Разведчики  не  возвращались более  двух часов и это начало беспокоить.
"Что-то  очень  долго,  -  думал  Вольхин,   не  надо  было  посылать  этого
комбайнера.  В пехоту он, конечно, угодил  по ошибке, сидеть бы ему сейчас в
танке. Ухлопают парня напрасно".
     Со стороны хутора  донеслось  несколько выстрелов из танковых  пушек, а
вскоре показались и  три танка, а перед ними метрах в пятистах бежали пятеро
его разведчиков.
     "Ну вот, так и знал - танки... Сейчас начнется..." - чувствуя холодок в
душе, подумал Вольхин.
     Минут  через  пятнадцать  к позициям его роты  вышли  десять танков. До
окопов оставалось не  больше двухсот метров,  когда они  вдруг остановились,
держа линию.  - "Заметили, сейчас рванут",  - с  тоской  подумал Вольхин. Но
танки стояли. Стреляли  с места,  но  стояли.  -  "Ждут  -  есть  ли  у  нас
артиллерия? Раньше были смелее".
     Минут  через  десять  один  танк,  переваливаясь  на  буграх  и  лязгая
гусеницами,  осторожно пополз к  окопам.  Возле  него  разорвалось несколько
гранат, но танк шел, периодически стреляя из пулемета.
     "Вот гад, что делает!" - смотрел Вольхин на  танк. Бронированная машина
утюжила окоп  за окопом. На броне его  хлопком разорвалась граната,  но танк
продолжал  ползти.  Раздавив несколько  окопов,  он резко развернулся  и  на
скорости ушел к своим, на линию машин.
     "Сейчас пойдут все, - обречено подумал  Вольхин. - Поняли, что ничего у
нас нет,  можно  давить".  Он  доложил  обстановку  комбату, в  душе надеясь
услышать, что  он  посылает  ему орудие, но услышал только требовательное  и
грозное: "Держаться!".
     -  Но  ты смотри,  командир, - услышал  Вольхин  голос своего политрука
Белькова, - ни один из наших из окопов не выскочил.
     -  Вот  сейчас как все танки  пойдут, что  будем  делать?  Ждать,  пока
передавят всю роту? Пять гранат бросили и ни одна не попала!
     Но танки все еще стояли. Пять минут, десять. Изредка стреляя,  но так и
не двигаясь с места.
     "Ничего не понимаю. Чего же ждут?  Боятся?  Но кого им тут бояться?"  -
недоумевал Вольхин.

     Когда  капитану  Шапошникову  доложили, что атака противника  началась,
двумя группами  танков по десять  машин  в каждой,  он немедленно позвонил в
штаб дивизии.  У аппарата  был майор Кустов,  новый  начальник  оперативного
отделения штаба, мужчина энергичный и веселый, так  что Шапошников с первого
же   дня  знакомства  почувствовал  к  нему  симпатию  и  они  быстро  стали
приятелями.
     - Алексей  Федорович! -  кричал  в трубку аппарата Шапошников.  - Танки
пошли, двадцать машин. Подбрось огоньку, а то не отобьемся. У меня всего три
орудия, ты знаешь, да и те без прицелов, стреляем, как при Иване Грозном...
     - А ты выведи их на прямую наводку и расстреливай эти танки, - спокойно
ответил Кустов.
     "Ну и арап!" - удивился Шапошников.
     - За Десной тяжелый артполк, попросил бы хотя бы два залпа!
     - Да ты что, это только с разрешения командующего артиллерией армией! У
них и снарядов-то всего на полчаса! А у меня  откуда возьмутся орудия? Все у
вас!
     Шапошников  положил  трубку. -  "Что же делать? Танки, конечно,  пойдут
кулаком, а у меня пять километров фронта. Чего стоит смять роту, полчаса и -
в городе".
     -  Меркулов!  -  позвал он начальника артиллерии  полка.  -  Берите два
орудия Терещенко от Калько и немедленно на позиции седьмой роты. Галопом!

     К десяти танкам, что стояли против роты Вольхина,  вскоре  подошли  еще
десять, подъехали несколько автомашин с пехотой.
     "Вот чего они ждали! - понял Вольхин. - Ну, теперь нам конец...". Бойцы
его роты, тускло поблескивая  касками, ждали идущие  на них танки. Казалось,
что даже чувствовалось, как напряглись в ожидании боя его люди.
     "Если хотя  бы один побежит, то, как цепная реакция, не устоять... Хотя
- все равно передавят...". В  столь безнадежном  положении Вольхин  с начала
войны, пожалуй, еще не бывал. Если  бы  только пехота,  а  тут  еще двадцать
танков. "А вот, вроде бы, не все на меня, машин пять повернули на соседа", -
чуть успокоился Вольхин.
