под  рукою, не всем признаваясь в  этом;  другая  увидела в  нем
нового великого  поэта, открывшего новый, неизвестный доселе мир творчества.
Число последних было несравненно  меньше числа первых, но зато  последние, в
этом  случае, представляли собою  публику, а  первые  --  толпу. Наша  толпа
отличается  невероятною чопорностию, достойною  мещанских нравов: она  всего
больше хлопочет о хорошем тоне высшего  общества и видит дурной тон именно в
тех  произведениях, которые читаются  в салонах высшего общества.  Между тем
реформа в романической прозе  не замедлила совершиться, и все новые писатели
романов  и  повестей,  даровитые и  бездарные,  как-то  невольно подчинились
влиянию  Гоголя.  Романисты  и   нувеллисты  старой  школы   стали  в  самое
затруднительное  и  самое  забавное  положение:  браня  Гоголя  и  говоря  с
презрением  о  его произведениях, они невольно  впадали  в его тон и неловко
подражали  его манере. Слава  Марлинского сокрушилась в несколько лет, и все
другие романисты, авторы повестей, драм, комедий, даже водевилей из  русской
жизни, внезапно обнаружили столько неподозреваемой в них дотоле бездарности,
что  с горя  перестали писать; а  публика  (даже большинство публики)  стала
читать и обращать внимание  только на молодых талантливых писателей, которых
дарование  образовалось  под  влиянием  поэзии  Гоголя.  Но   таких  молодых
писателей у  нас  немного, да и они  пишут очень  мало. И  вот  еще одна  из
главных  причин  бедности  современной русской  литературы! Если  кто больше
всего и больше всех виноват в ней, так это, без сомнения, Гоголь. Без него у
нас  много было бы великих  писателей и  они писали бы  и  теперь  с прежним
успехом.  Без  него  Марлинский  и  теперь считался  бы  живописцем  великих
страстей  и трагических  коллизий жизни; без него  публика  русская и теперь
восхищалась бы "Девою чудною" барона Брамбеуса, видя в ней пучину остроумия,
бездну  юмору, образец изящного слогу 280, сливки занимательности
и пр. и пр.
     Гоголь убил два ложные направления в русской  литературе: натянутый, на
ходулях стоящий  идеализм, махающий мечом картонным, подобно  разрумяненному
актеру,  и  потом  -- сатирический дидактизм.  Марлинский  пустил  в ход эти
ложные характеры, исполненные  не  силы  страстей, а  кривляний  поддельного
байронизма; все принялись рисовать то  Карлов  Мооров в черкесской бурке, то
Лиров и Чайльд-Гарольдов в канцелярском вицмундире. Можно было подумать, что
Россия  отличается  от  Италии  и  Испании   только  языком,  а   отнюдь  не
цивилизациею, не нравами, не характером. Никому в  голову не приходило,  что
ни в Италии, ни в Испании люди не кривляются, не говорят изысканными фразами
и не беспрестанно режут друг друга ножами и кинжалами, сопровождая эту резню
высокопарными монологами. Презрение к простым чадам земли дошло до последней
степени.  У кого  не  было  колоссального  характера,  кто  мирно  служил  в
департаменте  или  ловко сводил  концы  с концами  за секретарским  столом в
земском  или  уездном  суде,  говорил  просто,  не  читал  стихов  и  поэзию
предпочитал существенности, -- тот уже не годился в герои романа или повести
и неизбежно  делался добычею сатиры с нравоучительною  целью. И -- боже мой!
-- как страшно бичевала эта сатира всех простых, положительных  людей за то,
что   они   не  герои,  не   колоссальные  характеры,  а  ничтожные   пигмеи
человечества.  Она  так  безобразно  отделывала  их своею мочальною  кистию,
своими грязными красками, что они нисколько  не походили на людей и  были до
того  уродливы, что,  глядя на  них, уже никто не  решался брать взяток,  ни
предаваться пьянству,  плутовству  и проч. Прошло это время, -- и  общество,
которое так хорошо уживалось  с такою  литературою, теперь часто  ссорится с
нею, говоря: как можно писать то-то, выставлять  это то, выдумывать такое-то
--  и  многие из этого общества чуть не со  слезами на глазах клянутся,  что
ничего не бывает, например, подобного тому, что выставлено в "Ревизоре", что
все это ложь, выдумка, злая "критика", что это  обидно, безнравственно и пр.
