и представить не можешь. Я, было, уже решил
остаться там, создать партизанский отряд и драться в тылу у фашистов. На мое
место уже, было, назначили комиссара. Возвращению моему все довольны. Теперь
ведь  снова  введен институт  комиссаров. Все листовки  фашистов  направлены
против  нас. Но ничего  из этого  у них не выйдет. Наш полк дрался с немцами
замечательно,  лучше  многих других.  Замечательно дерутся Пономарев  и  его
люди.  На него и его людей  посланы материалы  на представление  к наградам.
Пономарев молодец,  так и  передай его Зине. Неплохо зарекомендовали себя  и
многие другие: Миронов, Братушевский, Юдин, Сердюков, Калинников. Прошу тебя
передать их женам об этом. В  предстоящих боях  фашисты еще раз испытают всю
силу нашего огня  и мощь коллектива. Твои, Мусенька,  желания, а они  и всей
страны, мы оправдаем. Хотелось  бы хоть одним  глазком взглянуть  на тебя  и
деток.  Но, увы, пока это только мечта. Я часто  вспоминаю последние минуты,
когда мы были вместе перед разлукой. Утешают меня только ваши фотографии.
     Никому себя  в обиду  не давай. Духом  не падай.  Живи дружно со  всеми
женами командиров.  Жалей деток, целуй  их за меня. Пусть пишут  и  они мне.
Когда разгромим фашистов, привезу тебе в клетке Гитлера, а хлопцам наганы.
     Тысячу раз целую, твой любящий только тебя Матвей. Пиши".
     Они оставили свои письма почтальону и уехали  в полки, не зная еще, что
пережить им предстоит гораздо более тяжелые минуты, чем выпадали до сих пор.

     Через  двое суток  после трагедии на  шоссе  в  расположение  батальона
Леоненко ходили разведчики лейтенанта Шажка. Вернулся он потрясенный, злой.
     - Мертвый лес. Даже птиц не слышно. Тишина - гробовая. Что  там, видно,
творилось, только сосны  могли  бы  рассказать,  - доложил он Шапошникову. -
Окопы  завалены трупами. Встретил я, когда за шоссе к деревне  ходили, двоих
мальчишек,  так  рассказали,  что из  деревни  на это место  ходили женщины,
думали, что,  может  быть, кто раненый окажется, одна женщина погибла, когда
разжимала  пальцы с  гранатой.  Своих  немцы увезли  на четырех  грузовиках.
Мальчишка говорит, что пленных немцы не брали. Рассказал он еще, что к ним в
деревню   немцы  привезли  от  Сожа   раненого   комиссара.   Держали   его,
окровавленного, привязанным к дереву,  у деревни,  а потом расстреляли. Пока
немцы не видели, он тихонько взял у комиссара документы и передал  отцу. Это
был комиссар гаубичного полка Иванов. Мальчишка рассказал,  что с комиссаром
были еще трое наших бойцов, поили немецких лошадей, а потом куда-то исчезли.
     - Но ведь комиссаров немцы в плен не берут, убивают на месте,  - сказал
Шапошников.
     - И вот еще что, товарищ капитан, - продолжал  Шажок,  -  сколько можно
было,  мы осмотрели убитых, хотя  чуть не задохнулись от  смрада. Думал, что
опознаем полковника Малинова.  Всех, конечно, осмотреть невозможно, это надо
неделю туда ходить. Так  вот  этот  мальчишка,  Ваня,  когда  я ему  показал
маленькую  фотокарточку  Малинова,  что  он  мне  в  прошлом  году  подарил,
представьте себе - опознал его. Говорит, что они этого полковника хоронили с
отцом на третий день, как кончился бой.  А вот место описать точно  не смог.
Убит  он  был,  по  словам Вани,  у  грузовой машины.  С  ним были сержант и
водитель.  Сомнительно,  конечно,  что убитого можно так  легко опознать  по
фотографии. Некоторые детали его рассказа кажутся достоверными, но  другие -
нет.  Он хорошо  помнит,  что  хоронили  полковника.  Отец  куда-то  спрятал
документы и  планшет.  С  отцом  бы его  об  этом поговорить,  да  в деревне
немцы...  Это  пацаны бегают, ничего  не боятся.  Но и это  еще не последняя
версия... У Александровки-второй  мы  встретили  деда  и тот рассказал,  что
правее деревни,  в  лесу,  недалеко от  Сожа,  в большой  воронке  от  бомбы
ребятишки  нашли мертвого полковника, а  с ним и старшину. Оба, по-видимому,
застрелились. Кто это, не Малинов ли?
