одвергая ее всевозможным истязаниям и унижениям. Зрелище было
настолько омерзительным, что Виктор не смог заставить себя снова приложиться
к горлышку. Он понимал, что подсознание сыграло с ним плохую шутку,  но  еще
не представлял себе, насколько она плоха...
   Усталость и принятая доза  алкоголя  доконали  его.  Строков  никогда  не
отличался хорошим здоровьем. Всю свою молодость  он  вдыхал  затхлый  воздух
библиотек или своей затворнической квартиры. Его сексуальный опыт был крайне
ограниченным  и  неудачным,  зато  Строков  любил  предаваться   эротическим
фантазиям. Тощий, узкоплечий, он быстро уставал  и  начинал  задыхаться  уже
после пяти минут быстрой ходьбы...
   Сейчас он часто дышал от страха и растерянности. Вся комната  наполнилась
голубым экранным мерцанием. Сквозь это мерцание прорвались  ржавые  звуки  и
раздавили Виктора, как каток. Лемми Килмистер пел свою "Die You,  Bastard!",
но Строков не подозревал об этом, потому что никогда не  слушал  рок-музыки.

   Два голых подростка появились из-за голубой пелены.  Они  были  вооружены
опасными бритвами. Один из них тащил за собой на поводке  старую  шлюху,  на
которую был надет только черный кожаный ошейник со стальными заклепками. Она
была почти задушена, глаза вылезли из орбит, синий язык вывалился изо рта.
   Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела,  но  само  тело
осталось неподвижно.
   Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела,  но  само  тело
осталось неподвижным и неосязаемым. Отвратительный  синдром  сна,  когда  не
можешь  заставить  себя  пошевелиться,  несмотря  на   грозящую   опасность,
проявился о полной мере. Виктор завис в плотном вязком киселе  и  был  не  в
силах даже поднять руку.
   Несколькими быстрыми уверенными ударами подростки перекроили его  одежду,
не слишком заботясь о целости кожи, и  раздели  Строкова  догола.  К  своему
удивлению, при этом он ощутил только легкое  покалывание,  как  при  бритье.
Затем панки натравили на него проститутку, стоявшую на четвереньках.  Липкие
ладони легли на его ноги и поползли выше...
   Строков чувствовал себя так, будто его заглатывал  огромный  моллюск.  Не
правдоподобно большие мясистые губы целовали и возбуждали его, но  под  ними
пряталось что-то твердое и ледяное. Когда женщина подняла голову, он  увидел
налитые кровью глаза и лезвие ножа, вибрировавшее между обломками ее  зубов.
Он понял,  что  глаза  были  просто  двумя  красными  стеклянными  шариками,
вставленными в пустые глазницы. Дряхлые отвисшие груди касались его  живота,
и он покрылся оцепенелой гусиной кожей.
   Кошмарная  любовница  "Лезвие  Вместо  Языка"  медленно   подбиралась   к
сморщенному предмету, воплощавшему в себе его мужское  достоинство...  Песня
группы "Motorhead" повторялась уже в третий  или  четвертый  раз;  ее  звуки
утюжистки, усеянные юношескими прыщами, вертелись вокруг и пускали кровь  из
его конечностей. Оба находились  в  стадии  гипервозбуждения,  и  результаты
этого не замедлили сказаться. Все тело  Виктора  было  покрыто  розоватой  с
разводами смесью спермы и крови, а также лохмотьями консервированной рыбы.
   Два малолетних урода со сладострастными стонами впились  в  него  гнилыми
зубами, но он по-прежнему не чувствовал боли  -  даже  тогда,  когда  увидел
вырванные куски собственного  мяса...  Зато  страх  перед  утратой  мужского
естества был ослепляющим, как будто воплотил в  себе  скрытую  и  назойливую
фобию миллионов мужчин. Этот  страх  не  позволил  ему  ухватиться  за  руку
помощи, протянутую из неизведанного пространства.
   Лицо одного из  подростков  вдруг  раздулось,  глаза  провалились  внутрь
головы и, сверкнув, исчезли во мраке, рот превратился в узкую щель от уха до
уха, волосы выпали, и на их месте вспучился  бугристый  рельеф.  Новое  лицо
было ядовито-желтым и испускало болезненный свет.
   Монстр поманил к себе Строкова жестом, который был  истолкован  Виктором,
как предложение соития.
