будто карточный домик.  После  этого  толчки  следовали  один  за  другим  в
подозрительно неизменном ритме...
   Животный страх погнал людей  наружу.  Полупьяный  Макс,  уже  отягощенный
сумкой с оружием, схватил ребенка на руки. В  дверях  зала  возникла  фигура
Девятаева, который до этого спал в своем номере.
   Адвокат крикнул ему что-то, но Максим не  расслышал  его  из-за  громкого
звука,  с  которым  раскололась  железобетонная  плита  над  сценой.   Клейн
поморщился от боли и замолк. Пол вздрагивал под ногами так, что  можно  было
откусить себе язык.  В  наружной  стене  образовалась  трещина,  похожая  на
голубую змею, - путь к свободе превратился в щель шириной не больше ладони.
   Сквозь нее хлынул солнечный свет, мутнея в столбах пыли.
   Масон и пилот были уже возле пожарного выхода и пытались  открыть  дверь,
которую заклинило при смещении перекрытия. В концертном зале не было окон, и
убежище превратилось в каменную западню.
   Макс стоял у стены, глядя, как на лицо мальчика сыпется бетонная  крошка.
Ира прижималась к нему, охваченная  сильнейшей  паникой.  Она  не  понимала,
почему они не бегут на поиски какого-нибудь  другого  выхода  из  отеля.  Но
стометровый коридор к тому времени уже был завален в двух местах...
   Девятаев методично колотил по двери  ногой.  Она  понемногу  поддавалась,
приоткрываясь  после  каждого   удара   примерно   на   сантиметр.   Секунды
растягивались в минуты и часы...
   Одна из люстр сорвалась с крюка и тяжело  осела,  как  миниатюрный  купол
взорванного собора. Почти сразу же людей потряс еще один  удар,  и  раздался
грохот, от которого заложило уши. Это рухнула в  шахту  оборвавшаяся  кабина
скоростного лифта.
   Макс молился, чтобы выдержало  перекрытие.  Звуки  разрушений  слились  в
непрерывный низкий гул. Провалилась крыша  императорского  люкса,  похоронив
под собой уникальную мебель,  стоимость  которой  на  аукционах  оценивалась
числами с пятью нулями, и несколько подлинников импрессионистов,  вообще  не
имевших цены. Спутниковая  антенна  медленно  скатывалась  по  юго-восточной
грани  пирамиды,  оставляя  за  собой  сверкающую  реку  разбитых  солнечных
батарей.
   Дверь приоткрылась настолько, что в проем мог бы протиснуться ребенок, но
мальчик бесчувственным трупом лежал у Макса на руках. Прошло  еще  пять  или
шесть секунд, укорачивающих жизнь на несколько лет...
   Девятаев бил в дверь со звериным отчаянием, не замечая боли и  того,  что
на его брюках проступают пятна крови. Если  бы  это  могло  помочь,  он  без
колебаний использовал бы в качестве тарана собственную голову.
   Существо,  сидевшее  внутри,  панически  и  беззвучно   кричало,   требуя
безопасности и свободы. Оно терзало тело-носитель изнутри, пока то сражалось
с дверью, проявляя нечеловеческую настойчивость.
   И оно добилось своего. Между каменными краями ловушки образовался  проход
шириной около сорока  сантиметров.  Клейн  и  тут  не  утратил  галантности,
вытолкнув Ирину наружу первой. За нею  с  трудом  протиснулся  пилот.  Масон
скользнул в щель с ловкостью опытного спелеолога и  принял  из  рук  Максима
мальчишку.
   То, что Макс уходил последним,  он  воспринял,  как  подтверждение  своей
дурной кармы.  Он  выбросил  наружу  сумку  с  оружием  и  продрался  сквозь
отверстие, зная, как нехорошо иногда  шутит  судьба.  Мысль  о  раздавленных
ногах была такой четкой, а боль такой реальной,  что  Голиков  на  мгновение
испугался  силы   собственного   воображения,   которое   могло   превратить
возможность в реальность.
