иво  и  с тревогой  произнес он.  - Ну, пусть не триста, а
двести, и  часть из  них бронемашины, это же как минимум две дивизии, даже с
учетом  потерь, что  они  понесли от  границы. Кроме того, у  Могилева  одна
танковая дивизия. А это уже корпус.
     - Может быть, снова позвать Шажка? - спросил Васильчиков.
     - Не надо, пусть отдохнет парень. Двое суток в седле.
     Шапошников в  глубине души тоже не  верил, что против их дивизии стоят,
готовые  к  броску, триста танков, но и сведениям Шажка не верить не мог. За
год, что он его знал, много  раз приходилось убеждаться в его исключительной
добросовестности. Это  был  труженик, смельчак, да к  тому же  и с  головой.
Шапошников удивлялся, как это он  за один день смог столько сделать. Пусть и
на  конях, но накрутили за день не меньше восьми десятков километров. Нет, в
добросовестности Шажка  он не сомневался,  другое дело, что некоторые группы
танков в той сумятице мог посчитать дважды.
     "Завтра  все станет  ясно, -  подумал  Шапошников,  но  тревога в  душе
осталась. - Скорей бы начиналось...".
     Почти две недели прошло, как полк  выгрузился в Орше,  но все это время
были   только   изнурительные   марши,    нервотрепка,   переходы   казались
бессмысленными, тем более, что вдоль фронта.
     - Тюкаев, позовите Степанцева, - оторвался Шапошников от карты.

     В блиндаж, светя фонариком, вошла группа командиров.
     - Уже  устроились?  Быстро,  -  Шапошников  по голосу узнал  полковника
Гришина. - Куда бы сесть?
     Шапошников показал на чурбачки:
     - Садитесь, товарищ  полковник,  - как всегда, подчеркнуто спокойно и с
достоинством сказал он.
     В блиндаж  вместе  с Гришиным  вошли Канцедал и Малинов. Все управление
полка было в сборе.
     - Обстановка  такая, товарищи...  -  едва  разжимая  свои тонкие  губы,
задумчиво протянул полковник Гришин.
     Все стояли молча, с тревогой ожидая, что командир дивизии скажет сейчас
что-то очень важное. После  тягостной паузы Гришин  встряхнулся и  собранно,
деловито продолжал:
     - Слушайте боевой  приказ.  Атака  в  пять  ноль-ноль. Ближайшая задача
полка: взять Червоный и Пустой Осовец. Пойдем без артподготовки, сорокапятки
- с пехотой. Батарею Похлебаева передать в распоряжение майора Фроленкова, в
батальон Козлова. Их задача, они будут  вашим левым соседом,  держать дорогу
на Давыдовичи.  Кроме  того,  батальон  должен выручить  штаб  сорок  пятого
корпуса Магона, сидят  они  там  в роще, как в мешке. Так, что еще? - Гришин
наморщил лоб, что-то вспоминая.
     Шапошников, сидевший напротив, заметил, как осунулся  их  комдив за эти
дни, и под глазами появились тени.
     - Как настроение у бойцов, Васильчиков? Да, с речью товарища Сталина от
третьего июля ознакомили?
     -  Ознакомили, товарищ полковник. Настроение в полку боевое. Люди стали
серьезнее за эти дни. За моральное  состояние полка ручаюсь, - твердо сказал
Васильчиков.
     Он  был уверен, что расстрелянные вчера  перед строем четверо бойцов, к
всеобщему  стыду кадровых,  призванных, правда,  из  Западной Украины,  были
последними трусами в полку. Эти самострельщики сами выкопали себе просторную
могилу  на  четверых  и  молча  и  покорно  встали  спинами к  строю.  Трупы
расстрелянных быстро закидали землей, могильного холмика делать не стали.
     -  Готовьтесь  к  бою.  Как  говорится,  ни  пуха...  Завтра,  впрочем,
тринадцатое июля. Все свободны. Шапошников, на два слова.
     Они вышли из блиндажа.
     - Ты сегодня  с  Ереминым говорил...  -  Гришин  тронул Шапошникова  за
рукав.  -  Впредь остерегайся  докладывать  такое. А то  могут  не  только в
преувеличении  сил  противника  обвинить,  но и в паникерстве.  А  это,  сам
знаешь, чем грозит, пусть и на фронте. Понял меня? А так  - надеюсь на тебя,
учти. Связь всю проверил?
     - Все на месте, товарищ полковник.
     -  За  тобой  Малых  дивизион  поставил.  Свяжись с  ним,  договорись о
взаимодействии против танков. Петр Никифорович, - позвал  Гришин подошедшего
Канцедала, -  я к Малыху, а ты  давай к Смолину. Дорогу  не  забыл? И завтра
будь там.
