у...
***

   Он катился несколько мгновений, а может быть, целую вечность,  и  упал  в
светлеющую мглу.
   Впервые в жизни  Зомби  удалось  сделать  это  -  самому  ускользнуть  от
кошмара. Он совершил неописуемый переход и открыл для себя вселенную снов  и
способ перемещения в ней.
   Это было очень похоже на то, как если бы слепой от  рождения  вдруг  стал
зрячим. Новое состояние уравнивало Зомби с другими существами, блуждавшими в
иных измерениях. Здесь не было  разницы  в  развитии,  и  ничего  не  значил
иллюзорный внешний облик. Разными были только видения.
   Он инстинктивно выбрал течение, которое увлекло его туда, куда  ему  было
нужно, - к излечению,  пище,  сытости,  теплу.  Может  быть,  даже  к  суке.
Вкусной,  сладкой  суке,  изнывающей  от  сезонного   желания...   У   Зомби
закружилась голова, и он вдруг осознал, что у него снова появилась голова. И
еще тело, совсем не такое беспомощное, каким оно было там,  в  другом  мире,
называемом "реальностью".
   Он почуял пищу, а затем  и  увидел  ее  своими  подслеповатыми  глазками.
Свежее, розовое мясо с одуряющим запахом, лопающееся на  зубах  и  щекочущее
вкусовые рецепторы... Мясо лежало на ковре  из  чистой  зеленой  травы,  как
будто специально приготовленное для него. Было тепло,  но  не  жарко.  Пахло
юной зеленью, поблизости журчал ручей,  где-то  вверху  пели  птицы.  Свежий
ветер перебирал шерсть на спине пса и ласкал шрамы на боку. Шрамы?!..  Кроме
них, ничто не напоминало о смертельных ранениях...
   Он поискал того, кому был обязан этим раем. Он искал его внутри себя,  но
не  нашел.  Пока.  Незнакомец  находился  далеко,   в   недоступном   месте.
Потревожить его было бы глупостью  и  чудовищной  неблагодарностью.  Поэтому
бультерьер просто  принялся  есть,  наслаждаясь  каждой  секундой  отсрочки,
подаренной неведомым благодетелем.
   Наевшись, он отправился к ручью с прохладной,  кристально  чистой  водой,
стекавшей с далеких сизых гор на горизонте, и долго лежал в  нем,  чувствуя,
как жидкость смывает грязь и слизь Г-е-р-ц-о-г-а не только с его  шкуры,  но
каким-то странным образом и с внутренностей.
   Вдруг его будто ударило что-то. Он почуял человеческий запах. Запах  того
самого человека. А еще запах суки. Именно такой,  о  которой  он  мечтал,  -
истекающей соком, молодой и сильной. Зомби ощутил напряжение  между  задними
лапами и устремился на поиски еще одного подарка судьбы.

***

   Он нашел их на берегу прекрасной синей  реки,  в  которую  впадал  горный
ручей. Вокруг были пологие зеленые холмы; берега устилала  густая  трава.  В
этой траве двое людей занимались любовью: тот самый парень из ночного  парка
и незнакомая Зомби девушка с длинными темными волосами.
   Несколько секунд бультерьер равнодушно рассматривал их со  склона  холма.
Он запомнил мужчину израненным и истекающим кровью, но сейчас тот был цел  и
невредим.  Впрочем,  гораздо  больше  Зомби  заинтересовал   живой   предмет
тигрового шоколадно-коричневого окраса, лежавший на берегу возле самой воды.
У предмета было плотное, хорошо упитанное  бочкообразное  туловище,  розовый
живот с двумя рядами тугих  сосков,  толстые  лапы,  легкомысленный  кожаный
ошейник, на котором сверкало что-то, и чудесная бультерьерская морда.
   Сука лениво потянулась под лучами солнца. Почуяв сестру по  крови,  Зомби
задрожал и радостно поскакал вниз. Он налетел на нее, сразу же окунувшись  в
облако ее  запахов,  и  затеял  целеустремленную  любовную  игру.  Она  была
ошеломлена его появлением и бурным натиском всего  несколько  секунд,  потом
приняла игру и начала сопротивляться.
   Он  почувствовал,  что  такое  мощь  настоящей  самки!  Ее   укусы   были
нешуточными и разжигали его еще сильнее. Зомби привело в восторг то, что  он
впервые встретил равную  себе  соперницу.  Люди  не  обращали  на  их  возню
никакого внимания - они были заняты не менее серьезным делом.