И  все, довольные  и  недовольные  "Ревизором",  знают чуть не наизусть  эту
комедию  Гоголя...  Такое противоречие стоит  того,  чтоб обратить  на  него
внимание...
     Сатира -- ложный род. Она может смешить, если умна и ловка, но смешить,
как  остроумная карикатура,  набросанная на  бумагу  карандашом'  даровитого
рисовальщика. Роман и повесть выше сатиры. Их цель -- изображать верно, а не
карикатурно,  не  преувеличенно.  Произведения   искусства,  они  должны  не
смешить,  не  поучать,  а  развивать  истину  творчески-верным  изображением
действительности.  Не  их дело рассуждать, например, об  отеческой  власти и
сыновнем   повиновении:  их  дело   --  представить   или   норму   истинных
семейственных отношений, основанных на любви, на общем  стремлении ко  всему
справедливому,  доброму,  прекрасному,   на   взаимном  уважении   к  своему
человеческому  достоинству,  к  своим человеческим  правам;  или  изобразить
уклонение от этой нормы -- произвол отеческой власти, для корыстных расчетов
истребляющей в детях  любовь к истине и добру, и необходимое следствие этого
-- нравственное искажение детей, их неуважение, неблагодарность к родителям.
Если ваша картина будет  верна -- ее поймут без ваших  рассуждений. Вы  были
только художником  и хлопотали из  того,  чтоб нарисовать  возникшую в вашей
фантазии  картину  как  осуществление  возможности,   скрывавшейся  в  самой
действительности;  и кто ни посмотрит на эту картину, всякий, пораженный  ее
истинностию, и  лучше  почувствует и  сознает сам  все то, что  вы  стали бы
толковать  и чего  бы никто  не  захотел  от вас  слушать...  Только  берите
содержание  для  ваших  картин  в   окружающей  вас  действительности  и  не
украшайте, не перестраивайте ее,  а изображайте такою,  какова  она  есть на
самом  деле, да смотрите на  нее глазами живой  современности, а  не  сквозь
закоптелые  очки  морали,  которая  была  истинна  во  время  оно, а  теперь
превратилась   в  общие  места,  многими  повторяемые,   но  уже  никого  не
убеждающие...  Идеалы скрываются в  действительности; они -- не произвольная
игра фантазии,  не выдумка, не мечты; и в то же время идеалы -- не список  с
действительности, а угаданная умом  и воспроизведенная фантазиею возможность
того  или  другого  явления.  Фантазия   есть  только  одна   из  главнейших
способностей,  условливающих поэта; но  она  одна  не  составляет поэта; ему
нужен  еще глубокий ум, открывающий идею в факте,  общее значение  в частном
явлении. Поэты, которые опираются на одну  фантазию, всегда  ищут содержания
своих произведений за тридевять земель в тридесятом царстве или в отдаленной
древности; поэты вместе с творческою  фантазиею обладающие и глубоким  умом,
находят  свои идеалы вокруг себя. И  люди дивятся, как можно с такими малыми
средствами сделать  так много, из таких простых материалов  построить  такое
прекрасное здание...
     Этою творческою фантазиею и этим глубоким умом обладает в замечательной
степени  Гоголь.  Под его  пером  старое становится  новым, обыкновенное  --
изящным и  поэтическим. Поэт национальный  более, нежели кто-нибудь из наших
поэтов, всеми  читаемый,  всем известный, Гоголь все-таки не высоко стоит  в
сознании нашей публики. Это противоречие  очень естественно и очень понятно.
