я связь с Москвой.
     И  к  концу  суток после  выхода из окружения полковник Гришин  не имел
сведений  об обстановке на фронте, и, самое главное, связи с командованием и
соседями.  Штаба  20-го  стрелкового  корпуса  фактически  не  существовало.
Осталось всего  несколько командиров  и  бойцов охраны. Да и  что за корпус:
132-я стрелковая дивизия вышла западнее, связи с  ней еще не было, только по
звукам боя было слышно, что она пробилась за Сож, о 160-й стрелковой дивизии
полковника  Скугарева, которая  должна была  пробиваться  восточнее,  вообще
никаких известий не было. Уцелело ли ее управление, остались ли какие-нибудь
части  -  об  этом  можно было  только гадать.  Где штаб  их 13-й армии  или
соседних, Гришин тоже пока не знал.

     Капитан Лукьянюк, построив свой батальон,  выслушал доклады  командиров
рот, еще раз молча прошел вдоль строя и сказал:
     - Дивизия осталась без средств связи, товарищи. Да и нас немногим более
половины. Но воевать надо. Никто ничего нам не даст, не надейтесь, будем все
искать  сами. Нужны добровольцы, сходить  за шоссе и поискать в машинах, что
осталось. Две минуты на размышления.
     Строй замер, чуть качнувшись вперед.
     - Добровольцы, четыре шага вперед.
     Шагнул весь строй.
     -  Политрук  Старостин,  -  подошел к одному из командиров Лукьянюк,  -
возьмете  на ваше усмотрение  восемь  человек и немедленно начать  выполнять
задачу. С пустыми руками не возвращаться!
     Политрук  Старостин,  комсорг   батальона,  сдал   документы  комиссару
батальона  Ткачеву и  на задание пошел  прямо из  строя. Его  группа скрытно
переправилась  чрез Сож, прошла лесом  и совсем недалеко от  шоссе Старостин
вдруг  заметил  группу наших артиллеристов, сидевших  около замаскированного
свежими ветками орудия. Он удивился встрече, потому что в  этом месте пройти
к Сожу было, в общем-то, просто и вряд ли артиллеристы этого не понимали.
     Старостина заметили,  встал старший,  сержант, потом остальные четверо.
Гимнастерки на всех были выгоревшие, лица худые и почерневшие.
     - В засаде? - спросил Старостин. - Из какой дивизии?
     -  Нашей  дивизии  давно  больше нет...  Танки  ждем.  Десять  снарядов
осталось. Израсходуем и за Сож ее покатим, - показал сержант на сорокапятку.
     - И  откуда  же  вы идете?  - спросил  Старостин, вглядываясь в  лица с
печатями смертельной усталости.
     - Почти от Минска.
     - Наши за Сожем.
     - Знаем. Тут место хорошее, мы уж один  бронетранспортер подбили да две
машины. Снаряды пока есть, а кончатся - и пойдем. Табачку не найдется ли или
сухариков?
     Старостин достал кисет.
     - А за шоссе не видели ли случайно, где близко  машины связи? - спросил
он сержанта.
     -  На  просеке  две  стояли,  вчера видел. Кабель,  катушки  там  были,
аппараты, еще сжечь хотели.
     Со  стороны шоссе  прибежал  боец,  из  этого  же  расчета,  как  понял
Старостин.
     - Немцы! Примерно рота пехоты, идут колонной на восток.
     - К бою, ребята, - скомандовал сержант.
     -  Погоди, браток,  -  остановил его Старостин,  -  свяжетесь вы с ними
сейчас,  и неизвестно,  когда  и  чем  это  кончится,  а  нам  надо  задание
выполнять. Пусть идут, лучше танков дождитесь.
     Старостин  с  группой и  артиллеристы  подождали, пока  прошла эта рота
немцев, а потом Старостин перемахнул через шоссе и пошел искать просеку, где
должны были стоять машины.
     Им повезло: нашли и машины, и кабель. Намотали его на карабины, сколько
было можно, каждый взял по два-три аппарата и, оглядевшись, пошли обратно.
     Артиллеристов  уже не  было,  а на  шоссе  напротив  орудия стояли  два
разбитых  грузовика, валялось несколько трупов гитлеровцев.  На позиции, где
стояло орудие, Старостин заметил свежий могильный холмик.

     Капитан  Лукьянюк,  посланный  полковником  Гришиным  искать   связь  с
соседями вдоль Сожа к Кричеву, в штаб дивизии вернулся к вечеру 22 июля.