   - Лучше я досмотрю этот сон!!! - закричала худшая и глупейшая его  часть,
не знавшая, что в любом случае ему придется досмотреть сон до конца.
   Луноподобная  голова  съежилась,  и  на  узком  мальчишеском  лице  снова
заиграла хищная изломанная улыбка. Слепая женщина  "облизала"  лезвием  свои
губы, отчего две тонкие струйки крови потекли из уголков ее рта.  Она  стала
похожа на куклу с отпадающей нижней челюстью, что не помешало ей сделать два
тонких разреза у Виктоpа в паху.  Теперь  ужас  прорвался  сквозь  резиновую
стену его бесчувственности и выжал из Строкова  крик,  тут  же  растоптанный
шумными ребятами мистера Килмистера.
   После этого "Лезвие  Вместо  Языка"  действовала  с  бесстрастной,  почти
хирургической точностью...

Глава пятая

   Когда беглецу удалось завладеть  осколком  Календаря,  у  него  появилась
надежда  уцелеть.  Осколок  был  сектором  бесконечного   круга   (геометрия
сумеречного мира оставалась непостижимой даже для обитавших здесь  существ),
лабиринтом с неограниченным количеством входов и выходов; кроме того, беглец
отыскал в нем пятерых союзников.  Союзники  оказались  весьма  уязвимыми,  а
продолжительность их жизни - до смешного  малой,  но  это  было  лучше,  чем
ничего. Беглец безуспешно пытался связаться с тремя из них.
   Двоих, наиболее восприимчивых, он приберегал на самый крайний случай.
   То, что все пятеро находились в одном секторе, означало, что их разделяет
небольшое расстояние и по другую сторону  снов.  Но  герцог  был  сильным  и
изощренным врагом.  Теперь  союзников  осталось  только  трое.  Те,  которым
пришлось умереть, похоже, не догадывались о причине своих  несчастий  вплоть
до самого конца...
   Беглец продолжал странствовать с теплым течением.  Его  энергия  не  была
пассивной. Он искал Календарь Снов - источник волшебства, место покоя,  ключ
к миллиону убежищ, причину жизни и причину смерти. Герцог  опережал  его  и,
скорее всего, уже завладел большей частью Календаря. Это не пугало  беглеца.
Его вообще ничего не пугало. Страх могли внушить только иллюзии, а у него не
было иллюзий. Тонкая  завеса  н  одну  триллионную  долю  секунды  постоянно
отделяла его от небытия.
   Это означало, что только герцог понимал существование лучше своей жертвы.
Глава шестая

   Восьмилетний Саша Киреев был  отгорожен  от  мира  тройной  стеной  своей
глухоты, немоты и  слепоты.  В  трехлетнем  возрасте  он  вместе  со  своими
родителями попал в автомобильную аварию. Тяжелый грузовик врезался  сзади  в
стоявшую  легковую  машину.  Отец  и  мать,  сидевшие  впереди,   отделались
переломами конечностей и порезами на лицах, а для Саши, спавшего  на  заднем
сидении, сильный удар головой оказался роковым.
   О времени до аварии у него не осталось  воспоминаний.  Поэтому  обо  всем
внешнем он имел самое приблизительное представление. Окружающая  обстановка,
с точки зрения обыкновенного  человека,  была  знакома  ему  не  лучше,  чем
венерианский  ландшафт  -  незрячему  младенцу.  Такими  же  непривычными  и
непонятными казались ему люди, их действия,  мотивы,  чувства  и  проявления
этих чувств.
   Только родители  были  чуть  ближе  остальных  -  странные,  бесформенные
существа, пахнувшие  по-особенному  и  касавшиеся  его  своими  руками.  Они
пытались рассказать ему о  мире,  и  их  отношение  к  нему  было  пронизано
бесконечными жалостью и состраданием, но  они  не  могли  предположить,  что
ребенок не нуждается в их дурацком просвещении.
   У него был дар путешествовать  внутри  тесной  темной  коробочки  черепа,
продырявленного  сверлом  нейрохирурга,  исследовать   незапятнанную   душу,
пребывавшую практически в полной изоляции от цивилизации и  навязываемых  ею
стереотипов. Скитаясь во снах  и  видениях,  не  имевших  ничего  общего  со
зрением, он неосознанно и без  всякого  восторга  посещал  пространства,  на
достижение которых некоторые мистики тратили половину своей жизни,  а  то  и
всю жизнь.  Он  знал  все  самые  жуткие  и  самые  светлые  области  своего
подсознания, но не сумел бы сказать об этом и двух слов.