     Танки  открыли   огонь  с   коротких   остановок.   Затрещали  автоматы
пехотинцев. Из окопов ответили из винтовок. Потом включились и два станковых
пулемета. Несколько танков  быстро  переехали  окопы, но  потом сразу три из
них,  словно споткнувшись  обо  что-то, встали. Один  закрутился, разматывая
гусеницу,  с  брони  другого потек огонь - кто-то ловко  угодил  бутылкой  с
бензином. Третий не горел, но стоял, тоже, видимо, подбитый.
     Еще  несколько   танков,   выпустив  струи  огня,  от   чего  на  траве
образовались  черные  проплешины  метров  по  десять, крутились  на  окопах.
Вольхин  видел,  как вспыхнул  расчет станкового пулемета, люди  катались по
земле,  пытаясь сбить  пламя.  "Живьем  сгорели!"  - ужаснулся  Вольхин. Еще
кто-то, как живой факел, бежал с диким криком.
     Вольхин  то  и  дело  поглядывал  на  часы,  будто  атака  должна  была
продолжаться какое-то  определенное  время. -  "Всего  пять минут!".  Танков
пять-шесть все-таки  стояли, остальные давили гусеницами окопы и, бессильный
чем-либо помочь, Вольхин только зло  кусал губы.  Политрук Бельков  убежал в
окопы, и Валентин, видя, что на НП он  остался один - телефонист  был убит и
присыпан  землей,  схватил гранату  и  бутылку  с  горючкой  и  тоже побежал
навстречу  танкам. -  "Теперь уже все равно!". Он не слышал и  не видел, как
сзади подъехали и развернулись два  наших  орудия, как они подожгли  еще два
танка. В бешеном исступлении, задохнувшись, он подбежал метров на двадцать к
ближайшему танку. Метнул гранату -  не попал, бутылку - на танке загорелось,
но слабо, и мощная машина,  вертясь  по оси, сбила  пламя. Вольхин стрелял в
нее из пистолета, стоя во весь  рост, не думая, что его могут убить, пока не
упал - кто-то столкнул его на землю.
     - Ты что, командир, - это был политрук Бельков. - Я вижу - ты на подвиг
идешь, думаю - надо остановить, пока живой! Смотри: наши орудия!
     Страшно  болела  голова,  в  теле  была  невероятная  усталость,  глаза
слипались от пота.
     - Отдохни маленько, командир, они уползают!
     Танки  действительно отходили, с  левого фланга три  машины и в  центре
две. Автоматчики поодиночке, отстреливаясь, догоняли танки.
     - А ты  говоришь - не устоим! Наша взяла! - услышал Вольхин знакомый, с
хрипотцой, голос Белькова.
     Было  несколько минут, мгновений ли,  когда  он не слышал ни выстрелов,
ничего.
     Бой стих быстро. Танки ушли на хутор. Вольхин с Бельковым, отдышавшись,
медленно пошли  по  окопам. Вся  позиция  их роты была настолько передавлена
гусеницами, что  казалось, ничего живого  здесь быть не может. Пахло жареным
человеческим мясом вперемежку с гарью и порохом.
     Вольхин посмотрел на часы: "Всего тридцать минут!".
     - Николай, живой! - обрадовался он,  увидев сидевшего в окопе  сержанта
Фролова, он жадно курил самокрутку.
     - Куда ж я денусь от тебя, командир...
     - Сколько людей у тебя осталось?
     -  Погоди, дай покурить. Вон ту дуру, - Фролов показал окурком на танк,
- на мой счет запиши.
     В окоп спрыгнул политрук Бельков.
     - У Вертьянова из пятнадцати осталось четверо. Одного  вообще раскатали
в лепешку... Пошли к Жигулину.
     У сержанта Жигулина, взвод которого  стоял на левом фланге, из двадцати
убиты  было трое, шестеро тяжело ранены. Один, обожженный, умирал.  Это  был
Федор Углов, тот самый высокий в их роте парень.
     -  Просит, чтоб пристрелили, командир. Тяжело ему, - сказал  Жигулин. -
Страшная смерть парню досталась...
     - Не вздумай! Где санинструктор? Неужели ничем нельзя помочь?
     - Что он сделает? Не бог ведь...
     Обожженный лежал на плащ-палатке, сильно дрожа, ловил ртом воздух, лицо
его,  черное, без  глаз,  выражало  такую боль,  что смотреть  на него  было
невозможно.