     - Сам  Кричев у  немцев,  -  доложил он командиру  дивизии. -  Наши  на
восточном берегу Сожа, четвертый воздушно-десантный корпус, но очень слабого
состава,  еле держится, немец  напирает сильно. Командиры там все без знаков
различий,  смотрят на меня,  как на шпиона, надоело  документы  предъявлять.
Связь со штабом армии у них есть, но управление, как я понял, слабое.
     - Хорошо, садись,  Федор Михайлович. Это  уже кое-что. Мне  теперь тоже
многое  стало  ясно - с Москвой поговорил, - сказал Гришин многозначительно,
но и с огорчением.
     - Как с Москвой? - удивился Лукьянюк.
     - Лейтенанту Михайленко благодарность от меня, молодец парень.
     Командир  взвода связи  лейтенант Михайленко, посланный в  Краснополье,
сумел  добиться связи с  Москвой, полковник Гришин выехал туда на  машине  и
через своего  товарища из Оперативного управления Генерального штаба получил
и нужную  информацию по обстановке на его участке  фронта, и, самое главное,
связь со штабом 45-го  стрелкового корпуса  Магона, входившего  в  состав их
13-й армии.
     Гришин был неприятно удивлен,  когда узнал, что немцы уже  в Смоленске,
бои идут на Соже за Кричев, Могилев в окружении, на юге немцы взяли Житомир,
на  севере  - Псков.  На всех  фронтах дела шли неважно, и не  ясно  было  -
замедлилось ли наступление немцев, или оно будет продолжаться неопределенное
время.
     Дивизии корпуса генерала Еремина после его гибели перешли  в подчинение
в  комдиву  Магону, у  которого до этого был только штаб и ни  одной  боевой
единицы. Из  разговора  с  Магоном Гришин  понял: на  отдых  рассчитывать не
стоит,  потому что  есть приказ  взять Пропойск.  Значение этого пункта было
понятно:  если бы удалось его отбить, то это позволяло  бы держать Гудериана
"за хвост",  танки которого  рвались от  Кричева на Рославль. Кроме того, от
Пропойска удобнее было наступать на Могилев, приказ на эту операцию из штаба
13-й армии тоже поступил.
     Гришин сумел-таки  убедить  нового командира  корпуса, что его  дивизии
нужны хотя бы трое суток, чтобы привести все в порядок, и Магон уступил.
     Взяв  с собой комиссара  дивизии Канцедала,  начальника штаба Яманова и
несколько  человек  из управления  дивизии, Гришин пошел смотреть  все  свои
полки.
     У  Михеева,  в 624-м  полку,  артиллерия  потеряна  полностью,  в  двух
имевшихся батальонах  людей оставалась половина того, что положено  иметь  в
одном. В  409-м стрелковом - лучше: потери в людях относительно невелики, но
артиллерии  -  всего  два орудия.  У Смолина, в  278-м  легко-артиллерийском
полку,  был полный порядок,  хотя так и не  нашелся 3-й дивизион. Впрочем, с
этим все уже смирились.
     В  полк к  Шапошникову  Гришин  пришел  во  время обеда. Бегло осмотрев
траншеи и пулеметные ячейки, он выслушал доклад Шапошникова и спросил:
     - Сколько у тебя сейчас кухонь?
     - Девять, - ответил Шапошников, удивившись вопросу.
     - Почему сверх штата держишь?
     - Подобрали. Кто-то бросил, не пропадать же добру.
     - Сегодня же отвезешь две Михееву.
     - Завтракать будете, товарищ полковник?
     - Спасибо. У Смолина накормили.
     - Они  вот  едят, - Шапошников кивнул,  слабо  улыбнувшись, на сидевших
неподалеку бойцов с котелками. - А я не могу. Как потянет ветер из-за Сожа -
смрад невозможный. Сами не хоронят и нам не дают.
     - Я слышал, у тебя тут и едоков сверх штата.
     -  Идут на кухни  - как мухи на мед,  - усмехнулся Шапошников, - только
корми, дивизию могу собрать.
     - Всех  окруженцев  из  других  частей  сведи  в  роты  и завтра же  на
пополнение к Корниенко. Это чья у тебя машина?
     -  Вчера разведчики  ходили  за  Сож и  прикатили. Да еще броневик, как
перетащили - ума не приложу.
     - Как с боекомплектом?
     - Снарядов не мешало бы подбросить. А патронов еще  возимый запас есть.
У нас есть и  такие, что еще и по две пачки  не израсходовали. Как учили: не
видишь - не стреляй.
     -  А  сапоги-то у тебя  -  лучше моих!  -  удивился  Гришин, увидев  на
командире, что проходил неподалеку, новые хромовые  сапоги,  явно  немецкого
фасона.