   За четыре года, прошедших после злополучной аварии,  в  нем  выработалась
потрясающая чувствительность к постороннему присутствию. Он имел  совершенно
точные сведения о наличии живых существ в радиусе пятидесяти метров от своей
головы. Ночью он мог различить кошку, крадущуюся в подвале  соседнего  дома,
хотя не представлял себе ее настоящего облика.
   В зависимости от фазы Луны  его  чувствительность  испытывала  приливы  и
отливы, но никогда не оставляла его наедине с самим собой.  Стены  были  для
него прозрачны, а воздух - мертв и черен, как межзвездная пустота. Он  знал,
кого следует бояться по-настоящему, кто остается нейтральным, а  кого  можно
использовать, двигаясь в сновидении совместно. Еще он абсолютно точно  знал,
что в решающий момент ему никто не поможет...
   Таким  образом,  восьмилетний  человеческий  ребенок,  которому  пытались
навязать азбуку Брайля и  сознание  собственной  ущербности,  возможно,  был
самым странным и самым свободным существом в двухмиллионном  городе.  Только
возраст и  отсутствие  обратной  связи  с  миром  взрослых  спасали  его  от
отдельной палаты в психушке и от мозговых вивисекторов в белых халатах.

***

   Саша сидел в кресле у окна и вдыхал запахи ранней весны. Для  него  весна
означала нечто другое, чем для большинства людей. Он ощущал зарождение жизни
по ту сторону природы. Родители ушли куда-то; он был один в квартире, хотя и
знал, где находится сейчас каждый из соседей.
   Вдруг он вздрогнул  и  сжал  кулачками  бритую  голову.  Он  почувствовал
близость врага - настоящего, жуткого врага, твари из  хорошо  знакомого  ему
мира, пришедшего в этот мир, чтобы охотиться и убивать. Того, о ком  шептали
призраки на перекрестках сновидений...
   Герцог со своими слугами проехал мимо дома в металлическом экипаже, почти
таком же, который стал причиной Сашиной  изоляции.  Значит,  у  них  в  этом
городе были союзники, и кто-то впустил их в свои сны.
   "Герцог искал кого-то еще, но не меня..." V него пересохло в горле.  Саша
испытывал боль от этой внезапной кратковременной  близости,  резь  в  слепых
глазах, рябь на поверхности никому не видимого зеркала.
   Что-то нужно будет сделать, но он еще не знал - что  именно.  Лаже  выйти
одному из квартиры на улицу было для него  почти  немыслимо.  И  все  же  он
понял, что когда-нибудь ему придется отправиться в путешествие более опасное
и безнадежное, чем любая авантюра, предпринятая взрослым и зрячим человеком.
Его детская душа трепетала от дурных предчувствий. Свежий ветер весны принес
с собой перемены к худшему...
   Саше было очень трудно сохранить  хладнокровие;  свою  недетскую  силу  и
расчетливость он почерпнул не здесь. Безошибочно огибая предметы обстановки,
он отправился на кухню,  открыл  холодильник  и  заставил  себя  есть,  хотя
желудок сводили спазмы страха. Он должен был продержаться как можно  дольше,
а хилое тело могло подвести его... Он поднес пальцы к своим векам и коснулся
маленьких капель слез. Потом вернулся в комнату  и  приготовил  себе  теплую
одежду.
   С этого момента он был полностью готов к бегству.

Глава седьмая

   Макс возвращался с рэйвовой тусовки в ночном клубе "Меридиан", на которую
его  затащила  одна  знакомая  тележурналистка.  Голова   раскалывалась   от
усталости, техно-ритмов и огромного количества  поглощенного  спиртного.  По
правде говоря, она раскалывалась в течение  последних  пяти  часов.  Голиков
понимал, что уже стар для подобных  развлечений.  Ему  пришлось  много  пить
именно потому, что он не мог танцевать столько, сколько танцевали окружавшие
его восемнадцатилетние девочки и мальчики. Он чувствовал  себя  не  в  своей
тарелке, с тоской вспоминал  старые  застойные  дебоши  в  "Театральном",  и
только извращенное понятие долга по отношению к своей подруге удерживало его
в клубе до конца. К тому же он любил совсем другую музыку.
   Избавившись от журналистки, к которой питал чисто платонические  чувства,
он отправился домой. Улицами завладела мартовская сырость.
