вке.
     И внешность  у полковника Гришина соответствовала  характеру:  плотный,
красивый, с симпатичной холеностью  в лице, прямым взглядом. Однажды Мазурин
услышал от  бойцов:  "В окружении мы  знали, что с ним не  пропадем".  Бойцы
заметили  и такую деталь: командир дивизии никогда не матерится, не орет, ни
разу  его  не видели выпившим. "Вот на таких  людях  и  держится наша армия,
такие будут драться до Победы, с ними  нам  нельзя не победить",  -  подумал
Мазурин.

     Майор  Гогичайшвили  со  своим  штабом  отработал  план  наступления  в
деталях,  даже  на  несколько  вариантов. Работалось  ему  в  эти дни,  как,
впрочем,  и  всем его  подчиненным,  как  никогда легко, настрой у всех  был
только на  победу. Он  не допускал и мысли,  что наступление  сорвется. Хотя
полк был ненамного сильнее, чем прибывший  из Ельца, и было в нем  всего два
батальона, переформированных из одного.
     -  Александр   Васильевич,   продиктуйте   вечернее   боевое  донесение
машинистке и можете отдыхать, - сказал Гогичайшвили Шапошникову.
     Машинистка сидела  на ящике из-под  немецкого  шоколада  и печатала  на
машинке, которую лейтенант  Тюкаев сменял  в  Ельце в каком-то учреждении на
два мешка урюка.
     Шапошников  диктовал  донесение,  думая про  себя,  что  это  последнее
"тихое" донесение,  с завтрашнего дня начнутся  новые бои. Опять  повышенная
нервотрепка,  кровь, смерть,  сон  урывками, еда  один  раз в сутки.  Но  он
научился отдыхать в редкие минуты  затишья. Порой хватало часа хорошего сна,
чтобы  восстановить  силы.  Сказывалась  и  многолетняя  армейская  закалка.
Шапошникову и хотелось верить  в успех предстоящего наступления, и в глубине
души были сомнения, что  дело пойдет, как задумано. Он привык, что они почти
всю  войну  воюют  с  голыми  руками,  но  это  в обороне,  а  как  будет  в
наступлении?
     С новым командиром  полка  Шапошников  сработался быстро. Ему это  было
легко и  потому,  что он всегда тяготился  на  своей  вынужденной  должности
командира полка. И не потому, что он  боялся ответственности, просто штабная
работа была  больше по душе. Он не считал,  что вполне обладает  качествами,
необходимыми для командира  полка. А новый его командир, вызывавший симпатию
с первого  дня  знакомства,  оказался  человеком  по складу характера и души
подходящим для Шапошникова - культурный,  корректный, чрезвычайно спокойный,
несмотря на то, что кавказец по рождению.
     - Товарищ капитан,  - отвлек Шапошникова  лейтенант Тюкаев, - Кирченков
прибыл, да на конях всем взводом.
     - Подожди, я сейчас закончу.
     Старшина Кирченков,  назначенный перед наступлением  командиром  взвода
конной разведки,  был  из  тех людей, которые  нигде не  пропадут. Во  время
октябрьского окружения под  Литовней,  когда остатки взвода лейтенанта Шажка
прикрывали отход  колонны полка, все  они попали  в  плен.  Немцы навалились
сзади в темноте, когда они отстреливались. Когда их одиннадцать человек трое
немцев-конвоиров подводили к  дороге, по которой шла на  Навлю колонна наших
пленных, то Кирченков - один!  - сумел спрятаться в канаве, дождался,  когда
колонна прошла мимо и спокойно  пошел на восток. Через полтора месяца, минуя
все проверочные пункты в нашем ближнем тылу, сумел найти свой полк и явился,
словно  с  того  света,  прямо в штаб.  Шапошников долго с горечью вспоминал
лейтенанта Шажка. Не верилось, что он не найдет возможности убежать из плена
и погибнет...
     Посоветовавшись   с   Гогичайшвили  и   Наумовым,   Шапошников   сказал
Кирченкову, что он  назначен командиром конного взвода разведки.  Парень  он
был отчаянной  храбрости,  как разведчик  -  непревзойденный мастер, свалить
способен  и  медведя,  а  что  без соответствующего звания,  так  Шапошников
пообещал при первой же возможности послать его на командирские курсы.
     - Пока походи старшиной, - сказал он Кирченкову.
     - А коней-то нет. Как же быть?
     Шапошников развел руками:
     - У нас много чего не было. Проявляй инициативу, ты теперь командир.
     Он знал, что Кирченков, известный в полку плут, без коней не останется.