     "Вот чего стоит победа..." - глотая спазму, подумал Вольхин.
     -  Два  танка  все  же  сожгли,  -  услышал  он  голос Жигулина.  Но  и
покуражились  они над нами, как  хотели. Хорошо еще, что автоматчиков у  них
было немного, да трусоваты оказались.
     - Семь танков наши, командир, - присел Белков к Вольхину, - да  человек
двадцать автоматчиков все же уложили.
     "Как он может быть спокойным!" - поразился Валентин. Хотя после  всего,
что они  увидели, пережили за это время, было ли еще чему удивляться? За это
железо столько людей  положили!  Неужели  нельзя было  попроще?  Подойди эти
пушки хотя бы  на  полчаса пораньше.." и почувствовал, как его сердце словно
сдавило клещами.
     - Комбайнер?  Живой? - через  силу улыбнувшись спросил  Вольхин, увидев
Беляева.
     -  Я-то живой, а  вот земляков  моих многих  не  стало. У Атабаева  все
отделение передавило. Один он остался...
     Вольхин не смог посмотреть ему в глаза. Проходя по раздавленным  окопам
мимо  мертвых, он чувствовал  себя виноватым  в их смерти едва ли не больше,
чем немцы. Ловя взгляды живых, Вольхину казалось, что все на него  смотрят с
укором. "Дурацкий  у меня характер! Ну что я мог  сделать!" - ругал он себя,
но сердце точила боль.
     - Товарищ лейтенант, комбат вызывает, - подбежал к Вольхину связной.
     - Молодец, Вольхин! -  услышал он  в трубке голос  комбата Осадчего.  -
Продержался, молодец. Потери большие?
     -  Двадцать  пять  убитых,  восемнадцать  раненых, есть безнадежные,  -
глухим, не своим голосом ответил он.
     - Да, много... Но как ты семь танков подбил? Артиллеристы помогли?
     - Какие артиллеристы? А, эти... Они в конце боя подошли. А, может быть,
они все и повернули, не знаю.
     - Сосед твой три танка подбил, слышишь?  Они нигде не прошли  у нас, ты
слышишь, Вольхин? Удержались мы!
     "И как мы только удержались... - подумал Вольхин - "Люди железные..".
     - Ты  проверь все в обороне, возможно,  еще  пойдут  сегодня. Бутылок я
тебе пришлю - ящик! - услышал он голос Осадчего.
     Подошел лейтенант Терещенко.
     - Спасибо, Борис. Выручил, - сказал ему Вольхин.
     -  Что мне, ты Ленскому говори.  Как он здорово эти  два танка саданул!
Между прочим, последний был у него десятым с начала войны...

     В  этот день дивизию полковника Гришина немцы больше не атаковали. Тихо
было и на следующий день
     "И как это  не  сбросили нас в Десну, - удивлялся капитан Шапошников, -
ничего же у нас нет, воюем голыми руками...".
     -  Товарищ  капитан,  -  вывел  его  из  раздумий  лейтенант  Тюкаев, -
Терещенко  предлагает  сходить на Судость, там  ивановцы, должно быть, много
чего оставили, а вытащить можно.
     - А что - дело! - ответил Шапошников.
     Кустов говорил  ему, что остатки  Ивановской  дивизии после  тяжелейших
боев отведены к  Трубчевску и занимают теперь  всего два километра фронта. А
была - свежая дивизия...  После отхода с Судости  много своего  снаряжения и
техники  оставили у  реки, часть людей дивизии перешли к полковнику Гришину,
остальных спешно переформировывали в Трубчевске.
     -  Подготовьте  несколько групп  и этой же  ночью,  пока  нет сплошного
фронта - сходите, - распорядился Шапошников.
     - Можно с повозками? - спросил его Терещенко.
     - Возьми с десяток. Может быть, снаряды попадутся.

     А на рассвете  в  расположение полка  Шапошникова вернулись все группы,
ходившие  в поиск на Судость,  и сходили они не напрасно. Удалось перетащить
пять  исправных орудий,  три кухни  и  десять подвод  со  снарядами. Четверо
"безлошадных" шофера-грузина  вернулись на полуторках, счастливые, словно по
невесте отхватили.
     - Это как же вы сумели? Не у своих ли угнали? - спросил их Шапошников.
     - Там еще есть! - ответил один из водителей.
     "Ну  и  ивановцы, вот  дали  нам подлататься-то..."  - довольно подумал
Александр Васильевич.
     - Агарышева убило, - подошел к нему Терещенко, когда шофера отъехали.
     - Как же так, Борис Тимофеевич, такого парня... Ну,  что же вы... Как я
теперь его матери напишу: единственный сын!