   Начинался очередной серенький день. Алкоголь быстро  выветривался.  Ветер
неприятно облизывал шею и запястья. Утренняя вялость еще витала  в  воздухе,
когда Максим спускался в метро. Искусственный свет превращал время  суток  в
условное понятие, и ему показалось, что по-прежнему стоит глубокая ночь.
   Лоточники в подземном переходе начинали раскладывать свой товар.  Голиков
остановился у книжного лотка и стал высматривать себе книгу, чтобы скоротать
воскресенье. Поколебавшись между "Дьяволом в раю" Генри Миллера,  "Бегом  на
юг" МакКаммона и журналом "Забриски Райдер", он стал изучать правую  сторону
лотка, отданную оккультной литературе.
   Не было ничего удивительного в том, что он Зацепился взглядом за название
"Путеводитель по снам".
   К тому времени его сновидения стали настолько яркими и  насыщенными,  что
Макс  начинал  сомневаться  в  своем  психическом  здоровье...  Хмель  вдруг
окончательно улетучился куда-то, и Голиков почувствовал  себя  отвратительно
трезвым и замерзшим.
   Он взял книгу в руки, и ему пришлось преодолеть себя, чтобы  открыть  ее.
Он сразу наткнулся на  поразивший  его  образ  из  позавчерашнего  сна.  Это
совпадение Макс уже не мог пропустить,  несмотря  на  свою  беспечность.  Он
перелистал несколько страниц, тут и там обнаруживая знаки, будто  специально
оставленные тем, кто прошел по этой дороге чуть раньше.
   Книга излучала то же самое, что и картина мертвого  художника,  -  ту  же
растерянность заблудившихся, ту же безнадежность, тот же страх.  И  все-таки
она могла помочь - Голиков чувствовал это, хотя еще не  знал  точно,  в  чем
будет заключаться помощь некоего Строкова.
   Расплатившись с продавцом. Макс спустился на перрон, держа "Путеводитель"
у бедра. Библейски черная обложка книги и траурное лицо Голикова делали  его
похожим на миссионера, отправлявшегося в деревню прокаженных. На самом  деле
он дрожал от нетерпения и остановился слишком близко от края платформы.  Три
женщины болтали о чем-то  за  его  спиной.  Послышался  гул  приближающегося
поезда, и ветер подул из черной норы туннеля...
   "Мужчина! Отойдите от края платформа!" В другое время Максим  отметил  бы
дурацкую привычку  постсоветских  людей  называть  друг  друга  по  половому
признаку, но сейчас он  даже  не  обратил  внимания  на  окрик  дежурной  по
станции. Сквозь нарастающий шум до него доносились веселые голоса женщин. Те
щебетали о помаде.
   До  головного  вагона   оставалось   пятьдесят   метров,   и   расстояние
стремительно сокращалось. Тридцать метров, двадцать, десять... Кто-то  обдал
затылок Макса ледяным дыханием. Он почувствовал легкий толчок  в  спину,  но
этого было достаточно, чтобы он потерял равновесие и начал падать вперед.
   "Прекрасно! Я - тупой, расслабленный болван,  который  позволил  толкнуть
себя под поезд!"
   Падая,  Голиков  стал  поворачивать  голову,   чтобы   увидеть   скотину,
отправившую его на тот свет.
   Восприятие  приобрело  потрясающую   остроту.   В   памяти   отпечатались
мельчайшие подробности происходящего. Он хорошо различал искаженное стрессом
лицо машиниста, застывшее прежде, чем тот  применил  экстренное  торможение.
Для Макса время почти остановилось. Падающее  тело  медленно  изменяло  угол
наклона, описывая невидимый циферблат. Его и  поезд  разделяло  всего  около
трех метров...
   Когда угол достиг примерно сорока пяти градусов, Макс увидел лица женщин,
оказавшихся очень близко от него. Он ни на мгновение не усомнился в том, что
все трое представляют собой  отлично  выполненные  человеческие  муляжи.  Их
глаза были сплошными черными шариками, блестевшими на  свету  совсем  как  у
того ребенка в коляске. Существо,  стоявшее  посередине,  ласково  улыбалось
ему.
   Оставалось два метра до орудия казни.
   Макс вдруг осознал, что его пальцы намертво вцепились в книгу.
   "Почему все закончилось именно так ? Я видел во сне совсем другую  смерть
!"
   И кто-то ответил ему. Кто-то отозвался и стремительно двигался  навстречу
из потусторонней темноты, опережая земное время.
