автомашин.
     На 30 километров - по всему фронту наступления корпуса комдива Магона -
гремела канонада упорнейших боев.  Сшибались лоб в лоб батальоны,  танки  не
уступали артиллеристам, артиллеристы - танкам. Командир корпуса, от которого
требовал  наступать командарм, давил  на командиров дивизий.  Те нажимали на
полки, батальоны, и снова поднимали политруки, поредевшие роты.  Весь день 8
августа гитлеровцы, периодически выводя  батальоны с передовой, бомбили едва
успевшие  закопаться  измученные  батальоны  и полки русских. Ввод  в прорыв
кавалерийской  дивизии  был сорван одной  авиацией  противника - самолеты на
бреющем носились за всадниками, расстреливая обезумевших лошадей.
     Казалось,  инициатива  все  еще у  нас,  и следующая атака  все  решит,
перелом близко, но и  эта, очередная атака роты, батальона или  всего  полка
через полтора-два часа срывалась. Падали все более редкие цепочки атакующих,
наткнувшись на неподавленные пулеметы, обстреливаемые из танков и орудий.

     Прибывшая в 771-й стрелковый полк капитана Шапошникова коммунистическая
рота  также  не  внесла  в бой  за  Милославичи перелома. Сформированная  из
работников  советских  учреждений Могилевской  области, она не отличилась ни
боевыми, ни  моральными  качествами.  Были  случаи,  что  бойцы и  этой роты
убегали с поля боя. И следующая атака тоже  не  имела успеха. Все труднее  и
труднее  приходилось  Васильчикову, Наумову,  политбойцам  - на  жаре, из-за
трупов, снопами лежавших  по всему полю - поднимать людей, еще живых, и сами
комиссары устали и чувствовали бессмысленность новых атак.
     А кладбище с  десятком расщепленных берез превратилось во всепожирающий
фокус. Если  сначала  немцы  только отбивали с него  атаки  бойцов батальона
Осадчего, то потом сами  решили занять его во что бы, то ни стало - это была
единственная высота в радиусе двух километров.
     Майор Малых с  остатками своего  артполка прибыл  туда в момент,  когда
противника выбивали с кладбища в третий или в четвертый раз.
     "Сущий  ад!  Бородино!"  -  пронеслось  в  голове   лейтенанта  Василия
Свиридова. Такого он не то  что никогда не видел, но и представить  себе  не
мог. Когда  у  командного пункта полка  им  ставили  задачу,  он увидел, как
пленные  немцы с рук зубами  срывали  бинты,  а  один  из них  не давал себя
перевязывать, пинаясь, лежа на спине, с кровоточащими по локоть руками, то и
тогда он не мог еще понять, что на кладбище дерутся с таким остервенением.
     Русские  и  немцы,  перемешавшись  совершенно,  дрались  врукопашную  -
штыками,  ножами,  прикладами. Убитые падали на мертвых,  живые наступали на
раненых,  ползавших  в  истоптанной окровавленной траве, из автоматов били в
упор,  убивали  штыками  на  могилах,  между  старыми  деревянными крестами,
расщепленных пулями, душили голыми руками, били сапогами в пах, били  втроем
одного, кололи штыками в спину...
     Лейтенант Василий  Свиридов, с разбегу влетевший  в эту  людскую  кашу,
чуть было не напоролся на автоматную очередь рыжего немца, но его кто-то уже
колотил  лопаткой  по  каске.  Потом  Василий  ткнул  штыком  в  бок  немцу,
дравшемуся с нашим на могиле,  потом увернулся от удара  прикладом автомата,
хотел развернуться штыком, но немец падал и сам, непонятно от чего.
     Штыки  в ближнем бою были  надежнее автоматов,  да  и русские ловчее  -
немцев  частично  перебили,  а  остальные,  отбиваясь  из автоматов  в упор,
расстреливая тех, кто подбегал со штыком, отходили с  кладбища на луг и били
оттуда прицельно, выбирая места, где нет своих.
     "Не бой, а  драка деревенская, только похлеще  и с оружием..." - тяжело
дышал лейтенант Свиридов, пучком травы оттирая штык от крови.