   Вместе  с  остальными  он  отбежал  подальше   от   рушившегося   здания,
бессознательно фиксируя в памяти подробности происходящего.  Сверху  сыпался
дождь из осколков стекла и камня. У Ирины  была  порезана  спина  и  голова.
Кровь стекала из руки  Клейна  на  его  кейс.  Как  ходил  Девятаев,  вообще
казалось загадкой. Брюки облепили его чудовищно распухшие ноги...
   Правильная форма  пирамиды  была  нарушена.  Теперь  она  превратилась  в
усеченную гору, которая медленно оседала,  уничтожая  пустоты  внутри  себя.
Воздух жидкой лужей дрожал между неподвижными горами. Неподвижными?!
   Почва  под  ногами  продолжала  содрогаться.  Голиков   сомневался,   что
естественное   землетрясение   может   быть   так   идеально   локализовано.
Расширяющиеся трещины расползались из-под фундамента отеля, словно  щупальца
осьминога. Глубокие  провалы  соединили  бассейны  с  морем;  по  дну  вновь
образовавшихся каньонов помчалась кипящая вода. На  том  месте,  где  раньше
находился  док,  сдвинувшиеся  пласты  с  жутким  скрежетом  выдавливали  на
поверхность бетонное крошево;  расколовшиеся  плиты  ощетинились  арматурой;
яхта была расплющена в одно мгновение, как пивная банка.
   Потеряв равновесие. Макс упал на раскаленный асфальт. Он до крови ободрал
локти, защищая от удара  ребенка.  С  какой-то  нелепой  и  явно  запоздалой
радостью он заметил, что мальчик открыл глаза. В них отразилось небо и яркое
пятно солнца. Они смотрели на слепящий круг,  не  мигая...  Что  он  "видел"
теперь,  этот  очарованный  странник?  Приближающуюся  смерть  или  путь   к
спасению? Какая тайна открылась ему во внутреннем мраке?..
   Руки пилота вырвали у Голикова его ношу. Макс с трудом поднялся на  ноги.
Через секунду он уже видел широкую  спину  Девятаева,  бежавшего  в  сторону
взлетно-посадочной полосы. Что-то нехорошее было в этом, хотя  Макс  не  мог
сказать, что именно. Просто у  него  появилось  одно  из  тех  предчувствий,
которые иногда оказываются  верными...  Клейн  тоже  бежал  за  пилотом,  но
заметно отставал от этой тренированной сволочи.
   "Почему ты назвал его сволочью?" Макс понял, что происходит непоправимое.
Он снова испытал то же ощущение, которое недавно  посетило  его  в  парке...
чужое ощущение. Слепец излучал его в окружающий мрак. Голиков дико заорал  и
рванулся  вслед  за  пилотом.  Он  не  бегал  так  никогда  в  жизни.  Груда
огнестрельного металлолома колотила его по бедрам, и все же ему было  легче,
чем Девятаеву, державшему ребенка перед собой.
   Ирина бежала за ним, уже ничего не соображая и просто подчиняясь стадному
инстинкту.  Все  это  напоминало   дурацкий   и   неестественный   фильм   о
бессмысленном побеге из тюрьмы, особенно, когда стало ясно, что они бегут  к
самолетной стоянке.
   При новом  толчке  у  пилота  подвернулась  нога,  и  он  упал,  едва  не
свалившись в полуметровую трещину. Солнцезащитные  очки  хрустнули  под  его
локтем. Мальчишка откатился в сторону, и на мгновение Максу показалось,  что
тот мертв. Потом он увидел, что раненый пытается встать на четвереньки;  его
руки бессильно скребли по траве...