     Фигуры Гришина и Канцедала исчезли в темноте.
     Сгущалась июльская ночь, короткая, но темная...
     - Товарищ капитан, - услышал Шапошников тихий голос сзади.
     -  Степанцев?  Где сейчас ваши люди? Давайте  их  всех  сюда поближе  к
штабу, и без моего  приказа никуда, и сам чтобы  под рукой был. И смотри  за
хозяйством Татаринова.
     Лейтенант Александр Степанцев был командиром  химического взвода полка.
Немолодой, семейный, небольшого роста, но крепкий,  очень подвижный. В  полк
он был призван в  мае, но и за столь недолгое время успел показать себя, как
хороший  организатор. До  этого Степанцеву  довелось  повоевать  на  финском
фронте, участвовал он и в походе в Западную Белоруссию - словом, человек был
с опытом, к тому же серьезный и грамотный. На гражданке был на комсомольской
и  хозяйственной  работах,  инструктором  райкома  партии. Взвод свой  сумел
сколотить и  подготовить на редкость  быстро.  И  взвод  силы  был  немалой:
пятьдесят человек.  Перед  самой войной Степанцев  был  назначен и  начхимом
полка, благо, должность была свободной.
     "В случае чего, будет  на  кого опереться в трудную  минуту", - думал о
нем  Шапошников. Многолетний  армейский  опыт научил Шапошникова, что лучшей
опорой всегда будут  те,  кого  знаешь  лично,  а  не только по  службе.  Со
Степанцевым  они  были  к  тому же  земляки, а одно это  значило  много. Как
сложится завтрашний день, можно было только гадать, но из головы  у него  не
выходили эти триста танков, о которых доложил ему Шажок.

     Когда  Шапошников  вернулся  в  блиндаж, полковник Малинов  работал над
картой, Васильчиков и Наумов о чем-то тихо переговаривались.
     - Дай-ка Леоненко, - тронул Шапошников за плечо связиста.
     Боец покрутил ручку аппарата, подал трубку.
     - Как там у тебя? - спросил Шапошников.
     -  Тихо.  И  ни черта  не видно, -  ответил Леоненко, -  Выслал взвод в
направлении  села, в  охранение. Немцев  не  слышно.  С  час назад,  правда,
слышался шум мотора, но не разобрать было - танк или машина.
     - Дозоры проверь и поспи часок.
     В  батальонах  Московского  и  Горбунова  тоже  было тихо.  Уже  кончая
разговор с Горбуновым, Шапошников  вдруг услышал, как в связь вступил кто-то
посторонний.
     "Немец! - ожгла мысль, - Что он говорит?"
     - Савин,  Чайко, -  выйдя из  блиндажа,  негромко  окликнул  Шапошников
бойцов  комендантского  взвода.  - Быстро  по  линии  к  Горбунову.  И тихо:
диверсант на ней сидит. Взять живым.
     Минут через десять красноармейцы привели к  Шапошникову рослого парня в
новом штатском костюме. На шум из блиндажа вышел Васильчиков.
     - Что случилось, Александр Васильевич?
     -  Каков  нахал,  а?  Корову,  говорит,  ищет! Совсем  нас  за  дураков
принимают. Пристроился к связи, и  что бы ты думал: предложил мне сто марок,
если я ему сдамся. Я, говорит, проведу через линию фронта, ему за меня дадут
премию,  и  он со мной поделится!  Ну-ка,  Савин,  веди  его  к  Потехину, -
приказал Шапошников.
     Через пару минут  невдалеке сухо щелкнул выстрел из карабина.  А  скоро
вернулся и Савин.
     - Побежал он, товарищ начальник, - простодушно объяснил конвойный.

     Лейтенант  Вольхин и  его бойцы,  заняв  указанный их  ротным рубеж для
атаки  и приготовившись  к ней, хотя  до начала ее было еще  больше  четырех
часов  и имелась возможность  поспать, так  и не заснули. За последние сутки
они прошли  с полком больше ста километров, и все это время у  них была одна
простая солдатская  мечта:  свалиться  бы  куда-нибудь под  куст  и  поспать
часиков десять. Но вот теперь, когда такая возможность, хоть и не на десять,
а на два-три часа вдруг представилась, спать никому не хотелось.
     Вольхин,  положив  своих людей у белевших в ночи березок,  первым делом
все же прошел вперед  шагов сто,  через  лесок. С опушки его, через неровное
поле  и  предстояло им идти в бой. Как  ни всматривался  Вольхин  в темноту,
очертаний  деревни,  которую предстояло атаковать, увидеть не удалось: мешал
бугор. На фоне  неба  километрах в двух лишь темной полоской выделялся  лес.