     - Ну, знаешь, это уж слишком, столько версий.
     - Но ведь из полковников в нашей  дивизии никто не погиб, он один, да и
из  штаба  корпуса  тоже.  Сам  дед  этого  места захоронения  не  знает,  а
ребятишки, которые ему  это  рассказали, пропали. Мы пытались поискать сами,
но  столько там воронок, разве обойдешь. Да и странно, что они застрелились,
как ребятишки говорят. Ну, как  они  могли это  определить по мертвым? Да  и
зачем им было стреляться - Сож совсем  рядом. Разве что были тяжело раненные
или  в плен  боялись  попасть. А  в  принципе - и  этот полковник  мог  быть
Малиновым.
     - Так тебе ребятишки и разбираются в званиях.
     - Четыре шпалы,  сказали, и дед запомнил. Эх, и тому  мальчишке хочется
верить, что опознал по фотокарточке. Говорил он  искренно. Но проверить  это
сейчас  невозможно. Через пару ночей попробую еще сходить к шоссе. Жаль, что
с мальчишкой не договорился о встрече, побоялся: зачем ему рисковать?
     - А что немцы? - спросил Шапошников.
     - Все  то же: отдельные пулеметные  гнезда на зрительной связи, вряд ли
больше  пулеметной роты  по  всему  нашему  участку  берега. Да  те  же  две
минометные батареи.
     - Это я понимаю, что сил у них здесь мало, но позиции такие заняли, что
весь наш полк  держат. Одной ротой фактически, - горько вздохнул Шапошников.
- И соседи тоже: ночью Пропойск берут, а днем немцы их в Сож сбрасывают.
     Шапошников,  в  голове  которого   версии  об  исчезновении  полковника
Малинова смешались окончательно, решил больше не ломать об этом голову.
     Полковник  Малинов тайну своей гибели или  исчезновения  унес  с  собой
навсегда...11









"А КОЛЬ ПРИДЕТСЯ В ЗЕМЛЮ ЛЕЧЬ..."

     В конце  июля по решению штаба 13-й армии  в  дивизию полковника  Ивана
Гришина была  передана часть личного состава  двух  стрелковых  полков 132-й
Полтавской стрелковой дивизии, управление которой убыло на переформирование.
Это  дало  возможность   в  значительной  степени  восстановить   стрелковые
батальоны,  особенно в  409-м  и  624-м  стрелковых полках,  а Шапошникову в
полном составе был передан батальон капитана Осадчего.
     Впрочем,  на  место  Шапошникова  заступил   новый  командир  полка  из
Полтавской дивизии, полковник Григорий Иванович Мажурин, а сам он вернулся к
своим прежним обязанностям начальника штаба полка.
     Александр  Васильевич   должность  командира   полка  сдал  с  чувством
облегчения. Он знал, что вполне с ней справляется, но на прежней, начальника
штаба, он будет больше на  месте,  чем командиром полка. Шапошников невольно
вспомнил, что до этого в жизни судьба дважды посылала ему должности, которым
он пока не соответствовал,  и оба раза судьба вдруг резко давала задний ход.
Первый раз, когда почти  сразу после службы  на действительной  его  избрали
председателем колхоза в родной деревне. Тогда  он еле отговорился молодостью
и уехал на курсы  автосборщиков  на Горьковский автозавод.  Поработал в цеху
всего три  месяца и его, зная, что  десятилетка за плечами, служба  в армии,
отличное знание техники, жажда знаний, стали сватать на должность начальника
конвейера.  И  уже, было,  назначили,  да,  к счастью, как он  тогда  думал,
призвали  на сборы  в  армию.  Рассчитывал  на  пару месяцев,  но  уговорили
остаться в кадрах.
     Шапошников, хотя  ему  и  было  35 лет,  считал,  что  слишком  быстрое
продвижение  по службе принесет больше вреда,  чем пользы, поэтому  к  любой
карьере никогда не стремился, справедливо полагая,  что жизнь выдвинет сама,
когда это  будет нужно. И  в партию он не  напрашивался, чтобы  не подумали,
будто бы  он стремится к карьере в армии. Знать  свое место и не лезть туда,
где еще мало что понимаешь - это было его правилом и убеждением.

     В начале августа  41-го 137-я стрелковая дивизия полковника  Гришина  в
составе 45-го корпуса комдива Магона получила приказ перейти на правый фланг
13-й  армии,  где  в  это   время  начала  складываться  крайне  напряженная
обстановка.