Комизм,  юмор, ирония  --  не  всем  доступны,  и  все, что возбуждает смех,
обыкновенно  считается  у  большинства  ниже  того, что  возбуждает  восторг
возвышенный. Всякому легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую,
нежели идею,  которая заключает в себе  смысл, противоположный тому, который
выражают  слова   ее.  Комедия  --   цвет  цивилизации,   плод   развившейся
общественности. Чтоб  понимать  комическое, надо стоять  на  высокой степени
образованности. Аристофан был последним великим поэтом древней Греции. Толпе
доступен только  внешний  комизм;  она  не  понимает,  что  есть точки,  где
комическое сходится с трагическим и возбуждает  уже не легкий и радостный, а
болезненный  и горький  смех.  Умирая, Август, повелитель полумира,  говорил
своим  приближенным: "Комедия кончилась; кажется, я  хорошо сыграл свою роль
--  рукоплещите  же,  друзья  мои!" В  этих  словах  глубокий смысл:  в  них
высказалась  ирония уже не  частной, а исторической жизни... И толпа никогда
не поймет такой иронии.  Таким  образом, поэт, который возбуждает в читателе
созерцание  высокого и прекрасного и тоску  по идеале изображением низкого и
пошлого  жизни,  в глазах  толпы  никогда  не  может казаться жрецом того же
самого  изящного, которому служат  и поэты, изображавшие великое  жизни.  Ей
всегда  будет видеться  жарт  в  его  глубоком  юморе,  и,  смотря  на верно
воспроизведенные явления пошлой ежедневности, она не видит из-за них незримо
присутствующие тут  же светлые образы.  И еще много времени пройдет, и много
новых поколений  выступит на  поприще жизни прежде, чем Гоголь будет понят и
оценен по достоинству большинством...
     В. П. Боткину
     Спб., 6 февраля, 1847
     ...2-я  книжка "Современника"  вышла  вовремя.  Она  лучше  первой.  Но
Никитенко так поправил одно место в моей статье о Гоголе, что  я до  сих пор
хожу, как  человек, получивший в обществе  оплеуху 281. Вот в чем
дело:  я  говорю  в  статье, что-де мы,  хваля  Гоголя,  не ходили,  к  нему
справляться, как он думает о своих  сочинениях, то  и  теперь мы  не считаем
нужным  делать это;  а  он, добрая  душа!  в первом случае мы заменил словом
некоторые  -- и  вышла, во 1-х,  галиматья,  а, во 2-х что-то  вроде подлого
отпирательства от прежних похвал Гоголю и сваления вины на других. А там еще
цензора  подрадели -- и  все это  произвольно,  без  основания. Вот  они  --
поощрения к труду!
     ...Читал ли ты переписку Гоголя? Если нет, прочти. Это любопытно и даже
назидательно:  можно увидеть, до чего доводит и  гениального человека о... А
славяноп... московские напрасно на него сердятся. Им бы вспомнить пословицу:
неча  на  зеркало  пенять,  коли  рожа  крива.  Они  подлецы  и  трусы, люди
неконсеквентные,  боящиеся  крайних  выводов собственного  учения; а  он  --
человек храбрый, которому нечего терять, ибо  все из себя вытряс, он идет до
последних результатов...
     В. П. Боткину
     Спб., 28 февраля, 1847
     ...  Статья  о  гнусной  книге  Гоголя  282 могла  бы  выйти
замечательно хорошею,  если бы я в ней мог,  зажмурив  глаза, отдаться моему
негодованию и  бешенству. Мне очень  нравится  статья Губера  283
(читал ли ты ее?) именно потому, что она писана прямо,  без лисьих  верчений
хвостом.  Мне кажется, что она  -- моя,  украдена  у меня  и только немножко
ослаблена. Но мою статью я обдумал,  и потому вперед знал,  что отличною она
не будет,  и бился из того только, чтоб она была дельна и показала гнусность
подлеца.  И она  такою  и вышла у  меня, а  не такою, какою ты прочел ее. Вы
живете  в деревне  и  ничего  не знаете. Эффект этой  книги был  таков,  что
Никитенко, ее пропустивший, вычеркнул у меня часть выписок из книги, да  еще
дрожал и за  то, что оставил в моей  статье.  Моего  он и цензора вычеркнули
целую  треть, а  в  статье  обдуманной  помарка  слова --  важное  дело.  Ты
упрекаешь меня, что я рассердился и не совладал с моим гневом? Да этого и не
хотел. Терпимость  к заблуждению я  еще понимаю  и ценю, по  крайней  мере в
других, если не в себе, но терпимости к подлости я не  терплю. Ты решительно
не понял этой книги, если видишь в ней только заблуждение, а вместе с ним не
видишь артистически рассчитанной подлости. Гоголь  совсем не К.  С. Аксаков.