Было  так тихо, что  давило на  уши,  и Вольхин, постояв немного, безуспешно
пытаясь уловить впереди хоть какие-то звуки, вернулся к взводу.
     - Садись к  нам,  командир, - услышал он голос сержанта  Фролова. - Что
там видно?
     - Видно поле. Немцев не слышно, и что-то не верится, что они близко.
     Вольхин  снял  сапоги,  размотал  портянки и  с наслаждением  пошевелил
пальцами. "Надо бы выставить дозор на опушку", -  подумал он, но с  командой
медлил. Как  сел,  так сразу навалилась  усталость, захотелось откинуться на
спину и лежать, лежать, рассматривая звезды.

     - Зеленцов! Борисов! В дозор, сто  метров вперед - опушка. И смотреть в
оба. Через час сменим, - приказал, наконец, Вольхин.
     -  Да, все равно  не  заснуть, - вставая,  сказал Зеленцов,  маленький,
неприметный паренек. - Пошли, Сашка.
     Обулись, взяли винтовки и скоро скрылись за деревьями.
     - Поспи,  командир, - повернулся  к Вольхину  сержант Вертьянов. - Я не
могу что-то. В случае чего, подниму.
     Вольхин  с наслаждением  откинулся  на траву.  Земля  была  теплая,  не
остывшая за ночь. Сон не шел, напряжение в голове не спадало, и Вольхин стал
смотреть  на своих бойцов. Один,  длинный  и  нескладный, Анисимов,  вытирал
травой котелок, причем делал это так тщательно, как будто сейчас должны были
проверять  его чистоту.  Другой,  всегда  молчаливый  и незаметный,  Урюпин,
перетягивал ремень  у винтовки, хотя никакой нужды в этом не было. Третий, в
темноте  Вольхин  его  не  узнал,  протирал  тряпочкой   сапоги.  "Зачем?  -
усмехнулся  Валентин,  - не  на  парад же  утром". И все  сейчас  занимались
подобными  же пустяками.  Кто-то  строгал  ветку, другой  протирал винтовку,
третий разглаживал портянки. Только Савва, кажется, спал.
     "Что-то  его  сегодня и не  слышно  было, -  подумал Вольхин.  - Все же
хорошо, когда во взводе есть свой весельчак. Как это  он все любит говорить:
"Или я не парень, или Волга не река..."
     Почти две  недели,  как они прибыли на  фронт, и  за это  время Вольхин
успел привязаться к своему взводу всей  душой. "А ведь кого-то  из них могут
завтра и убить, - пришла вдруг в голову мысль. - А если меня?".
     До сих пор Вольхин о смерти не думал. Наверное, потому, что все эти дни
они только совершали марши, боя  еще не  видели. В глубине души Валентин  не
верил  и  не мог представить,  что  кому-то из них, или даже  всем, придется
погибнуть, хотя и понимал, что на войне убивают каждый  день.  Стало  как-то
неприятно,  что  стучит  сердце   и  непроизвольно  вздыхается.  Много   раз
представлял себе Вольхин будущий бой  и все казалось, что морально он к нему
готов, но сейчас такого состояния от себя все же не ожидал.
     "Уж скорей бы, что  ли.  Хуже нет  - вот так сидеть и ждать...  Ничего,
скоро все встанет на свои места", -  успокаивал  он сам себя, отгоняя мысли.
Закрыл глаза, но боль в висках не проходила.
     - Курить будешь, командир?
     - Давай, - и жадно затянулся, пуская дым по земле.
     - Вроде бы ротный идет.
     - Спите? Где командир взвода? Кто курит?
     - Здесь я, - сразу же встал Вольхин.
     - Пойдем посмотрим на поле, светает уже.
     Вольхин быстро накрутил портянки, обулся и встал,  сбрасывая дремоту  и
оцепенение.

     - Что за  стрельба? Началось? -  полковник Гришин быстро оторвал голову
от устало положенных на столе рук, взглянул на часы: "Три десять".
     В  сознание  вошел  удаляющийся гул самолетов на большой высоте. Гришин
хлопнул ладонью по кобуре, надел пилотку и выскочил из блиндажа.
     Несколько  парашютистов медленно спускались  метрах в пятистах от него.
По ним, пока еще в воздухе,  беспорядочно стреляли бойцы  батальона связи  и
гаубичного артполка.
     - Я сбегаю,  товарищ полковник,  - подошел  к Гришину капитан Лукъянюк,
командир батальона связи.