     Рядом  на  растоптанной  могилке  сидел  их старшина  батареи  Иваница,
зажимая рукой вытекший глаз.
     - Семерых гадов задавив...
     Впереди еще стреляли, но кладбище русские и на этот раз отстояли.

     Вольхин второй час  не слышал команд своего ротного старшего лейтенанта
Цабута. "Наверное, убили, - с тупым равнодушием подумал он. За день пришлось
повидать  столько  смертей,  что  удивляться, казалось,  было уже  нечему. -
Сколько же раз ходили в атаку? Пять или шесть? Времени -  семь часов вечера,
а день кажется  бесконечным... От взвода со мной  остались семеро... Еще она
атака и все, не подняться даже под пистолетом..."
     Валентин вспомнил,  что в  последней атаке  убило  его  сержанта, Олега
Мухина.  Он бежал  впереди  всех,  вдруг стал  заваливаться на спину и упал.
Вольхин, когда стало потише, подполз к нему: пуля попала  в сердце. У него в
ушах  долго  еще стоял  крик Олега:  "В атаку!"  - "А  ведь  мог  бы хорошим
художником  стать",  - подумал  он  тогда, вспомнив  его рисунки в  записной
книжке.
     А когда  Вольхин  час назад  ползком обошел  позиции своего взвода,  на
которых  они лежали  часа четыре, а до этого утром  окапывались на  позициях
второго взвода,  то в  одном из  мертвецов  по долговязой нескладной  фигуре
узнал лейтенанта Данилова.  Лицо его распухло  на солнце и  выползло  из-под
каски,  как  тесто, в  оскаленном рту  ползали мухи,  от всего трупа исходил
тошнотворный сладковатый запах. "Только вчера мы с ним курили и о чем-то еще
говорили..." - содрогнулся Вольхин.

     Вечером, после  седьмой  по счету  атаки, пропал комиссар 771-го  полка
Петр Александрович Васильчиков. Шапошников,  обзванивая батальоны, нашел его
у  Горбунова, который  сам  был  к  тому  времени ранен и его потом с трудом
вытащили с поля.
     - Петр Александрович, приходи сюда срочно.  Надо посоветоваться. Наумов
здесь.
     - Хорошо, иду, - устало ответил Васильчиков.
     Но  через пятнадцать минут его не было.  Когда Шапошников через полчаса
позвонил в батальон еще раз, связист ответил, что комиссар ушел в штаб.
     "Где  же он?  Неужели  снайпер  снял?" -  забеспокоился  Шапошников. Он
послал на розыски политрука Иванова из батареи Терещенко, но безрезультатно.
Васильчиков то ли был ранен и отполз в камыши за лугом, то  ли его просто не
нашли, а это  было и  немудрено, потому  что пришлось бы осмотреть не меньше
сотни трупов.
     Политрук Евгений Иванов, для которого гибель комиссара Васильчикова  за
весь  этот  страшный  и длинный  день  стала  последней каплей,  стоял перед
Шапошниковым и плакал.
     -  Конечно,  снайпер,  -  подумав,  сказал  Шапошникову  Наумов.  -  Из
политбойцов,  что  утром  прислали,  уже  никого  не  осталось.  -  Охотятся
специально...
     Он не стал говорить, что есть и еще одна версия  гибели комиссара: убит
в спину кем-то из западноукраинцев, чтобы больше не поднимал людей в атаку.
     -   Полковник   Гришин,  товарищ  капитан,   -  подал  связист   трубку
Шапошникову.
     - Слушаю, товарищ первый.
     - Как обстановка? Взял Милославичи?
     - Нет, - сдерживая вздох, ответил Шапошников. - Очень большие потери. В
батальонах  осталось по сто - сто пятьдесят человек, за сутки через медпункт
прошли около  восьмисот раненых...  С полковым  врачом  даже истерика была -
столько   раненых,  -  связать  пришлось...   За   день   артиллерия   полка
израсходовала полторы тысячи снарядов. Ранены два командира батальонов, убит
Васильчиков,   ранены   помощники   начштаба  полка   Пронин,   Бакиновский,
Василевский, заменявшие ротных  и  комбатов.  Командный состав  выбит  почти
полностью.