Это  --  Талейран,  кардинал Феш, который  всю  жизнь обманывал  бога, а при
смерти   надул  сатану.   Вообще,  ты  с   твоею  терпимостию   доходишь  до
нетерпимости,  именно  тем,  что  исключаешь нетерпимость  из числа  великих
благородных источников  силы и  достоинства человеческого. Берегись впасть в
односторонность и  ограниченность. Вспомни,  что  говорит Анненков по поводу
новой пьесы Понсара о том, что и здравый смысл может порождать нелепости, да
еще   скучные.  И  отзыв  Анненкова   о  книге  Гоголя  тоже  не  отзывается
терпимостию. Повторяю  тебе: умею вчуже  понимать и  ценить  терпимость,  но
останусь гордо и убежденно нетерпимым. И если сделаюсь терпимым -- знай, что
с той минуты я --  кастрат, и что во мне умерло то  прекрасное человеческое,
за  которое столько хороших людей  (а  в числе их и ты) любили  меня больше,
нежели сколько Я стоил того...

        "<Письмо к Гоголю> 284"
     Вы только  отчасти правы,  увидав в моей статье рассерженного человека:
этот  эпитет  слишком  слаб и нежен для  выражения  того состояния, в  какое
привело  меня  чтение Вашей  книги 285.  Но  Вы  вовсе не  правы,
приписавши это Вашим, действительно  не совсем лестным отзывам о почитателях
Вашего  таланта.  Нет, тут была  причина более важная.  Оскорбленное чувство
самолюбия  еще  можно перенести, и у меня достало  бы ума промолчать об этом
предмете,  если  б все дело заключалось только в  нем;  но нельзя  перенести
оскорбленного  чувства  истины, человеческого  достоинства; нельзя умолчать,
когда   под   покровом   религии  и  защитою   кнута   проповедуют   ложь  и
безнравственность как истину и добродетель.
     Да, я  любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со
своею  страною,  может любить ее надежду, честь,  славу,  одного из  великих
вождей ее  на пути  сознания, развития,  прогресса. И Вы имели основательную
причину хоть на минуту выйти из  спокойного состояния духа, потерявши  право
на  такую любовь. Говорю это не потому, чтобы я  считал любовь мою  наградою
великого таланта,  а  потому, что, в этом отношении,  представляю не одно, а
множество лиц,  из которых ни Вы, ни  я  не  видали  самого большего числа и
которые, в свою очередь,  тоже никогда не видали Вас.  Я не в состоянии дать
Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга  во
всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали,  при
появлении ее, все  враги  Ваши  --  и  не литературные  (Чичиковы, Ноздревы,
Городничие  и т.  п.), и  литературные,  которых имена Вам известны. Вы сами
видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного
духа  с  ее  духом  286.  Если б  она  и  была  написана  вследствие глубоко
искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же
впечатление. И если ее принимали все (за исключением немногих людей, которых
надо  видеть  и  знать, чтоб  не обрадоваться  их одобрению) за  хитрую,  но
чересчур перетоненную проделку для  достижения  небесным  путем чисто земных
целей -- в  этом  виноваты только  Вы.  И это  нисколько  не  удивительно, а
удивительно то, что Вы находите это  удивительным. Я думаю, это от того, что
Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек 287,
роль которого Вы так  неудачно приняли на себя в своей фантастической книге.