     После короткой передышки дивизии 2-й танковой группы генерала Гудериана
перешли в  наступление  против  ослабленных  в  июльских  боях  бригад  4-го
воздушно-десантного корпуса генерала Жадова на  участке Варшавского шоссе за
Кричевым, и открыли себе путь на Рославль и Брянск.
     Дивизия, снятая  со всем  хозяйством из-под Пропойска,  за трое  суток,
частично  на  автомашинах,  а  в основном  пешим  порядком, совершила  почти
двухсоткилометровый марш вдоль  фронта через  Краснополье,  а  вечером  7-го
августа вышла в район села Милославичи и развернулась в боевой порядок.
     Полковник Гришин ориентировку в обстановке и боевую  задачу получил  на
марше,  поэтому и  все необходимые приготовления приходилось делать на ходу.
Впрочем, это не помешало ему действовать с обычной энергией и твердостью
     Обгоняя  на  марше  спешившие  к  месту  сосредоточения  полки,  Гришин
мысленно прикидывал общий план боя: "Противник - седьмая пехотная дивизия, в
глубине возможны мехчасти, оборона не подготовлена. Вряд ли против нас будет
больше  полка. Практически  нет  и узлов сопротивления, потому что противник
тоже на марше, идет параллельно...  Фронт  наступления -  десять километров,
многовато  по  нынешним  временам...  Соседа  справа  нет,  слева  -  наспех
воссозданная  132-я  дивизия...  До  шоссе нам  восемь-десять  километров...
Задача дня - выйти на  шоссе - сомнительно, что это возможно будет выполнить
за день... Главное - взять Милославичи... На помощь авиации  рассчитывать не
придется... Магон обещал дать танки, но сколько... Снарядов получили полтора
боекомплекта,  патронов  хватит  надолго...  Слева пойдет  Корниенко, с  ним
Смолин,  в центре  - Михеев,  справа, на Милославичи,  Шапошников,  то  есть
теперь  уже  Мажурин...  Магон  предупредил,  что  наступление  будет  иметь
серьезные  оперативные  цели и должно  совпадать  по  времени с наступлением
наших  войск на Смоленск...  Неужели правда,  что  Гитлер  отдал приказ всей
группе  армий "Центр" перейти к обороне? Если так, то это  уже достижение...
Магон говорил, что за нами в прорыв пойдет кавдивизия, это хорошо...".
     Полк Мажурина к Милославичам вышел засветло. До  темноты комбаты успели
развести свои роты на рубежи атаки, осмотреться и накормить людей.
     Капитан Шапошников, оглядывая в бинокль окрестности и лежавшие за полем
примерно в полутора километрах  Милославичи, качал головой и  хмурился: "Как
стол... Высотка перед селом,  очевидно - кладбище... Хорошо еще, что рожь, а
не луг... Эх, неужели нельзя обойти село ни справа, ни слева, лесом...".
     -  Товарищ  капитан, старший политрук  Наумов  зовет,  на  партсобрание
приглашает, - услышал он за спиной голос лейтенанта Тюкаева.

     Старший лейтенант Георгий Похлебаев, сидевший возле орудия и готовивший
данные  для стрельбы, не  сразу  заметил, что с тыла по проселку на  батарею
подъехал броневик.
     - Где командир полка? - спросил вышедший из броневика молодой майор.
     - А вон по ту сторону амбара - НП, - ответил Похлебаев.
     - Проведите меня к нему.
     Похлебаев  проводил майора к  полковнику Мажурину, и,  остановившись  в
сторонке, услышал:
     - Я адъютант командующего.
     - Полковник Мажурин.
     -  Приказ командующего... Наступление начать в двадцать один  тридцать.
Задача прежняя: взять село Милославичи, выйти на Варшавское шоссе и оседлать
его. Вам будут приданы танки...  -  майор посмотрел на часы. - Через полчаса
должны подойти. О взаимодействии договоритесь с их командиром.
     Мажурин позвал  своего  адъютанта и приказал передать в батальоны время
наступления и  сигнал - красная ракета.  Похлебаев, посмотрев  на полковника
Мажурина, подумал: "Как быстро он вжился  в полк. Всего за несколько дней...
В  кино  бы  ему  сниматься: из старых буденновцев,  рубака. Грудь  колесом,
седина, усы, вот уж действительно - "Батя"..."