   "Это еще не смерть !.. Еще не смерть... Не смерть..."  Макс  ощутил,  как
ноги наливаются тяжестью, будто вся масса тела внезапно перетекла в ботинки,
- неестественной тяжестью, удержавшей его на платформе.
   Лицо женщины, стоявшей справа,  чудовищно  исказилось.  Метаморфоза  была
мгновенной и почти неуловимой. Просто в пространстве над ее  плечами  возник
бугристый лик, сочившийся мертвенно-желтым светом,  -  луна  из  сновидений,
лицо кошмара, воплощение демона,  первопричина  содрогания.  В  жерлах  двух
глазниц-кратеров дымилась тьма. Безгубый и беззубый  рот  прошептал  что-то,
неразличимое из-за низкого скрежета тормозящего поезда.
   До крашеной металлической поверхности  оставалось  полтора  метра.  Новое
существо протянуло Максу свою  нечеловечески  длинную  руку  и  сделало  это
нечеловечески быстро.
   Невероятно, но Голиков в своем  остановившемся  времени  еще  раздумывал,
хвататься ли за эту жуткую спасительную руку. Гладкие пальцы  без  костей  и
ногтей извивались перед ним, как будто приглашали обреченного сыграть в  еще
более страшную игру, чем собственная смерть...
   Макс отдавал себе  отчет  в  том,  что  балансирует  на  грани  могилы  и
неизвестности.  Жутчайшее  предчувствие  того,   что   неизвестность   может
оказаться хуже могилы, задерживало его на  микросекунды,  не  регистрируемые
никем, кроме него.
   "Быстрее, тварь, иначе мне тебя не вернуть !"
   Он  схватил  руку,  состоявшую  из  светящегося  роя  льдинок,  и  ощутил
сильнейшее помутнение, как будто сердце безуспешно пыталось  протолкнуть  но
жилам перегной вместо крови. Что-то сильно рвануло его на себя,  и  он  стал
бесформенным  жидким  облаком,  перетекающим  в  новое  тело  сквозь  трубу,
пульсирующую в бешеном ритме...
   Спустя мгновение он снова стоял на платформе.  Реальность  обрушилась  на
него, как фильм  с  экрана  включенного  телевизора.  В  этом  фильме  были:
истошный женский визг, сплавленный со скрежетом металла;  жестокий  удар  по
телу, встретившему вагон на высоте  лобового  стекла;  хруст  перемалываемых
колесами  костей;  тень  зеркала  заднего  вида,  промелькнувшая  у   виска;
цепенящая аура смерти, разлившаяся на месте чьей-то гибели черной лужей...
   "Чьей гибели ?!"
   Рядом с Максом стояли две женщины, кричавшие на одной тоскливой ноте.  Их
крик оказался слишком долгим и однообразным, чтобы быть  настоящим.  Голиков
представил себе все, что теперь  произойдет  -  бесконечную  бюрократическую
волокиту в духе Кафки:  показания  машиниста,  показания  свидетелей.  Падал
мужчина, а не женщина, "Были ли вы знакомы  с  погибшей?",  "Расскажите  еще
раз, как все произошло..." Тем не менее, раньше он трусливо  остался  бы  на
месте. Теперь же у него не было времени; его война началась, и он никому  не
сумел бы объяснить, что она продолжается в другом измерении.
   Раньше, чем поезд остановился.  Голиков  рванулся  и  побежал  к  выходу.
Строчка из "Pink Floyd" - "Run, Rabbit, Run", -  повторяемая  в  десять  раз
быстрее оригинала, задавала ритм,  с  которым  он  переставлял  ноги.  Книгу
Строкова он так и не выпустил из руки.
   Наперерез ему уже  спешил  дежурный  милиционер,  привлеченный  истошными
криками на платформе. Правая рука блюстителя  порядка  тянулась  к  дубинке.
Перепрыгивая  через  три  ступени,  Макс  выскочил  на  площадку,  где  были
установлены турникеты. Мент заносил  дубинку  для  удара.  Его  перекошенное
злобой лицо было выразительнее театральных масок.
   С недоступной ранее ясностью Макс понял, что тот будет делать в следующую
секунду. Горизонтальный веер, удар в живот,  затем  ногой  -  по  скрюченной
жертве. Наручники и несколько профилактических тычков в зубы. И  это  только
начало...
   Голиков дрался всего дважды в жизни, и