Под  Трубчевском  он,  бывший одно время  безлошадным, привел себе отличного
коня.  На  другой  день  в  полк пришел  председатель ближайшего колхоза,  с
подозрением, что у него кто-то из военных увел коня.
     - Смотри, все здесь, найдешь - твой, - сказал ему Кирченков.
     Председатель внимательно осмотрел всех коней, но своего - с остриженной
гривой и коротким хвостом - не признал.
     -  Вот человек, - ругался потом Кирченков, - Коня для армии пожалел.  А
что  увел, так все равно бы мобилизовали его коня.  Не мне,  так другому  бы
достался, а еще хуже - немцам.
     -  И  как  же  ты  на этот раз  конями разжился?  - спросил  Шапошников
Кирченкова,  ладившего столбики  для коновязи  за штабным блиндажом. Десяток
оседланных коней стояли рядом.
     - В кавдивизии  занял,  у соседа нашего, -  не  моргнув глазом, сообщил
Кирченков. - Пришли туда,  ходим,  на нас  все ноль  внимания, коней  полно,
никто  не охраняет. Я своим дал команду "По коням!". Богомолов хотел и бурку
прихватить, кто-то спросил: "Это ты  куда?" - "Нашему командиру". - "Так вот
же наш командир стоит". - "А я думал, это нашего висит". Так сели на коней и
поехали.  Спокойно, шагом, товарищ капитан,  - Кирченков рассказывал это без
малейших угрызений совести.
     - Ну, смотри, найдут тебя - сам и выкручивайся.
     - А я их перекрашу - мать родная не узнает.
     -  Ну  и  плут... Ты смотри,  у  нас в  полку -  конокрад  настоящий, -
рассмеялся Шапошников, когда к нему подошел лейтенант Степанцев.
     Степанцев,  сменивший  ушедшего  на  повышение Татаринова,  заместителя
командира  полка  по тылу, все это  время  занимался обеспечением  снабжения
полка всем необходимым. Вот где в полной  мере  проявилась его хозяйственная
сметка... Бойцы всегда были вовремя и сытно накормлены, переобуты в валенки,
получили теплое белье и телогрейки, рукавицы, а  многие командиры щеголяли и
в полушубках. Лошади были  более-менее сыты - сено удалось, хотя и с немалым
трудом, выменять  в одном из колхозов на две трофейные автомашины. Нашлись в
полку и свои кузнецы  - перековали на подковы немало борон и  даже кроватей.
Нашлись  и шорники - сшили  хомуты и сделали сбрую для коней, изготовили три
десятка саней, в полку не хватало ложек - Степанцев  организовал их отливку.
Словом,  пока  тыл  не  мог  дать фронту все  необходимое,  в  полку  многое
научились делать своими руками, перешли на самообеспечение.
     - Чего опять привез, Александр Петрович? - спросил его Шапошников.
     - Табачку  три  сутодачи,  двадцать  мешков картошки,  десять  -  муки,
маргарину, консервов  рыбных  ну и - водчонки,  конечно. Тоже надо. Теперь у
нас все есть, можно воевать, - довольно сказал Степанцев.


     В  тылах 409-го стрелкового полка четверо медиков -  Богатых, Хмельнов,
Гуменюк и Пиорунский - решили сходить в гости к капитану Набелю.
     - Не  виделись, почитай, три месяца, как  в окружение  попали.  Давайте
сходим, - предложил Иван Богатых, - может быть, кониной угостит.
     Капитан  ветеринарной  службы  Набель, или конский доктор, как он любил
себя называть, гостей не ждал, но был рад увидеть знакомые лица.
     -  Антоныч! - обрадовался Богатых, увидев  его  у блиндажа, похожего на
нору. - Мы слышали, что ты в полку, а никак что-то не соберемся повидаться.
     - Ездил в  колхозы  лошадей получать, потому и  не было меня,  - Набель
дружески  поздоровался  с  каждым,  - да  и сейчас дел много. Ну, да и у вас
скоро работы будет много. Заходите. Посидим.
     Они забрались в тесный блиндаж, сели у маленькой железной печурки.
     - Живой, значит, Антоныч?  А как ты  от нас тогда оторвался? -  спросил
Богатых Набеля.
     -  Это вы от нас оторвались, ушли куда-то в  Тулу. А  я на Щигры вышел,
как и вся дивизия.
     - Так мы же с полком шли, - сказал Пиорунский.
     - С полком... - протянул Набель. - А я  вот тогда оказался вообще  один
без всякого полка и ждал вас здесь целый месяц.