И  это  не потому,  чтоб Вы не  были  мыслящим человеком,  а  потому, что Вы
столько  уже  лет привыкли смотреть на Россию из Вашего  прекрасного  далека
288, а  ведь известно,  что ничего  нет  легче, как издалека видеть предметы
такими,  какими нам хочется их видеть;  потому,  что Вы  в  этом  прекрасном
далеке  живете  совершенно  чуждым  ему, в  самом  себе, внутри  себя или  в
однообразии кружка, одинаково с Вами  настроенного и бессильного противиться
Вашему  на  него  влиянию. Поэтому  Вы  не заметили,  что Россия  видит свое
спасение  не  в мистицизме, не в  аскетизме,  не  в  пиэтизме, а  в  успехах
цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны  не  проповеди (довольно  она
слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе
чувства  человеческого  достоинства,  столько  веков  потерянного в  грязи и
навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с  здравым смыслом
и  справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого
она представляет собою  ужасное зрелище  страны, где люди торгуют людьми, не
имея  на  это  и  того  оправдания,  каким  лукаво  пользуются  американские
плантаторы, утверждая,  что негр  -- не  человек; страны, где люди сами себя
называют не именами,  а кличками:  Ваньками, Стешками, Васьками,  Палашками;
страны, где,  наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести  и
собственности, но нет  даже и  полицейского порядка, а есть только  огромные
корпорации  разных служебных воров  и грабителей. Самые  живые,  современные
национальные  вопросы  в   России  теперь:  уничтожение  крепостного  права,
отменение телесного наказания,  введение  по возможности строгого выполнения
хотя  тех законов, которые  уже есть. Это  чувствует даже само правительство
(которое хорошо знает, что делают помещики  со своими крестьянами  и сколько
последние  ежегодно  режут  первых),  --  что  доказывается  его  робкими  и
бесплодными  полумерами  в  пользу  белых  негров  и  комическим  заменением
однохвостного  кнута  треххвостою  плетью. Вот  вопросы,  которыми  тревожно
занята  Россия в ее апатическом полусне! И  в это то время великий писатель,
который  своими  дивно-художественными,  глубоко-истинными   творениями  так
могущественно  содействовал   самосознанию  России,  давши  ей   возможность
взглянуть  на  себя самое, как  будто в  зеркале,  -- является с  книгою,  в
которой во  имя  Христа и  церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян
больше денег, ругая  их  неумытыми рылами!.. И это не  должно было  привести
меня  в негодование?..  Да если бы Вы  обнаружили  покушение на мою жизнь, и
тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки... И после этого
Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы
действительно  преисполнились  истиною  Христова, а не  дьяволова ученья, --
совсем не то написали бы Вы  Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему,
что так как его крестьяне -- его братья во Христе, а как брат  не может быть
рабом своего брата, то он и должен  или дать им свободу, или хоть по крайней
мере пользоваться  их трудами как  можно  льготнее для них, сознавая себя, в
глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении. А выражение: ах
ты неумытое рыло! Да у какого Ноздрева, какого Собакевича подслушали Вы его,
чтобы  передать  миру  как  великое открытие в пользу  и  назидание  русских
мужиков,  которые,  и без того, потому  и не умываются,  что,  поверив своим
барам, сами себя не считают за людей?  А Ваше понятие о национальном русском
суде и расправе,  идеал  которого нашли  Вы  в словах глупой бабы  в повести
Пушкина,  и  по  разуму  которого  должно пороть  и  правого  и  виноватого?
289 Да  это и так у нас делается вчастую, хотя  чаще  всего порют
только правого, если  ему нечем откупиться от преступления  -- быть без вины
виноватым! И  такая-то  книга могла быть  результатом  трудного  внутреннего
процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны,
и Вам надо спешить лечиться; или -- не смею досказать моей мысли...
     Проповедник  кнута,   апостол  невежества,  поборник   обскурантизма  и
мракобесия, панегирист татарских нравов -- что Вы делаете?..  Взгляните себе
под  ноги: ведь Вы стоите над бездною... Что Вы подобное учение опираете  на
православную церковь --  это я еще  понимаю: она всегда  была опорою кнута и
угодницей  деспотизма; но Христа  то зачем Вы примешали  тут?  Что Вы  нашли
общего между ним и  какою-нибудь,  а  тем  более православною  церковью?  Он
первый возвестил людям учение  свободы, равенства и братства и мученичеством
запечатлел,  утвердил  истину своего учения. И оно  только до тех пор и было
спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за  основание
принципа  ортодоксии.  Церковь же явилась иерархией,  стало быть  поборницею
нера