   Самка немного поддалась  -  ровно  настолько,  чтобы  поддразнить  его  и
растянуть удовольствие. Пес совершенно потерял голову. Борьба поглотила  его
целиком, и он не видел ничего вокруг.
   До него еще не дошло, что место заточения может быть не только холодным и
враждебным, но теплым и полным удовольствий...
   Сука подрагивала под ним, а он покусывал ее  шею.  Запах,  исходивший  от
ошейника,  был  каким-то  странным  и  незнакомым.   Металлический   предмет
покачивался,   отбрасывая   слепящие    отражения.    Чисто    человеческая,
бессмысленная штучка. Монета? Ключ?  Медаль?..  Зомби  был  слишком  увлечен
горячей плотью самки, чтобы обращать внимание на подобную мелочь.
   Огненный шар разгорался там,  где  бультерьеры  тесно  сливались  друг  с
другом. Праздник жизни  бушевал  на  прекрасном  берегу,  и  пока  никто  не
задумывался о том, что последует за этим.

***

   Несколько уцелевших псов из стаи Г-е-р-ц-о-г-а  спустились  к  замерзшему
ручью, привлеченные хорошо знакомым  запахом.  Они  лишились  руководства  и
жестких  рамок  подчинения,  но  все  еще  были  злобны,   впервые   отведав
сегодняшней ночью человеческого мяса. Исчезла сила, затуманивавшая их разум,
однако они уже не замечали этого. Собаки искали вожака, чтобы  следовать  за
ним дальше, или его убийцу, чтобы сожрать того и отомстить.
   Некоторые из них видели тело бультерьера, неподвижно лежавшего на берегу.
Когда  они  подошли  поближе,  его  уже  не   было.   Псы   остановились   в
растерянности.  Они  были  не  в  состоянии   постичь   факт   исчезновения.
Случившееся  напоминало  проклятые  человеческие  шутки   вроде   бесплотных
голосов, доносившихся из коробок, или изменчивых изображений на стекле...
   Еще  до  наступления  утра  псам  пришлось  убраться  из  парка   в   том
направлении, откуда они появились. Серые тени двигались по  спящему  городу.
Они познакомились с  изнанкой  жизни  еще  глубже.  Теперь  они  не  боялись
двуногих бродяг. Псы знали, что с ними делать и как  бороться  с  неутолимым
голодом.

Глава двадцать девятая

   Ранние сумерки вползали в комнату через окна, когда Макс,  проклиная  все
на свете, натянул на себя свои самые широкие джинсы, свитер, сапоги,  пальто
отца, висевшее в шкафу нетронутым со дня его смерти, положил  во  внутренний
карман "беретту" и кивнул Клейну в знак того, что готов.
   Незадолго до этого Ирина вернулась  из  магазина  с  полной  сумкой  еды.
Максим подмигнул ей и дал понять, что рассчитывает на вкусный ужин. На самом
деле он не был уверен в том, что успеет вернуться к ужину, и даже в том, что
вообще вернется. Настроение было  на  нуле.  На  улице  он  поднял  воротник
пальто; влажный весенний ветер пробирал до костей.
   Начиналась новая унылая неделя.  Зима  в  этот  год  отступала  медленно,
доллар  рос,  продукты  дорожали,  люди  теряли  работу  и  мерзли  в  плохо
отапливаемых домах, нищие коченели в переходах  метро,  в  душах  поселились
тоска и отчаяние.
   Темное облако накрыло город, облако злобы и всеобщей продажности. Тревога
и предчувствие катастрофы витали в тяжелом сером тумане.
   "Город сквозных течений воздуха, трупного запаха, лилового  света.  Крысы
на задворках пережевывают новый день...". Макс вдруг  подумал,  что  Строков
был прав: "Мы давно  идем  ко  дну...".  Даже  если  все  закончится  вполне
благополучно, эдаким ренессансом, он знал, что навсегда запомнит годы  своей
молодости,  как  период  безвременья.  Пропасть.   Пустота.   Безысходность.
Звериное одиночество. Мелкая, грязная война...
   Теперь для Голикова вс„ изменилось; у него не было завтрашнего  дня.  Это
позволяло забыть о  многих  проблемах  и  на  практике  постигать  философию
экзистенциализма.
   Клейн оставался для него  чужим  человеком.  Тайной  за  семью  печатями.
Случайным попутчиком. Соседом по камере.  Возможно,  хорошо  замаскированным
врагом. Макс предчувствовал, что когда-нибудь (если, конечно, он останется в
живых)  Клейн  исчезнет  так  же  неожиданно,  как  появился.  Неожиданно  и
бесследно. И его уход будет прекрасной иллюстрацией того, что все  кончается
бесповоротно...