     -  А  мы вышли  к Косой горе, это  под  самой Тулой,  - начал объяснять
Богатых,  - как  раз  седьмого  ноября.  Фронт  прошли без  выстрела,  да  и
стрелять-то было уж нечем, по обойме на брата оставалось. Привыкли ходить по
болотам,  что  долго по полу  и  ступать казалось твердо.  Были  мы все, как
французы в двенадцатом  году.  Князев перед  расставанием  с бойцами устроил
смотр, даже что-то вроде парада, местных жителей много собралось, а мы все в
рванье стоим, перевязанные.
     - Да, похудели вы все - смотреть страшно, - сказал Набель.
     - Это еще  что, - Богатых кивнул на Гуменюка: -  Иван Иваныч из пончика
вообще в прошлогодний соленый огурец превратился.
     -  Пиорунский тоже,  гляжу, стройный стал, -  усмехнулся Набель, - один
кадык остался.
     - Ну, и как ты управляешься со своими лошадками? - спросил Богатых.
     -  Одно горе с ними,  -  ответил Набель, - Кормить нечем, а  есть такие
одры, что  ткнешь - она  шатается. Болеют. Особенно потертостей много. Сбруя
плохая, да и той не хватает. Вожжей - и то не найти. Послали делегацию в тыл
за  сеном,  а  они не  столько сена, сколько самогонки привезли. Ковать надо
давно, а нечем... Давайте лучше о мирной жизни поговорим.
     - Да, у нас тоже несладко живется, - сказал Пиорунский. - Вши замучили.
Да  какие-то они  живучие, ни мороза,  ни жары не боятся. А немцы  - вообще!
Видел я  недавно  троих пленных, до того их  вши  закусали, что скинули  они
шинельки, мундиры -  и ну  их ногтями давить, только треск стоит. Как  это у
нас еще тифа нет, удивительно.
     - В  медсанбате  бывали? - спросил  Набель. - Я слышал,  что там врачей
много новых, медсестер интересных.
     - Бывали,  -  ответил Пиорунский. - Новый хирург Комоцкий. Колесникова,
тоже хирург.
     - А про Шестакова слышали? Тоже в медсанбат перевели, - сказал Богатых.
- Он же раньше в батальоне связи был. Хороший, говорят, терапевт.
     -  Эх,  ребята...  -  грустно  сказал  Гуменюк, - даже  не верится, что
недавно мы были студентами, в  белых халатах ходили, руки мыли  с мылом. Все
бы  отдал, чтобы  хотя  бы на денек в  Краснодар попасть... В этом  году  ни
одного гарбуза не съел.
     - Размечтались о чем,  - протянул Набель.  - Я вот  мечтаю,  как бы  на
соломе  поспать,  а он  о гарбузах. Да скажи мне в июне  перед отправкой  на
фронт, что через пять месяцев я не на Ла-Манше буду  загорать, а в снегу под
Тулой замерзать - в глаза бы плюнул...
     Так  и  беседовали  приятели  вечером  перед  наступлением.  А  к  ночи
разошлись по  своим  местам,  чтобы утром  опять  перевязывать раны, слышать
стоны и крики, видеть кровь и безмерные страдания...

     Полковник Гришин в ночь перед наступлением не спал. Хотя к бою все было
готово - все шесть батальонов его дивизии могли подняться и пойти в атаку по
первому сигналу, -  сон  не шел.  Не спал он и  потому, что ждал от генерала
Крейзера нового диковинного оружия - гвардейских минометов.
     Гришин пошел на КП и окликнул дремавшего у аппарата связиста.
     - Гаврилов! Дай командующего.
     Связист покрутил ручку аппарата, подал трубку и отошел в сторону.
     - Алексей, - растормошил Гаврилов своего напарника Коробкова.
     - Что? Смена?
     - Нет пока. Полковник Гришин пришел, один. Спроси его насчет Героя-то.
     Коробков почувствовал в голосе Гаврилова насмешливый тон и снова закрыл
глаза.
     Связисты  изредка  подшучивали  над  Коробковым,  когда к ним  приходил
полковник Гришин.
     Как-то  в августе, после боев за Милославичи, Гришин и Коробков  с  его
катушками оказались одни. Вдруг  показалась  машина с немцами.  - "Прикроешь
меня  -  к  Герою  представлю!"  -   пообещал  будто  бы  Гришин  Коробкову.
Отстрелялся он тогда  от немцев удачно. Догнали  они с полковником  Гришиным
своих, об обещании  он забыл, а  Коробков так и не решился напомнить ему  об
этом. Потом он и сам понял, что Гришин  пообещал ему Героя  Советского Союза
сгоряча,  но ребята в батальоне  узнали об этом  и нет-нет, да и вспоминали.