   Максим обогнал задыхающегося Клейна и  почти  настиг  Девятаева,  но  тот
опередил его, снова подхватил ребенка и,  прихрамывая,  побежал  дальше.  Их
разделяло не больше десяти шагов. Только теперь Макс заметил, что его личный
пилот  бежит  как-то  странно.  Девятаев  явно  растолстел  со  времени   их
последнего совместного перелета. Впрочем, "растолстел" - это  не  то  слово.
Скорее, его фигура стала похожей на фигуру беременной женщины...
   Самолет вдруг оказался неожиданно близко. К сверкающему серебром фюзеляжу
были присоединены  разъемы  шлангов  и  кабелей.  Взлетно-посадочная  полоса
пролегла во впадине между горами - последняя открытая дорога в небеса.
   Но Макс уже плохо видел. Кроваво-черные  тени  скользили  перед  глазами,
воздух раздирал глотку и  легкие...  Он  догнал  пилота,  однако  в  течение
нескольких секунд не мог даже говорить. Тот остался невозмутимым и отдал ему
мальчика возле трапа, как  будто  они  вместе  проделали  нечто  само  собой
разумеющееся.
   Сзади  раздалось  тяжелое  прерывистое  дыхание  Клейна.  Можно  было  не
сомневаться в том, что масон тоже почуял неладное. Во всяком случае, в  руке
у него был "маузер", и никому из троих это не показалось странным.
   Девятаев открыл люк и пробрался в кабину. Макс с Клейном втащили мальчика
в пассажирский салон, положили поперек  кресел,  и  масон  сел  за  ним,  не
выпуская  пистолета  из  рук.  Отставшей  девушке  оставалось  пробежать  до
самолета  еще  метров  сорок.  Макс  начал  выдергивать  из   гнезд   кабели
аэродромного питания.
   - Черт с ними! - заорал Девятаев через стекло. - Закрывай люк!
   Голиков увидел, как образуются пока еще мелкие трещины в бетоне.  Самолет
ощутимо  трясло.  Раздался  пронзительный  свист  -  Девятаев  запускал  оба
двигателя. Ира свалилась возле самого трапа, и Макс, ломая ногти,  помог  ей
забраться в салон. От внезапного рева заложило уши.  Лежа  на  полу,  он  из
последних сил ударил  ногами  по  трапу  и  вытолкнул  его  наружу.  Самолет
рванулся к  рулежке,  уволакивая  за  собой  неотсоединенные  кабели.  Через
секунду их вырвало с хрустом, утонувшим в оглушительном свисте турбин.
   - Закрой этот проклятый люк! - Крикнул Макс Ирине,  сомневаясь,  что  она
может его услышать. Слава Богу, она прочла  по  губам.  Сил  у  нее  хватило
только на то, чтобы навалиться на люк всем телом. Потом подполз  Голиков,  и
вместе  они  закрыли  люк  до  конца.  Сразу  стало  полегче  -  стих   рев,
выворачивавший внутренности  наизнанку.  Макс,  шатаясь,  встал  на  ноги  и
повернул ручку замка.

***

   Самолет  выруливал  на  полосу,  но,  похоже,  поздновато.  Бетонка  была
исчерчена густой паутиной трещин, а самый  большой  провал,  расколовший  ее
надвое, как разделительная линия, уже достигал в ширину метра...
   Макс обреченно смотрел в иллюминатор на то, что осталось от его отеля. Из
бесформенной груды бетона бил тридцатиметровый факел  горящего  газа.  Седой
дым заволакивал  место  катастрофы.  Кое-где  еще  падали  деревья  и  фермы
аттракционов. Картинка стремительно  уменьшалась  и  вскоре  превратилась  в
грязное  пятно  развалин  на  фоне   желто-зеленого   берега,   окаймленного
бело-синей лентой прибоя.
   "Ан-58" разгонялся по краю полосы. Его трясло все сильнее.  При  скорости
свыше ста двадцати километров в час даже небольшие  трещины  стали  опасными
для шасси. Удары следовали один за другим.