   Становилось что-то совсем тоскливо. Клейн помалкивал, а Максиму  тоже  не
хотелось разговаривать. Выйдя из метро, они подошли к  многоэтажному  зданию
из стекла и бетона, в котором находилась его контора.
   В здании было очень холодно, отопление  практически  не  работало.  Холод
медленно, день за днем высасывал жизнь из таких же никчемных личностей,  как
Голиков. А тупая однообразная деятельность высасывала из них душу.
   В конце концов, все они давно превратились в трусливое стадо неудачников,
озабоченных  только  убийством  времени  и   своим   собственным   эфемерным
сомнительным благополучием. Единственным  развлечением,  естественно,  стали
пьянки и секс. Первое - для  пожилых,  начальствующих  и  потерявших  всякую
привлекательность, второе - для более молодых и еще не  утративших  признаки
пола. В последнее время пьянки приобрели  истерическую  окраску,  а  сорняки
любви прорастали в смердящей атмосфере сплетен.
   Почти все втайне ненавидели друг друга. Зависть быстро разъедала то,  что
не успела сожрать глупость. В минувшие два года было очень трудно с  работой
и деньгами. Это окончательно  вбило  кол  в  братскую  могилу  конторы.  Без
двойной  морали  стало  невозможно  существовать.  Разрыв  между  теми,  кто
находился у кормушки, и  остальными  был  колоссальным.  Все  левые  делишки
прикрывались циничной болтовней в духе грязных политиканов, действовавших на
гораздо более высоком уровне.
   Самое смешное, что способов борьбы с этим не существовало  или  они  были
заведомо утопичны. Тотальное гниение развращало всех, даже тех, кто  начинал
с бескомпромиссного идеализма. Везде было одно и то же. Контора,  в  которой
работал Голиков, была не самой худшей организацией. По крайней  мере,  здесь
об него не вытирали ноги открыто. Большинство  хорошо  усвоило,  что  бежать
некуда.
   Единственным слабым утешением для Макса являлось  то,  что  ему  все  еще
хотелось блевать при одном только виде  этого  дурдома,  в  котором  он  был
покорным пациентом вплоть до вчерашнего  дня.  Немного  скрашивали  ситуацию
несколько его приятелей и приятельниц (среди них две бывшие любовницы).  Все
вместе любили постонать за бутылкой водки по  поводу  своего  беспросветного
существования...
   Макс посмотрел на окна своего кабинета, находившегося на  третьем  этаже.
Они были темными, и он повел Клейна внутрь. Дежурный на вертушке проводил их
тупым взглядом, но не остановил, что было несомненным завоеванием демократии
и следствием всеобщего безразличия.
   Полутемные коридоры опустели.  Было  включено  только  тусклое  аварийное
освещение. В красноватом свете,  сочившемся  из-под  зарешеченных  плафонов,
лица казались испитыми и липкими.  В  гулкой  тишине  был  отчетливо  слышен
каждый звук, и оба посетителя невольно старались ступать тише. За  одной  из
дверей громко тарахтела печатная  машинка...  Меньше  всего  Максу  хотелось
сейчас встретить кого-нибудь из знакомых и не дай Бог - начальство.
   Он без приключений добрался до  двери  своего  кабинета  и  достал  ключ.
Какое-то странное чувство охватило его - ему показалось, что в  кабинете  он
может увидеть что-то необычное. Но  все  осталось  без  изменений.  Шкафы  с
документами, стол,  настольная  лампа,  несколько  стульев,  два  телефонных
аппарата для городской и местной связи, старый,  покрывшийся  пылью  "двести
восемьдесят шестой"  компьютер  "желтой"  сборки  и  пара  чахлых  цветов  в
горшках, съежившихся у замерзшего окна...
   Максим пропустил вперед Клейна  и  запер  дверь  на  замок.  После  этого
включил настольную лампу. Свет, пробивавшийся из-под абажура, был неярким  и
почти незаметным с улицы.
   Макс  сел  во  вращающееся  кресло,  включил  компьютер   и,   пока   шло
тестирование, выжидающе посмотрел  на  Клейна.  Тот  достал  из  внутреннего
кармана и протянул ему две дискеты. На  обоих  имелись  каталоги,  названные
"GUIDE". Макс сбросил на "винт" текстовые файлы, приготовил пачку  бумаги  и
включил постраничную печать.