Когда выходили из  окружения, Коробков нес мешок с наградами на всю дивизию.
Их как  раз получили накануне, но вручить не успели. Шел и думал, что несет,
конечно, и свою награду, но не на груди, а в мешке.
     - Ну, товарищ генерал, вы же обещали, что будут три "катюши", - услышал
Гаврилов разговор Гришина с Крейзером.
     "Катюши, какие-то... О девчонках в такое время, - подумал с  неприязнью
Гаврилов. - И куда ему сразу три?"
     - Я понимаю,  что оттепель,  но проехать  же  можно. Дорогу  расчистили
специально... Хорошо... Жду, - Гришин положил трубку. - Гаврилов, как придет
капитан-артиллерист, сразу ко мне в блиндаж.
     Под  утро Гаврилов  услышал шум моторов. Вышел посмотреть. Приехали три
автомашины с зачехленными кузовами.
     Рослый капитан, выйдя из кабины, позвал его:
     - Иди доложи командиру дивизии, что прибыла батарея "катюш".
     "Так вот они о каких "катюшах" говорили!" - опомнился Гаврилов, никогда
их  до  этого не видевший, но сразу догадавшийся, что  это  и есть те  самые
чудо-машины с  рельсами вместо кузовов, о которых  по фронту  ходят легенды,
что немцы бегут от них, как от огня.
     А еще через час, в 6 утра, когда было еще темно, с этих машин сорвались
и полетели на запад с чудовищным визгом страшные огненные стрелы.
     -  Вот это да!  Илья-Пророк позавидовал бы! - сказал кто-то из стоявших
рядом с полковником Гришиным. - Смотреть-то страшно, а как же тогда там...
     -  С таким оружием и не победить вшивых немцев? - воскликнул  Гришин. -
Ну, расплата начинается...
     "Катюши"  дали три  залпа и  тут  же уехали, а по всему участку  фронта
перед Буреломами  застучали винтовочные  выстрелы, в них вплелись пулеметные
очереди, трассами уходя на запад и рассыпаясь у горизонта.
     Каждые  десять  минут полковник Гришин звонил  командирам  полков: "Как
поднялись?  Хорошо.  Сколько прошли? Мало!  Поднять  немедленно и -  вперед!
Почему опять залегли?" От  возбуждения он часто курил. Связь с полками то  и
дело  обрывалась, линейные  исчезали  в  темноте один  за  другим, полковник
Гришин ждал связи и ругался, ходил взад-вперед, то и дело выходил на воздух,
но  на улице  все еще было темно,  и видны были только вспышки  выстрелов да
кое-где начавшиеся пожары.
     Примерно через час  майор  Гогичайшвили доложил командиру  дивизии, что
батальон старшего лейтенанта Мызникова ворвался в Буреломы в центре села.
     Гитлеровцы, растерявшиеся,  было, от удара "катюш"  и дружной  атаки  в
темноте, сумели  организовать сопротивление, но  главные  свои силы  бросили
против  полка   Гогичайшвили,   а   фроленковцы  -  1-й   батальон  капитана
Баранникова, - атаковавшие Буреломы с левого фланга, используя первый успех,
тоже ворвались в село.
     В Буреломах, раскинувшихся почти на полтора километра, бой шел, едва ли
не  за каждый  дом.  Связь с  атакующими  батальонами  то  и  дело  рвалась,
полковник Гришин нервничал, что не может, как это необходимо, влиять  на ход
боя. Несколько раз он порывался идти в боевые порядки,  но полковник Яманов,
более спокойный, останавливал его:
     - Все равно наша  берет, Иван Тихонович, - возьмем теперь эти Буреломы,
вопрос времени.

     Полк майора Тарасова к  10 часам утра  начал выходить в тыл противника,
оборонявшегося  в  Буреломах.  Гитлеровцы, прикрываясь  огнем  пулеметов, по
раскисшим от оттепели сугробам начали уходить из села.
     В  12  часов  дня  полковнику Гришину  доложили,  что  Буреломы  взяты,
противник бежит. Со всем своим штабом он немедленно поехал в село.
     Кое-где еще горели избы, их тушили уставшие бойцы под плач и причитания
женщин. На  улицах  то  и  дело можно  было  видеть трупы  людей и  лошадей,
брошенные автомашины, орудия и повозки.
     Гришин увидел Гогичайшвили и  Шапошникова  и  приказал ездовому ехать к
ним.
     - Ну, как, Малхаз Ираклиевич?