     - Командир  разведвзвода лейтенант Шажок,  - четко отдал  честь  хозяин
приметных сапог.
     -  Это что? -  Гришин  повернулся к Шапошникову и  тихо,  но  угрожающе
спросил: - Мародерством у тебя люди занимаются?
     - Никак нет! -  уверенно  ответил лейтенант Шажок. - Боевой трофей, так
же, как автомат. Позавчера так получилось, что в одних трусах оттуда пришел,
вот бойцы и дали эти сапоги.
     Гришин недовольно хмыкнул и пошел дальше.
     Лейтенант Шажок,  вот уже четвертую ночь ходивший со  своим  взводом на
Варшавское  шоссе, взял за  это  время  двадцать  автоматов и  даже прикатил
исправный мотоцикл и, рисковавший жизнью  не ради сапог, был обижен, что его
обвинили в мародерстве. - "Не ходить же без сапог, а тут у убитого немецкого
обер-лейтенанта оказались  по размеру  и совсем новые. Если бы я взял часы -
другое  дело..." Но все  равно на душе  было неприятно: "Черт  бы побрал эти
сапоги...".
     Шажок на  Сож  свой взвод  вывел  почти без потерь, всего двое раненых.
Хотя  в бою  пришлось туго, и  он удивлялся, когда  ночью  ходил  обратно за
шоссе, глядя на многочисленные трупы погибших на его обочинах, что у него во
взводе всего двое раненых.
     Сколько  они  убили  немцев  во  время  прорыва, он  не знал:  бой  был
сумбурный, все видеть мешал лес. Но сколько-то они, конечно, убили. А вот за
три ночи  в  поисках они свалили, протянув проволоку поперек шоссе, четверых
одиночных мотоциклистов,  подбили  гранатами бронемашину и  перебили  восемь
выскочивших из нее немцев. На вторую ночь  они уничтожили тяжелый "бюссинг",
несшийся с огромной скоростью  по  шоссе. Кирченков,  сержант, ловко  угодил
гранатой  в  кузов, а кто-то из ребят  прошил очередью радиатор. Тогда они и
взяли сразу десять "шмайсеров".
     - Парни, обедать, - подошел к своим Шажок.
     Загремели котелками  и потянулись  за ним все без строя, так  как кухня
была в двух шагах.
     Несмотря  на жару и тошнотворный  трупный запах  из-за реки,  аппетит у
всех был волчий, некоторые полбуханки хлеба съедали в один присест.
     - Что у тебя сегодня, Мишя? - спросил Шажок замусоленного повара.
     - Кашя, - ласково и с достоинством ответил тот.
     Обычный этот ответ поднял настроение, и Шажок повеселел.  -  "А  сапоги
надо бы все же поменять на наши...".

     Полковник  Гришин с удовлетворением  осмотрел  оборону двух  батальонов
полка Шапошникова,  третий, хотя по счету  второй, Леоненко, был впереди, за
Сожем. Траншеи в полку были  вырыты  полного профиля, хотя  уставом  это  не
предусматривалось и в  мирное время на учениях их не копали.  Артиллерийские
позиции обеих батарей  оборудованы и замаскированы были, как положено. Везде
в полку чувствовался порядок и хозяйский глаз.
     -  Долго  здесь  сидеть собрался, -  бросил  Гришин стоявшему за спиной
Шапошникову. - С Леоненко связь надежная?
     - Только посыльными. Проводу не хватает. Два километра все же,  а рация
у них неисправная.  Вчера  было тихо, соприкосновения с противником не имел.
Машины по шоссе проносятся на полной  скорости или в сопровождении танков, -
и  после  паузы,  озабоченно,  Шапошников  добавил:  -  Но  сегодня,  в семь
тридцать,  Леоненко  доложил,  что  на его левом  фланге слышен  шум моторов
автомашин,  посланная  туда разведка  не  вернулась.  Я отсюда  послал  туда
группу, ушла полчаса назад. Да ее и в бинокль еще можно увидеть.
     - Где? - полковник Гришин поднял к глазам бинокль.
     - Видите, правее тех кустов сидят, только что Сож перешли.
     - Вижу. А почему сидят, а не вперед идут?
     Шапошников посмотрел в бинокль и отчетливо увидел, что на  берегу  реки
на  корточках сидят  пятеро,  без обмундирования.  -  "А  где  же шестой?  -
забеспокоился он. - И почему действительно сидят?"
     - Это как понимать? Купаются? Ты их на разведку или  искупаться послал?