   Приглушенно заработал струйник "hewlett-packard". Голиков  прочел  первые
несколько  строчек,  вселивших  в  него  неясную   тревогу   и   заставивших
задуматься, не имеет ли он дело с душевнобольными людьми. Во всяком  случае,
начало книги Строкова не имело ничего общего с оригинальным текстом.
   Клейн сел на стул, и только внимание, с которым он наблюдал  за  медленно
растущей стопкой бумажных листов,  выдавало  его  заинтересованность...  Еле
слышно перемещалась секундная стрелка в настенных  часах.  С  тихим  шорохом
скользила каретка принтера. Минут  через  двадцать  Макс  почувствовал,  что
замерзает. Графин был заполнен до половины, и он решил согреть воду для чая.
Глава тридцатая

   Они  выпили  по  две  чашки  чая  "батик",  когда  принтер  подобрался  к
шестисотой странице. Оставалось  еще  около  двухсот.  В  этот  момент  Макс
услышал звук, с которым ключ проворачивался в замке. Он вздрогнул, как будто
кто-то застал его на месте преступления. Для уборщицы было поздновато, а для
ночного дежурного рановато проявлять свое любопытство.
   Дверь открылась, и Макс увидел своего  шефа,  человека  недалекого  и,  в
общем-то, благодушного, начинавшего делать пакости только тогда,  когда  уже
не оставалось другого выхода.
   - По-моему, ты взял отпуск, - сказал тот, не  здороваясь.  Его  маленькие
заплывшие глазки несколько секунд изучали  Клейна,  потом  переместились  на
светящийся экран монитора.
   - Надо кое-что сделать, - без всякого вдохновения сказал Макс,  про  себя
посылая шефа ко всем чертям.
   Но тот уже входил в кабинет. Максиму пришлось подняться ему  навстречу  и
загородить собою проход. Шеф двигался как-то странно, вполоборота, как будто
прятал что-то за спиной, но обе его руки были  на  виду.  Сойдясь  с  Максом
вплотную, он тихо спросил, скосив глаза на масона:
   - Кто это?
   - Мой знакомый. Попросил помочь.
   - Ты совсем обнаглел! - вдруг взвизгнул шеф,  и  на  его  губе  появились
капли розово-красной слюны. Не белой, а розово-красной - Макс  с  удивлением
заметил это, разглядывая нижнюю часть его лица.
   - Пошел вон отсюда! - закричал тот, багровея.
   - Не понял?..
   - Ты все прекрасно  понял!  Немедленно  выключай  компьютер  и  убирайся!
Вместе со своим другом. Вон!!
   С этим человеком происходило что-то непонятное. Макс никогда не видел его
в истерике по столь незначительному поводу. Впрочем, повод был значительным,
и он знал это. Голиков завидовал ледяному  спокойствию  Клейна.  Его  самого
охватила слепящая ярость. - Эй ты, придурок, - сказал он своему  начальнику,
по всей видимости - уже бывшему. - Даже мой покойный папа никогда не говорил
мне "пошел вон"...
   Шеф задыхался и повторял на выдохе:
   - Скоты!.. Скоты!...
   Его  взгляд  приклеился  к  пачке  бумаги  с  неразличимыми  с   большого
расстояния  значками  шрифта.  Теперь  Макс  вообще  не  понимал,  как   мог
сосуществовать  с  ним  долгие  годы.  Причина  этих  отношений  и   причина
сдерживать себя рухнули в одну секунду.
   - Иди на хер! - сказал Голиков,  стараясь  не  кричать  и  контролировать
себя. Чье-то дыхание, пропитанное ненавистью,  заставляло  его  проглатывать
эту ненависть порцию за порцией и влекло к непоправимому поступку.
   И тогда случилось что-то совсем уж несуразное. Шеф оттолкнул Максима,  не
ожидавшего ничего подобного, и бросился к компьютеру.
   Неповоротливое  тело  оказалось  на  редкость  резвым.   Толстый   кулак,
обтянутый изнеженной рыхлой  кожей,  врезался  в  системный  блок  и  пробил
металлическую оболочку с такой  же  легкостью,  с  какой  молоток  пробивает
консервную банку.
   Раздался  треск,  гул  сдохшего  вентилятора,   экран   монитора   погас.
Разбушевавшийся босс выдернул окровавленный кулак, выворачивая наружу острые
края звездообразной дыры, образовавшейся в металлическом корпусе.  Содранные
с кисти лоскуты кожи болтались, как лохмотья. Отчетливо скрипнула кость,  по
которой царапнуло железо...