     Лейтенант Валентин Вольхин, вернувшийся с партсобрания и  покуривший со
своими бойцами, все еще не  мог отойти от впечатления  речи комиссара  полка
Васильчикова.  - "Серьезный человек, чувствуется  большевистская  закалка...
Без  бумажки  говорил,   а  так,  что   хоть  в   пекло  после  его  слов...
Действительно,  сколько же можно отступать? Мы же  вполне  можем  разгромить
врага, не только остановить, но именно разгромить...".
     Вольхин сам прочитал взводу сводку Совинформбюро и  несколько статей из
"Правды"  за 4 августа. Сводка  была спокойной. Всем  хотелось  верить,  что
после  того,  как наркомом  обороны  назначен товарищ  Сталин, а командующим
Западным фронтом маршал Тимошенко, отступление закончится.
     Статьи  в газетах  были оптимистичными,  иногда Вольхину даже казалось,
что  в газете  точно знают,  когда именно кончится война, но  пока не  хотят
говорить - таким бодрым был тон ее статей.
     В конце  июля его взвод  был пополнен  полтавчанами,  тоже  понюхавшими
пороху под Чаусами и на  Варшавском шоссе,  и теперь  его взвод на две трети
состоял  из  украинцев.  С  первого  взгляда  понравились  все:  большинство
кадровые,  молодые.  Приглядываясь к ним, Вольхин не  замечал, что кто-то из
них упал духом или в  разговоре  показывает панические настроения.  Хотя  от
чтения сводок за июль таким настроениям и недолго бы появиться - редкий день
не сообщалось о тяжелых боях на все новых направлениях.
     Постепенно научились понимать, что дела на фронте идут не так уж плохо.
Немцы  застряли в  Смоленске и под Киевом, да и  сами  они  пусть и скромный
вклад в  это, но все же  внесли.  По газетам чувствовалось,  какая  огромная
работа идет  в  стране по мобилизации  всех сил. Речь товарища Сталина от  3
июля как-то все расставила по своим местам. Не было уныния, а только желание
драться, воевать так, чтобы победить врага.

     Вольхин знал  своих бойцов. Хотя  на  две трети они  были  из  соседней
дивизии,  но  такие же  фронтовики, как и они, обстрелянные. Он понимал, что
убеждать их в чем-то нет смысла. Долг свой и Присягу люди помнили, и вряд ли
кому в голову приходили мысли, что немцы их победят.
     Больше месяца были  они на  фронте  и  за это  время Вольхин всей душой
привязался к своим "старичкам" - сержантам Вертьянову, Фролову  и Мухину, да
и к остальным,  кто  выехал с ним на фронт и был все это время во всех делах
рядом  - Латенкову,  Савве  Морозову, Углову,  Новикову. С  "новенькими"  во
взводе они сдружились быстро и, видимо, что-то успели рассказать  им о своем
лейтенанте, потому что Вольхин заметил признаки уважения с их стороны.
     Теперь, перед очередным боем, он  вспоминал  себя перед  первой атакой:
тогда действительно было не по себе. А сейчас, всего лишь три недели спустя,
он не чувствовал какого-то особого волнения. Да, они сейчас пойдут в бой, и,
конечно, кто-то из них погибнет, даже наверняка погибнут, но не было чувства
обреченности   перед  грозившей  смертью.  "Каждый,  наверное,  думает,  что
кого-то, но не его..." - невесело усмехнулся Вольхин, покусывая травинку.
     У него  к  атаке все  было готово.  Оставалось  полчаса  до  сигнальной
ракеты,  и  текли  эти  полчаса  утомительно долго, хотя  он  и старался  не
поглядывать на часы.

     Не  успела погаснуть  красная  ракета,  как  батальоны  полка  Мажурина
поднялись в атаку. Артподготовки не было, "Ура!" - тоже, может быть, поэтому
гитлеровцы  не сразу и заметили  начало атаки.  Шапошникову не верилось, что
гитлеровцы не обнаружили  сосредоточения  полка,  поэтому  он  с  замиранием
сердца следил в бинокль, хотя видно было очень плохо, как развернутые в цепи
роты, переходя на бег, приближались к селу.
     Стрельба вспыхнула одновременно  по всему, километра  полтора  шириной,
ровному ржаному полю.
     Связисты  побежали  с  катушками  за комбатами,  артиллеристы, прицепив
орудия  к передкам,  бросились догонять  пехоту.  На проселок, что вел через
кладбище к селу, вполз танк КВ и на ходу открыл огонь по вспышкам выстрелов.
     Полковник  Мажурин,  оставив  на КП  Шапошникова  с  небольшой  группой
помощников, тоже ушел в батальоны.