- зло спросил Гришин.
     -  Товарищ полковник,  -  позвал  Гришина батальонный  комиссар  Жижин,
председатель военного трибунала дивизии, - вас тут один военврач спрашивает,
по делу...
     - Что такое? - повернулся Гришин. "Опять автотранспорт  для раненых?" -
подумал он.
     Молодой военврач волновался так, что не знал, куда девать руки.
     - Товарищ полковник, у меня раненые...
     - Что вам, машину, медикаменты?
     - Нет, не в этом дело. Раненые, но как и куда раненые...
     - То есть?
     Подошли к сидевшей  на земле группе  красноармейцев. Все встали, увидев
полковника.
     - Ранения почти у всех в руку, в кисть.
     - Что-о? Самострельщики? Кто старший? Из какой части?
     - Не из вашей, полковник, - смело ответил один из них.
     - Это что,  Шапошников? - чувствуя, как всего его охватывает гнев, тихо
спросил Гришин.
     - Переправились сегодня утром, выходят, сказали, из-за Днепра. Все были
целые, сам с ними утром разговаривал...
     - Ты  это кого кашей прикармливаешь? Предателей?  Петр  Григорьевич!  -
позвал Гришин начальника трибунала дивизии Жижина. - Разобрались?
     - Разобрался, Иван Тихонович.
     -  Приговор?  -  считая глазами  стоявших  перед ним  бойцов,  процедил
Гришин.
     - Согласно законам военного времени...
     - Мы не из вашей части! - испуганно крикнул кто-то из группы.
     - А  ты кому  Присягу давал? Только своей  части или  Родине?  За  тебя
кто-то  будет воевать, а ты  в тылу валяться, и потом героя из себя строить,
что на фронте был? - вне себя от ярости закричал Гришин.
     Шапошников, глядя на  стоявших перед ним людей в красноармейской форме,
уже не бойцов для него и Гришина, поникших, с виноватыми или смотревшими под
ноги тупыми глазами, думал: "На  что надеялись? Что если всей группой, то не
расстреляют? Чему тогда учили  их все  эти  двадцать с лишним лет  советской
власти?" И вспомнил, как сразу же  после  прорыва из  окружения  в полку был
расстрелян политрук Старков  из батареи Похлебаева за то, что заставил бойца
Тихомирова поменяться с ним формой перед боем.  Вчера расстреляли еще одного
самострельщика, самого заставили выкопать могилу.
     -  Товарищ  капитан,  разведка   прибыла,  -  услышал  он  тихий  голос
лейтенанта Тюкаева.
     - Петр  Григорьевич, приводите приговор в исполнение,  -  жестко сказал
Гришин и повернулся к Шапошникову. - А теперь с твоей разведкой разберемся.
     Отошли в сторону, поджидая идущего к ним молодцеватого сержанта.
     - Товарищ  полковник,  разрешите  обратиться  к  товарищу  капитану,  -
щеголевато козырнул сержант.
     - Обращайтесь, - стараясь успокоиться, сказал Гришин.
     -  В лесу,  в  районе ориентиры два и три,  обнаружено скопление пехоты
противника  до  батальона,  накапливаются для атаки. На подходе  к  лесу был
обстрелян,   но  прополз  левее  и  наблюдал.  В  лесу   слышен  шум  машин,
устанавливают минометы. Много автоматчиков.
     - Да вы  и  не  были в разведке,  товарищ сержант, -  стараясь говорить
спокойнее, начал  Гришин. - Вы в кустах  просидели, я же вас всех в  бинокль
видел!

     Сержант,  быстро побледневший, еле сдерживая  проступившие слезы обиды,
чуть слышно проговорил:
     -  Как так?  Я  был  в  поиске,  товарищ полковник.  Это  группа у меня
оставалась на берегу. Я один...
     - Гурьянов!  - повернулся  Гришин  к  инструктору  политотдела дивизии,
стоявшему за спиной.
     -  Товарищ  полковник!  -   резко   вмешался  Шапошников.   -  Надо  же
разобраться!
     - Ты что развел в полку? - сквозь зубы тихо спросил Гришин.
     Он, не прощаясь, пошел к лошадям, на которых они приехали в полк.
     Через минуту в кустах щелкнул пистолетный выстрел.
     Шапошников, словно  оглушенный, стоял, не в силах сдвинуться с места. -
"Что-то здесь  не так, наверняка ошибка. Но зачем  же так, с  плеча  рубить?
Хороший парень, орден Красной Звезды за финскую..."
     И ругал себя, что растерялся и не смог отстоять своего разведчика.