     Лейтенант Николай Агарышев, командир похлебаевской батареи,  весельчак,
удалец, любимец бойцов лежал на телеге, покрытый с головой шинелью.
     - Единственный и погиб...  Напоролись на засаду  у  Магара. Прямо в лоб
пуля. Старик подвел: спрашивали дорогу  на  Погар,  а он, глухой, показал на
Магар. Ну, а там немцы.
     - Похороните его как  следует. Матери я сам напишу, - сказал Шапошников
и вспомнил ее,  старушку. -  Она до войны часто  бывала в  гарнизоне и перед
отправкой просила поглядеть за Николаем, все еще считая его мальчишкой.
     -  Вот и остались, Борис, мы двое, - тяжело  вздохнул политрук  батареи
Иванов. - Сасо в первом бою, Похлебаев,  теперь вот Николай... А давно ли на
танцы вместе  бегали...  Так  и не  узнает, кто у него родился.  В сентябре,
говорил, жена должна родить...
     Похоронили  лейтенанта  Агарышева  у  трех  берез,  на  высоком, чистом
месте...

     Вечером 5 сентября к Шапошникову приехал полковник Гришин.
     -  На  тебя  жалуются,  что  ты  у  ивановцев   снаряды  увез,  -  сухо
поздоровавшись, сказал он.
     - Не надо было бросать. Мы их вывезли, можно сказать,  у немцев  из-под
носа. За их счет и ожили, и кухоньками опять разжились, и пушечками. Неужели
опять отдавать?
     -  Нет. Ты  нашел -  твое.  Не  чувствуешь:  немец как  будто  отходить
собирается? - спросил Гришин. - Южнее  Трубчевска  Крейзер и Чумаков сильный
контрудар нанесли, отбросили километров  на пятьдесят.  Нам  их давить, увы,
нечем, но есть данные,  что и на нашем участке они уйдут за Судость. Так что
готовься к  преследованию... Начальник  политотдела у нас новый - Кутузов, -
добавил после паузы Гришин.
     - Откуда?
     - Из  Ивановской дивизии. Перевели с полка.  Хваткий мужик, дело знает.
Да,  доведи до личного состава,  что товарищ  Сталин  за оборону  Трубчевска
дивизии благодарность объявил, - с удовольствием сказал Гришин.
     - Да, устояли на этот раз...
     - Крейзер помог.  Когда немцы  на  Михеева  пошли,  а  там же ни одного
орудия,  все,  думаю, крышка, так попросил огоньку тяжелого  артполка  из-за
Десны, и,  какие  молодцы - так точно  дали! Да  и помог-то он,  считай,  по
знакомству,  что в академии вместе  учились. А так  бы -  отбивайтесь своими
силами,  "изыскивайте резервы на месте",  у этого артполка каждый  снаряд на
особом учете.
     В  районе  Карбовки ударная  группа  генерала Ермакова нанесла  тяжелое
поражение  47-му   моторизованному  корпусу  гитлеровцев.  Отбросила  их  на
несколько десятков километров, и дивизия полковника Гришина, используя общий
успех,  за двенадцать  дней, преследуя отходящие  части немцев, вышла к реке
Судость.
     Как только полк капитана  Шапошникова  вышел к  Судости, к  нему  снова
приехал полковник Гришин.
     - Смотри на  карту, -  сухо поздоровавшись, раскрыл он  планшет,  - Вот
Баклань,  вот  Юрково. Здесь берег пониже, тут  и надо  захватить  плацдарм.
Зацепимся -  дальше  пойдем. Приказываю: боем руководить  лично.  Я  буду  в
Березовке, связь - туда...
     Настроение у  всех в  дивизии  в  эти  дни было приподнятое: наступали,
впервые с начала войны шли на запад, а не на восток. Казалось, что и Судость
не будет серьезной помехой. А там - дорога на Унечу, на Сураж.
     Капитан Шапошников, придя в батальон Осадчего, который начал готовиться
к бою  за  плацдарм, расположился с биноклем на  бугре,  откуда  хорошо было
видно и Баклань  -  справа, и  Юрково - в центре, и Михновку  - слева. Берег
противника был заметно выше, пойма Судости - широкая по фронту, и Шапошников
с  неудовольствием думал, что атака будет явной авантюрой, тем более что без
артподготовки и плавсредств.
     Оторвавшись от бинокля, он спросил Осадчего:
     - Что говорят ваши разведчики?
     -  Сунулись было, да обстреляли. Ничего толком не узнали. Засекли  пять
пулеметов.  Траншеи у них  отрыты по всему  фронту. Когда  только  успели...