   "Hewlett" захлебнулся на шестьсот двенадцатой странице. Прежде чем  Клейн
или Макс успели сделать хоть шаг,  шеф  ударил  еще  раз  -  теперь  уже  по
дисководам, превращая дискеты в осколки пластмассы. На сером  корпусе  блока
были отчетливо видны расплывающиеся капли крови. При  этом  на  перекошенном
лице безумца не появилось и признаков боли.  Оно  выражало  только  злобу  и
неудержимое желание разрушать.
   Макс был в шоке и не  сразу  заметил  что-то  серебристо-белое  на  левой
стороне его  мешковатого  костюма,  чуть  пониже  лопатки.  Предмет  казался
приколотым к серому пиджаку и  почти  не  выделялся  на  фоне  ткани.  Клейн
отреагировал раньше. Он подскочил к боссу Голикова, крушившему компьютер,  и
провел рукой по его спине. Палец  с  отполированным  ногтем  попал  точно  в
серебряное кольцо.
   Человек  содрогнулся  и  дико  закричал.  Масон  выдернул  из  его  спины
египетский  крест.  Двенадцатисантиметровый  заточенный   столбик   оказался
острым, как клинок стилета, и испачканным густеющей артериальной кровью...
   До Макса не сразу дошло, что эта вещь торчала в сердце его  шефа  еще  до
того, как тот появился в кабинете.  Итак,  еще  одна  смерть,  непонятная  и
неестественная.  Он  почувствовал,  как  ослабеют  ноги,  что  было   верным
признаком нового приступа страха.
   Он не знал, знакомо ли Клейну слово "зомби", Но с буйным  покойником  тот
обошелся очень спокойно. Живой  труп  начал  оборачиваться,  держа  в  руках
принтер,  которым  мог  бы  размозжить  масону  голову.  Его  глаза   быстро
стекленели, а движения  стали  отрывистыми  и  несогласованными,  как  жесты
куклы-автомата.
   Клейн успел пригнуться, и струйник  врезался  в  стену,  превратившись  в
груду мятого металла и пластмассы. Выпрямляясь, масон плавно ударил мертвеца
по щеке; голова того вывернулась набок, и теперь невидящие глаза  уставились
в темноту за  окном.  Клейн  изящно  отступил  между  беспорядочно  снующими
кулаками, и его пальцы стремительно прочертили тонкие полосы на щеках трупа.
   Следы от пальцев оставались мертвенно-белыми - Максу показалось даже, что
они представляют собой  какие-то  знаки.  Он  немного  растерялся  и  теперь
бросился к двери, чтобы  запереть  ее.  "Беретта",  лежавший  во  внутреннем
кармане, уперся рукояткой в левую  грудь,  и  Макс  вспомнил  об  опасности,
которая могла подстерегать снаружи. Ведь должен был  существовать  тот,  кто
воткнул "анх" в человеческое сердце...
   Тем временем труп медленно  приближался  к  окну,  раздирая  перед  собой
воздух скрюченными пальцами. Его ноги быстро теряли гибкость; он шел, как на
ходулях, и, когда до стекла оставалось  полметра.  Макс  понял,  что  сейчас
произойдет. Он непроизвольно шагнул вперед, но Клейн остановил его  властным
и строгим жестом.
   Лицо масона было беспощадным, как лицо жреца в  момент  жертвоприношения.
Жизнь есть жизнь. Смерть есть смерть. Простая истина  из  двух  предложений,
между которыми помещаются человеческие иллюзии и заблуждения чернокнижников.
На самом деле ничего нет посередине; все должно  быть  завершено  -  Голиков
вдруг принял это, как неотвратимый закон своей личной войны. На  последующее
он смотрел, не отрываясь...
   Окровавленные  руки  шефа  пробили  двойное  стекло  огромного   окна   и
погрузились во влажный воздух ночи. Еще шаг - и острые пики силиконовых скал
вонзились в  бледнеющее  лицо,  вырезая  на  нем  замысловатый  узор.  Бедра
ударились о подоконник, и, потеряв  равновесие,  мертвец  повалился  вперед,
словно упал на предательский лед.
   Стекло хрустнуло, верхняя  его  часть  тяжело  осела,  устремившись  вниз
гильотинным ножом, и встретила по пути человеческую шею.  Стеклянное  лезвие
вошло в нее примерно на сантиметр, проломив позвонки и  ускорив  падение.  В
воздухе мелькнули брюки и рифленые подошвы грубых коричневых ботинок.
   Потом сквозь шелест