     -  Шапошников! -  повернул  Гришин  коня. -  Я  еду  в  штаб корпуса на
совещание. На всякий  случай готовься к  наступлению, - он хотел было ехать,
но увидел, что к ним подходит какая-то колонна.
     - Что за войско? - Гришин остановил коня.
     От колонны отделились двое.
     - Лейтенант Конаков.
     - Младший лейтенант Тырышкин.
     Гришин  тоже  представился,  оглядел  обоих  с  головы до  ног.  Лица у
лейтенантов были черные от солнца и пыли.
     - В Африке, что ли воевали? Откуда такие?
     Сапоги у обоих были без каблуков, обмундирование  оборвано и вывожено в
земле настолько, что Гришин невольно улыбнулся:
     - От границы ползком?
     -  Второй  батальон  четыреста сорок  третьего  стрелкового  полка  сто
шестидесятой стрелковой дивизии, выходим из-под Чаус.
     - А полк где?
     -  Не имеем связи с  первого дня выгрузки,  с  тринадцатого.  Выходим с
боями.
     - Где комбат?
     - Погиб. Я принял командование. Командир девятой роты.
     - Сколько у вас людей?
     - С нами ровно девяносто.
     - Все ваши?
     - Нет, несколько летчиков, есть  танкисты, артиллеристы без техники, но
большинство наши.
     Гришин прошел вдоль строя. Половина  людей была без оружия,  многие без
сапог, а некоторые и без обмундирования. Вид  их - в  трусах и плащ-палатках
на голое тело, вызывал и смех, и слезы.
     - Ну что же, земляки, -  начал говорить  Гришин, - если попали ко мне в
дивизию, то воевать будете здесь. Тем более, что где  сейчас ваша,  не знаю.
Верю, что если вышли, а не по лесам прячетесь, то воевать будете хорошо. Кто
без оружия - найти! Подсказывать не надо, где искать?
     И, обращаясь к лейтенантам Конакову и Тырышкину, добавил:
     - Будем называть вас пока "черной ротой". Сейчас накормить людей, кухни
видите, а потом пойдете в Христофоровку, - Гришин показал направление. - Там
найдете майора  Сенюткина, это будет ваш  комбат.  Доложите  ему, что роте я
поставил  задачу занять  оборону  на  перекрестке  дорог,  задерживать  всех
окруженцев.  И  чтобы  через  три  дня  в батальоне было  шестьсот  человек!
Командир полка у вас - полковник Корниенко.
     У Гришина поднялось настроение, глядя на этих людей. Хотя вид у них был
далеко  не бравый,  хотелось верить, что  воевать  они будут. "Да,  с такими
людьми если и до Москвы отступим, не дай бог, то все  равно потом до Берлина
дойдем", - подумал Гришин, садясь на коня.
     - Да, совсем забыл, Шапошников, - снова обернулся Гришин. - Есть у тебя
толковый лейтенант без дела? Мне второй адъютант нужен.
     Рядом с Шапошниковым как  раз стоял младший лейтенант Иван Мельниченко,
командир  радиовзвода,  оставшийся без  своей  техники после  прорыва  через
шоссе. Все эти дни в штабе Шапошникова он был на подхвате.
     -  Поступаете   в  распоряжение   командира  дивизии,  -  приказал  ему
Шапошников. - Забирайте свои вещи и езжайте, коня возьмите.
     Он вспомнил случай с сержантом, и на душе у него  снова стало нехорошо.
- "Что-то надо делать... Что делать?". Проводной связи с батальоном капитана
Леоненко  у него  не  было  и  оставалось  только  гадать,  что  там  сейчас
происходит. Если разведчик действительно  видел, как немцы сосредоточиваются
для атаки на батальон, надо ждать беды.
     А минут через десять  после  отъезда полковника Гришина  в расположении
батальона Леоненко началась  густая  автоматная стрельба.  Еще  минут  через
двадцать  к  Шапошникову   подбежал  запыхавшийся  и   бледный  посыльный  с
прострелянными полами плащ-палатки.
     - Противник атакует... - посыльный никак не мог установить дыхание/ - С
левого фланга, в центре и на правом...  И  с тыла  заходили, еле  прорвался.
Комбат просил срочно помощи, не удержаться....

     Все  три  недели  по прибытии на  фронт батальону  капитана  Леоненко в
общем-то везло больше, чем другим: в дороге не бомбили, до Орши доехали  без
потерь, на марш-бросоке  к  Сухарям - показали себя лучше всех, в первом бою
действовали  отлично,  грамотно, семьдесят километров лес