Артиллерия и танки себя не проявляли.
     - План боя продумал?
     - Прикинул. Задачи ротным поставил, но все это "на авось".
     С Шапошниковым на НП батальона были замполит полка  Наумов  и начальник
штаба  Филимонов.  Тюкаева оставили на  командном пункте полка  для связи со
штабом дивизии.
     На  душе  у  Шапошникова  было  нехорошо  от  предчувствия   беды,  но,
посоветовавшись с Наумовым и Филимоновым,  он все же решил  отдать приказ на
начало атаки, пока совсем не  стемнело,  да  и Гришин уже  два раза звонил и
требовал начинать.
     Около  7 часов  вечера  роты  батальона  Осадчего частично  на  лодках,
плотах, а в основном вплавь перешли Судость.
     Шапошников   видел  в  бинокль,  как  фигурки  его  бойцов,   выйдя  на
противоположный берег,  быстро бежали  через  луг с кустарником к  горе, как
немцы, то ли прозевавшие переправу, то ли нарочно давшие возможность перейти
реку всем, открыли  огонь,  когда цепочки атакующих уже начали подниматься в
гору. Сначала огонь противника был довольно редким, и минут через десять бой
шел на  горе  под Юрковом. В  сумерках  ход боя видно было плохо, Шапошников
ждал первых донесений с того берега - вводить ли второй батальон,  готовый к
атаке, как с КП полка позвонил лейтенант Тюкаев.
     - Товарищ командир, полковник Гришин спрашивает, как идет бой.
     -  Передай: переправились,  бой  идет в траншеях, для  развития  успеха
готовлю второй батальон.
     Но  через  десять  минут  поступило  донесение, что  противник  атакует
батальон с флангов, крупными силами, да Шапошников видел это и сам. Огонь со
стороны немцев резко усилился, начали бить минометы и скоро  стало ясно, что
батальон Осадчего от реки отрезан.
     - Надо вводить второй батальон! - сказал Шапошникову Наумов, - Выручать
надо, а то получится, как с Леоненко!
     - А если и этот батальон также? Теперь им ничем не помочь... "Эх, знали
же, что авантюра - все равно лоб подставили!" - ругался Шапошников.
     К  ночи  из  батальона  вышли  около  ста  человек, мокрые,  злые.  Еще
несколько  часов  с  противоположного берега  то и дело раздавались короткие
очереди.
     -  Почти двести человек потерял! - ругался  капитан Осадчий. - Полезли,
"разведка боем"!
     -  Доложите  в штаб дивизии  об  итогах  боя,  -  вздохнул  Шапошников,
посмотрев на Филимонова.
     Всю ночь он не сомкнул глаз, переживая случившееся, да и ждал звонка от
Гришина  с  разносом:  "Нет,   немец  не   дурак.  Безусловно,  здесь   была
подготовленная  оборона, система огня, и  мы  должны  были это предвидеть...
Сейчас будут искать виновного. Хотя - в корне эта операция была построена на
риске. Виноват тот, чья это была идея.  Но и он не мог предвидеть, что немцы
так грамотно дадут по носу. Только-только батальон восстановили...".
     На КП  батальона Осадчего Шапошников встретил сержанта  Михаила Шикина,
минометчика. В полку он был с кадровой, поэтому Шапошников знал его хорошо.
     - Что с вами, Шикин?
     Сержант встал, худой настолько, что невольно вызывал чувство жалости.
     - Извините, товарищ  капитан, задумался.  Вернее  - горюю.  Осталось от
роты нас всего четверо. Столько  прошли, держались, а тут в  одном бою - вся
рота.  Лейтенант  Лисин  погиб,  Брызгалов  Иван...  -  Шапошников,  слушая,
мысленно  отметил:  "Знаю,  помню  его...",  - Волков  Иван, Жохов  Николай,
Кулюхин, Замораев, Колесников, - Шикин тяжело вздохнул.
     Лицо его, сухое, с  влажными черными глазами, выражало  такую боль, что
Шапошников, обычно несентиментальный, дружески похлопал его по плечу:
     - Ну, успокойся. Война, потери неизбежны. А нам надо жить. И мстить.
     Рано утром в  771-й полк приехал  заместитель начальника связи  дивизии
майор  Бабур,   посланный  полковником  Гришиным  для  проведения  дознания.
Выслушав  доклады  Шапошникова  и  Осадчего  о  ходе боя, по  согласованию с
командиром дивизии лейтенанта Тюкаева за неправильную информацию о ходе  боя
понизили  в должности и  перевели заместителем командира роты. Все поним