     -  Не надо.  Лучше пошли кого-нибудь. Сколько их... С десяток, вряд  ли
больше. В воздухе перебьют. Пошли Баранова с его собаками.
     Минут  через двадцать с места  высадки  парашютистов прибежал лейтенант
Баранов:
     -  Товарищ  полковник,  перебили  всех, одного  только  взяли.  А так -
постреляли  быстро.  Один  на  березе висит.  Человек  пятнадцать  их  было,
садились  кучно.  У  нас  троих  убило, наповал.  Пленного  сейчас притащат.
Сбежались  все  на  него  смотреть,  как на  медведя.  Рожа  наглая,  ростом
здоровый, а по виду русский. Переводчик  тут оказался, спрашивает по-немецки
- молчит. Подумали, может быть он финн, хотели уж бежать искать, кто финский
знает, а он  вдруг  по-русски: "Сволочи!" - на нас! - и - "Гитлер победит!".
Кто-то из ребят как врежет ему прикладом по башке...
     Гришин слушал Баранова и думал: "Знают ли немцы, что наша дивизия через
час  пойдет   в  наступление,  и  что  она  вообще  здесь?   Зачем  сбросили
парашютистов, да еще в боевые порядки? Или промахнулись?".
     Подъехала машина начальника артиллерии дивизии полковника Кузьмина. Вид
у него был удрученный и растерянный.
     - Иван Тихонович,  командующий армией ранен. Ехал  из корпуса следом за
нами, и надо же -  мотоциклисты. Нас не тронули,  а по его машине стеганули.
Первую помощь оказали, но без сознания...
     - А охрана что смотрела? - с укором спросил Гришин.
     -  Что охрана...  Стреляли из  засады, на мотоциклы и  назад.  Догнали,
конечно, но...
     -  Этого  нам только  не  хватало: двоих командующих  армией за  неделю
потеряли...
     Гришину стало ясно, что  с  таким трудом подготовленный контрудар может
опять сорваться. Без надежной координации провести его будет крайне  трудно,
а  новому  командующему еще  придется  входить в  курс дела,  когда пора уже
действовать.
     - Сосед справа,  полтавчане,  на  подходе, - сказал Кузьмин. - Там тоже
негусто:  всего  три  батальона пехоты  и  две  батареи.  Их  еще  в  Чаусах
мотоциклисты  атаковали,  прямо  на  выгрузке  из эшелонов.  Шныряют по всем
дорогам, подлецы.
     Полковник Гришин  посмотрел  на  часы:  "Скоро  начинать!"  -  и  опять
подумал,  что начинать надо было на два часа раньше, хотя и понимал, что без
соседей может залезть  в мешок, да и ударного кулака  не получится. "Подошли
бы  в  ходе боя соседи, не зря ли теряем  время",  - думал  он, разыскивая в
кармане спички.
     Последние сутки и особенно  эти последние часы перед боем  казались ему
бесконечными.








"СМЕРТЬ НА ВОЙНЕ ОБЫЧНА
     И СУРОВА..."

     Старший лейтенант Цабут, то и дело поглядывая  на часы и изготовившихся
к атаке стрелков своей роты, мысленно подгонял минутную стрелку, стараясь не
думать больше ни о чем.
     Наконец, ровно в пять, он взмахнул рукой и громко крикнул:
     - Рота-а! В атаку - вперед!
     И тут же из травы с опушки леса поднялись  десятки фигур и шагом  пошли
вперед, постепенно выравниваясь в линию и набирая уставную дистанцию.
     Лейтенант Вольхин, поглядывая, чтобы взвод двигался точно в назначенном
направлении и  не отставал от  соседей, шел чуть  сзади.  Бойцы  шли быстро,
винтовки с примкнутыми штыками  держали наперевес. С  пригорка ему открылась
картина  атаки  всего  их  батальона,  и  он  невольно  подумал:  "Будто  на
маневрах!".
     Из леса,  примерно в ста  метрах  сзади, дружно  выкатились сорокапятки
батареи Терещенко - все шесть, и это придало уверенности.
     - Бегом! Бегом! - услышал Вольхин сзади голос ротного.
     - Взвод! Бегом! Не отставать! - крикнул Вольхин своим.
     Метров триста роты прошли на одном дыхании.
     "Почему не стреляют? -  беспокоился Вольхин - Неужели  в деревне немцев
нет?",  - и  вглядывался в  дома, силясь разглядеть между ними  человеческие
фигуры.
     Почему-то появилось желание упасть и осмотреться.