   Девятаев видел то, чего не видели сидящие в салоне, и завидовал им. В нем
гнездился  не  только  ужас  младенца,  но  и   страх   взрослого   мужчины,
сопровождаемый  истеричной  работой  воображения.   Ему   приходилось   быть
свидетелем того, как самолет вспыхивает огненным болидом,  и  он  еще  очень
хорошо помнил, что осталось от двух  летчиков  после  неудачной  посадки  на
авианосец.  Сейчас  он  сам  пытался  взлететь  с  полосы,  подвижной,   как
корабельная палуба во время шторма.
   Провал в бетоне приближался. Сворачивать было некуда,  да  и  невозможно.
Левое шасси оказалось в воздухе. Затаив дыхание, Девятаев ждал, удержится ли
самолет в воздухе. Через секунду его резко потянуло влево...
   Сквозь мутные линзы пота на глазах он видел  только  грязно-голубую  лужу
неба. Руки были прикованы к штурвалу. До острого края трещины,  который  мог
вспороть бескамерную шину, как консервный нож, оставалось около ста метров.
   Девятаев инстинктивно потянул штурвал на себя,  и  самолет  оторвался  от
земли, но это могло быть всего лишь затяжным прыжком к смерти.  Ему  удалось
устранить опасный крен, и впервые при взлете он ощутил  не  удовольствие,  а
тошноту.
   Самолет провалился вниз, и пилот  понял:  вот  оно,  последнее  мгновение
перед ударом! Он ждал его и даже хотел, чтобы пытка неизвестностью побыстрее
закончилась. Когда удара не последовало, существо снова захватило власть над
человеком.

Глава пятьдесят седьмая

   - Куда теперь? -  спросил  Макс  у  Клейна,  когда  немного  отдышался  и
забрался в кресло. Самолет делал вираж над  горами.  Сверху  было  прекрасно
видно, что взлетно-посадочная полоса превратилась в синусоиду, перечеркнутую
глубоким оврагом.  Развалины  отеля  выглядели  так,  как  будто  эскадрилья
штурмовиков сбросила на него несколько десятков бетонобойных бомб. На  месте
бассейнов теперь плескался небольшой залив;  вода  затапливала  и  приливную
электростанцию.  -  Турция,  -  коротко  бросил   адвокат,   снимая   трубку
переговорного устройства. Дверь в кабину осталась открытой.
   - Ты слышал? - крикнул Макс пилоту, и Девятаев кивнул в ответ.
   Самолет завершил разворот и  теперь  набирал  высоту  над  морем.  Максим
достал из бара бутылку водки, сел рядом с Ириной  и  промыл  длинную  рваную
рану у нее на затылке. Остро  запахло  спиртным.  Он  немного  отхлебнул  из
горлышка и протянул бутылку Клейну. Тот впервые не отказался.
   - Если это то, что я думаю... - сказал Макс,  начиная  расслабляться.  Он
хотел добавить, что спасения нет нигде, но его насторожило молчание  Клейна.
Он обернулся и стал свидетелем довольно неприятного зрелища.
   Руки слепого ощупывали лицо масона, а тот застыл в  неподвижности,  боясь
пошевелиться.  Пальцы  переместились  на  горло,  прогулялись  по  адамовому
яблоку, несколько раз сжались, отчего адвокат заметно порозовел...
   Потом голова мальчика показалась над спинками кресел. Он держал ее  очень
прямо, и, по-видимому, ему была чужда  всякая  мимика,  за  исключением  тех
случаев, когда он испытывал боль... Жуткое лицо. Некрасивое и неживое. Жизнь
пряталась где-то глубоко внутри, под застывшей кожаной маской.
   После нескольких минут молчания он вдруг завыл на одной долгой  тревожной
ноте. Что это было? Предупреждение, мучительное  самовыражение,  трагический
крик о помощи? Макс склонялся к последнему. Вой был настолько нечеловеческим
и пронизывающим, что Голикову  захотелось  заткнуть  ребенку  рот.  Девятаев
обернулся и беззвучно выругался. Вой внезапно оборвался, и наступила тишина,
сразу же заполнившаяся ровным гулом двигателей.