     - Все нормально, Иван Тихонович, - ответил майор Гогичайшвили.  - Плохо
то, что многим дали уйти живыми.
     - Преследование организовали?
     -  Пока нет. Люди очень устали, все-таки шесть  часов боя. Пообедаем  и
будем немца догонять.
     - Потери большие?
     -  Подсчитываются, - ответил  Шапошников. - Раненых  много. Хорошо, что
затемно   начали:   самое   простреливаемое   место   в   атаке   проскочили
незамеченными.  Вот какими  они против нас  воевали, -  Александр Васильевич
показал на трупы двоих гитлеровцев в кителях и в нижнем белье. - Штаны одеть
некогда было.
     - Пойдемте в дом, товарищ полковник, - предложил Гогичайшвили.
     -  Мельниченко,  -  позвал  Гришин  своего адъютанта, - всех командиров
полков ко мне сюда, на совещание.
     В  горнице,  куда   вошел  Гришин,   пожилая  женщина  ножом   скоблила
столешницу.
     - На столе спали, нелюди...
     -  Сильно  они здесь зверствовали, мать?  -  спросил  женщину  политрук
Мазурин.
     -  Мальчонку  расстреляли, дочку  учительницы изнасиловали, старика  со
старухой,  соседей  наших,  тяжело поранили.  А  сколько  всего  сожрали  да
нагадили - хуже скотов... Курей всех поели до единой. Корову мою, кормилицу,
стельную, закололи... - женщина заплакала, вытирая кончиками платка глаза.
     -  Товарищ полковник,  ребята немца поймали, -  вошел в избу  лейтенант
Бакиновский, - говорит, что он командир полка. Здоровый такой фриц...
     - Ну-ка, ну-ка, где он у тебя? - заинтересовался Гришин.
     Ввели пленного. Очень высокий, с хорошей выправкой, типичный пруссак.
     - Переводчик, спросите его: "Действительно ли он  командир полка? Какой
номер полка?"
     - Я неплохо говорю по-русски, полковник, - сказал пленный.
     - Ого, и где же научились? - с удивлением спросил Гришин.
     - Я десять лет жил в Москве, служил в атташате.
     - Ответьте, Буреломы действительно оборонял полк?
     - Да, но раньше полк имел большие потери.
     - Как вас взяли в плен?
     Немец плотно сжал губы и злобно сверкнул глазами.
     - Разрешите, товарищ полковник? - спросил Бакиновский. - Снаряд попал в
дом, его немного придавило бревнами. Свои выручать не стали,  сбежали,  а мы
слышим, что кто-то громко ругается, ну и вытащили.
     - Какое настроение у ваших солдат? - спросил пленного Гришин.
     - Мы под Москвой, а не под Берлином, поэтому вопрос неуместный.
     Полковник   Гришин  неприязненно   посмотрел   на   немца   и  подумал:
"Хорохоришься, ганс. Насчет хорошего настроения у вас я что-то не верю..."
     - Уведите пленного.
     Немец вытянулся и вдруг, весь собравшись, сказал:
     - Я знаю, что вы меня расстреляете, но покажите сначала ваши "катюши".
     - Понравились? - усмехнулся Гришин. - Не имеем возможности показать.
     Хотел добавить, что и сам увидел их вчера первый раз, но сдержался.
     - А  расстреливать  вас  никто  не собирается, зря  трусите,  -  сказал
пленному Гришин.
     В избу вошли вызванные командиры полков.
     - Можно, хозяюшка, нам за стол? - спросил Гришин.
     - Садитесь, пожалуйста, вот только угостить вас нечем...
     Все сели на широкие лавки вокруг стола, достали планшеты с картами.
     - Ну что, товарищи,  ближайшую  задачу мы выполнили, -  начал полковник
Гришин. -  Бой провели в целом грамотно. Хотя и порядком его затянули.  Вам,
майор Тарасов, надо было действовать побыстрее, тогда бы мы противника здесь
захлопнули и не выпустили.
     -  Поздновато  вышли,  не  рассчитали,  и  на  пулеметы  напоролись,  -
нахмурился Тарасов.
     - Теперь -  Медведки, и к вечеру быть у  Яблоново - Закопы, - продолжил
полковник Гришин. - Гогичайшвили в центре, вам, Фроленков, Медведки обойти с
севера, а Тарасову с юга.
     Все  командиры полков  с сомнением переглянулись:  задача на день  была
поставлена явно завышенная.
     - Надо не дать им закрепиться, и, я думаю, драпать они  теперь будут до
Красивой Мечи, - добавил Гришин. - А вот там они пост