     И вдруг, как-то неожиданно резко  в утренней тишине, сначала короткими,
пристрелочными, потом длинными,  с церкви, что белела среди деревьев, ударил
пулемет, и  почти  одновременно Вольхин  услышал сухой треск явно автоматных
очередей, сразу из нескольких  точек.  Атакующие частью залегли,  частью еще
бежали, беспорядочно, но все чаще стреляя из винтовок.
     Вольхин упал, но,  вскинув  голову,  стал  быстро  оглядывать  поле,  с
удивлением  понимая, что он  не видит своих бойцов.  Но нет, вот  впереди, и
справа, и слева, только приглядеться - наши.
     - Вперед! Вперед! - голос ротного сзади. - Не лежать! Бегом! Бегом!
     И Вольхин, пересохшим вдруг голосом, тоже закричал:
     - Взвод! Вперед! - и видя,  как пригибаются, но все же бегут его бойцы,
тоже поднялся и побежал.
     Над головой с тихим, но жутким шелестом пролетел снаряд, справа и слева
раздались  гулкие  орудийные выстрелы - это  сорокапятчики  били с  коротких
остановок.
     Впереди с коротким резким свистом ударила в землю пулеметная очередь, и
Вольхин упал. Залегли, увидел  он краем глаза, и  его  бойцы.  Еще несколько
очередей простучали по земле совсем рядом.
     - Взвод!  - привстал Вольхин на корточки. -  Перебежками, справа, слева
по одному - вперед!
     Цепочка бойцов, падая через каждые пять  семь метров  и откатываясь  от
места падения, продвинулась еще метров на сто.
     Несколько человек правее Вольхина из соседнего взвода уже лежали далеко
позади и не двигались. Двое по-рачьи пятились назад. Вольхин  что-то крикнул
им, поднялся и зигзагами пробежал вперед еще метров пятьдесят.
     Первые дома деревни были совсем близко, но цепь роты расстроилась. Один
взвод отстал  метров на сто, люди лежали, взвод Вольхина  вырвался вперед, а
правофлангового за возвышенностью вообще не было видно.
     Лейтенант Вольхин видел, что из его взвода далеко позади остались двое,
но другие, кто перебежками, кто ползком, все же продвигались вперед.
     По ним из-за  плетня  часто и густо  стреляли три  автоматчика. Вольхин
прополз в цепь, лег рядом с сержантом Фроловым.
     - Николай! Видишь его, гада?
     -  Вижу, командир, да никак  не  снимем, -  ответил  Фролов,  вдавливая
обойму в магазин.
     Двое  немцев  поднялись  из-за  плетня  и, пятясь,  прижимая  к  животу
автоматы, стреляли,  казалось,  прямо по глазам. Вот  один из  них дернулся,
согнулся, роняя автомат, и неловко упал боком. Другой  повернулся спиной, но
тоже упал, не добежав до хаты несколько метров.
     Еще  бросок  вперед, Вольхин увидел,  что с  ним справа  и  слева бегут
человек десять.
     -  Командир,  держи первый  трофей! -  подал  Фролов  Вольхину немецкий
автомат. - Хотя нет, бери лучше мою винтовку.
     Вольхин засунул пистолет в кобуру, взял винтовку, передернул затвор.
     - Давай вдоль стенки! - махнул он рукой кому-то из своих бойцов.
     Проползая между грядками с луком к дому, Вольхин озирался по  сторонам,
вслушиваясь  в  треск выстрелов  справа  и  слева.  Длинными  очередями  бил
пулемет, сзади совсем близко бухала  пушка. В висках  стучало,  пот  заливал
лицо, хотя он то и дело вытирал его рукавом.
     - А-а-а! -  услышал  Вольхин  и сразу увидел, как  дернулся всем телом,
взмахивая руками в стороны, его боец  Урюпин,  бежавший вдоль  стенки  дома.
Немец, выскочивший из-за угла, дал по нему очередь, но и сам рухнул от пуль,
выпущенных из трех-четырех винтовок.
     Лейтенант Вольхин  выскочил  за  угол  на  улицу  и  почти нос  к  носу
столкнулся с  немцем. Тот отпрянул, поднимая автомат,  но Вольхин выстрелил,
не целясь, и в прыжке  ударил его штыком в живот. Ощутив, как  штык входит в
мягкое, он  быстро выдернул его,  а немец, открыв  рот  и округлив  глаза от
боли, сел, потом повалился на бок, подбирая ноги к животу. Вольхину стало не
по себе и так противно, что его даже передернуло.
     Кто-то потащил его за руку назад к дому.
     - Не видишь?
     Справа из-за  соседнего дома  выполз,  густо  давая газ,  темно-зеленый
бронет