   В  этот  момент  Макс  снова  ощутил  связь  с  живым  "черным   ящиком",
заключенным внутри непробиваемой скорлупы из  отмерших  чувств.  Он  услышал
зов,  сплетенный  из  наведенных  ощущений,  транслируемых   прямо   в   его
подсознание. Это не было похоже на телепатию или, по крайней  мере,  на  то,
что обычно принято называть  телепатией.  Просто  неопределенная  часть  его
существа вдруг оказалась "снаружи", более того - в  совершенно  неподходящем
для жизни месте...
   Как может чувствовать себя человек,  стоящий  на  берегу  и  одновременно
утонувший в болоте? Макс захлебывался собственным ужасом, текущим из глубины
черной безвоздушной могилы... Но сколько можно его пугать? Он и без того уже
был напуган до конца своих дней. С неуместной иронией он подумал о том,  что
пора бы мальчишке сообщить ему нечто более определенное.
   Пока же тот заставил его  посмотреть  в  иллюминатор,  за  которым  плыла
бело-голубая пелена. Далеко внизу  расстилалось  пятнистое  море.  В  волнах
отражалось солнце, распадаясь на тысячи мазков расплавленного золота.  После
этого великолепия салон казался темным...
   И  вдруг  Голиков  увидел,  откуда  падает  солнечный  свет  и  в   каком
направлении вытягиваются тени пассажиров. По лицу Клейна он понял, что масон
тоже воспринял некий сигнал. Тот поднес к губам палец и показал  подбородком
в сторону пилотской кабины. Ирен встревоженно наблюдала за этой пантомимой.
   Макс нащупал рукоятку "беретты", перезаряженного после стрельбы в  отеле,
и двинулся по проходу между  креслами.  Масон  бесцеремонно  накрыл  ладонью
голову ребенка и снова уложил того в кресло. Он явно был не намерен  прятать
"маузер" в кейс.
   Максим вошел в кабину, держа пистолет за спиной, и  остановился  рядом  с
пилотом. Нашел на приборной доске компас и убедился в том, что курс близок к
девяноста градусам. Они летели в направлении Северного Кавказа.
   На несколько секунд Макса захлестнула ярость, но он сдержался,  вспомнив,
что Девятаев - единственный пилот на борту. Предчувствия  не  обманули  его.
Скорее всего, тот был агентом Найссаара. Или  самого  дьявола,  если  хозяин
барона был способен стереть с  лица  земли  целый  отель,  вызвав  локальное
землетрясение.
   Макс улыбнулся. А что  еще  ему  оставалось?  Его  поразила  чудовищность
безликой силы, с которой он имел дело. Но  это  снимало  с  повестки  дня  и
некоторые щекотливые моральные  проблемы.  Кто-то  сильно  рисковал  -  ведь
союзник мог погибнуть под  обломками  здания.  Голиков  оказался  замешан  в
абсурдную   игру,   единственным   понятным   проявлением    которой    была
смертоносность.
   Он наклонился  к  самому  уху  Девятаева  и  почувствовал  запах  молока,
исходивший от взрослого мужчины.
   Странный это был парень. Младенческий запах, неподвижные глаза за темными
стеклами очков, раздувшееся брюхо. И во время игры в покер он  вел  себя  не
совсем обычно, не говоря уже о попытке сбежать с мальчишкой...

Глава пятьдесят восьмая

   В ту же секунду локоть пилота врезался ему в живот.  Сложившись  пополам.
Голиков начал оседать на пол, и его лицо встретило  невосприимчивый  к  боли
кулак. Мир рассыпался на сверкающие кусочки фольги из детского калейдоскопа,
а потом они растворились в тошнотворной темноте.
   Макс застыл в позе молящегося мусульманина и почти не  почувствовал,  как
тяжелый ботинок пи