     Гитлеровцы,   застигнутые   врасплох,  открыли  беспорядочный  огонь  в
начавшуюся темноту, но когда грянуло  дружное  "Ура!"  перед  селом,  начали
отходить.  Танки  с кладбища,  когда  там разорвалось одновременно несколько
снарядов, дали задний ход и ушли в село.
     Рота старшего  лейтенанта  Цабута ворвалась  на  окраину  села  сходу -
немцы, а судя  по вспышкам  выстрелов  в темноте, их было  не более  взвода,
отошли за огороды и за крайние дома.
     С чердака по разломанной бегом  цепи грозно и слепяще ударил пулемет, с
другого,  словно соревнуясь  кто быстрее, два автомата. Короткими  очередями
стреляли из-за углов домов, с огородов.
     Рота  залегла,  кто-то  еще  попробовал  ползти  вперед,  кто-то  делал
перебежки, чувствовалось, что первый азарт, первое дыхание атаки прошли.
     Цабут подполз к командиру своего первого взвода:
     - Вольхин, давай отделение вперед, уничтожить пулемет на чердаке!
     Пятерка стрелков ползком  достигла плетня,  по одному перемахнула через
него и по стенке  прошла к чердаку. Сержант Мухин бросил гранату в чердачное
окно  и, еще не слыша разрыва, отбежал дальше по стене. На чердаке грохнуло,
и пулемет заглох в ту же секунду.
     - Давай к следующему дому! - махнул за собой Мухин.
     Застрелив на  бегу какого-то выскочившего навстречу  немца  без  каски,
Мухин  пробрался к чердаку следующего дома.  За  стеной хорошо  были  слышны
гортанные голоса немцев.
     - Двое к дверям, остальные к окнам, - крикнул Мухин.
     Он бросил гранату на чердак и пробежал  к бане, из-за которой то и дело
сверкали вспышки из автомата.
     Цабут, услышав  взрывы гранат  на чердаках,  подал команду "В атаку!" и
рота снова, дружно и с криками "Ура!" бросилась вперед.
     Из церкви в центре  села  гитлеровцев  выбили с помощью  орудий  взвода
лейтенанта Агарышева, поставленных на прямую наводку, но  дальше продвижение
застопорилось  одновременно  у  всех  батальонов.  Примерно на середине села
гитлеровцам удалось закрепиться. Пять или шесть танков, стоявших за домами и
прикрываемые автоматчиками, заставили залечь весь батальон Осадчего.
     Роты Горбунова, пройдя краем  села, застряли перед амбарами и  скотными
дворами,  из  которых плотный  огонь вели несколько  десятков  автоматчиков.
Батальон майора Московского после первого  успеха  залег, хотя  и  продолжал
вести огневой бой.
     Темнота из союзника в первые минуты боя  превратилась во врага. Не видя
своих  людей, тогда  как  силы  противника, казалось,  возрастали, ротные  и
взводные  теряли  ориентировку и управление,  а бойцы,  не  получая команд -
лежали,  оглядываясь в темноте  и тихонько перекликались, изредка стреляя по
автоматным вспышкам.
     Старший  лейтенант Похлебаев, бежавший  рядом с полковником  Мажуриным,
еще в момент сближения с  противником заметил,  что командир  полка упал, но
сгоряча не остановился, чтобы помочь  ему.  Когда  бой немного затих, только
орудия стреляли в темноту на вспышки выстрелов,  Похлебаев  побежал к месту,
где примерно должен был лежать полковник.
     Мажурин  стонал.  Пуля  попала в легкое, и он уже  истекал  кровью.  Из
темноты  показалась двуколка, с нее соскочил адъютант командира и Похлебаев,
ощущая у себя на шее липкую от крови  ладонь, положил полковника на повозку.
"Пока обойдутся без меня", - подумал Похлебаев о батарее.
     - Давай! - крикнул он адъютанту, придерживая голову Мажурина.
     -  Хороший ты  парень,  старший лейтенант,  с трудом превозмогая  боль,
сказал полковник. - Бей их, гадов. А я еще вернусь, - и в темноте Похлебаеву
показалось, что он даже улыбнулся.
     "Застряли",  понял Шапошников,  выслушав  через час  после  начала  боя
путаные доклады комбатов по связи.
     Танк  КВ, израсходовав боекомплект, ушел, и Шапошников,  вспомнив слова
Мажурина,  что "будут танки", усмехнулся, но потом  подумал: "Но хоть чем-то
п