     - Пойдешь сам и лично поднимешь людей в атаку, - после довольно длинной
паузы холодно  сказал Гришин.  Ему казалось, что Шапошников  сильно  сгустил
краски: в полку он был днем и обстановка была в общем-то нормальной.
     - А кому прикажете передать командование полком?
     - Кто с тобой есть?
     - Кроме лейтенанта Тюкаева - никого.
     - Хорошо, пошли Тюкаева, пусть он организует атаку.
     Шапошников позвал лейтенанта Тюкаева, стоявшего здесь же, посмотрел ему
в глаза.  Он любил и уважал  его -  работник  был расторопный,  аккуратный и
вдумчивый, первый помощник в штабных  хлопотах да и внешне вызывал симпатию:
открытое русское лицо, прямой взгляд, большой лоб. Как  не хотелось посылать
его на, в общем-то, бессмысленное и смертельно опасное дело...
     - Возьмите с собой человек десять и идите в батальоны. Поднимайте людей
в атаку еще раз. "Ничего и эта не  даст, - подумал Шапошников. - Надо что-то
срочно делать, выводить остатки полка из боя..."
     Лейтенант Вениамин Тюкаев взял бойцов из комендантского взвода, которых
хорошо знал лично, и пошел в боевые порядки.
     Когда  прошли рожь  и  вышли  в  открытое  поле,  немцы  открыли по ним
прицельный огонь. Тюкаев на ходу осматривал поле: непонятно было, кто живой,
а кто убитый.
     Перебежками от одного бойца к другому  Тюкаев обошел  позиции батальона
Московского. Живые закрывались трупами.  Стоило  поднять  голову  - свистели
пули.  Тюкаеву дали связь со  штабом полка, и немцы, заметив движение,  хотя
сумерки уж сгущались, открыли по нему огонь.
     "Не подняться  больше, невозможно", - лежа  в  наспех отрытом окопчике,
решил Тюкаев.
     Около девяти часов вечера Шапошников послал Наумова с группой бойцов  в
последний раз обойти батальоны и обдумать: возможно ли наступать в ближайшее
время, или пора просить полковника Гришина разрешить отвести полк.
     Наумов с  двумя  бойцами ползком из воронки в  воронку, по  истоптанной
ржи, в которой то и  дело попадались трупы, зажимая  нос от смрада, дошел до
окопчиков батальона Осадчего.
     - Надо глотнуть, - поморщился он  и  налил себе и  бойцам по  наперстку
спирта из фляжки.
     Впереди вдруг послышалась грустная и протяжная украинская песня.
     - Ну вот, я же говорил:  как полтавчане заспивают, так все и стихнет, -
сказал Наумов. - Невольно же заслушаешься. Пошли, ребята.
     От   Осадчего  Наумов  прополз  к  Тюкаеву,  сидевшему  в  расположении
батальона Горбунова. Самого комбата ранило под вечер, и заменял  его один из
взводных.13 Все командиры рот были убиты еще раньше.
     - Ну, как тут у вас?  - Наумов поднял на винтовке каску из окопа. Через
несколько  секунд  пуля  со звоном  срикошетила в сторону. - Все ясно.  Бьют
метко.
     - Головы не поднять, как бреют, - сказал Тюкаев.
     -  У Осадчего какой  анекдот  мне  рассказали... Один  боец до того был
трус,  что боялся пошевелиться, так и просидел, как заяц, в своем  окопе.  И
нашлись шутники - кто-то бросил ему камешек в каску. Так представляешь: умер
от  разрыва сердца. Фельдшер  определил, - рассказал  Наумов,  и,  закончив,
добавил  серьезно: - Вот ведь какое напряжение... Связь  у тебя есть? Дай-ка
Шапошникова...  Александр  Васильевич? Не  поднять  больше! Да  и  поднимать
некого...
     - Оставайся до темноты, а потом возвращайся на КП,  -  услышал  Наумов.
Будем решать.

     Поздно  вечером, когда полковник  Гришин позвонил  еще раз,  Шапошников
доложил обстановку и сказал:
     - Товарищ  полковник, продолжать  наступление дальше -  значит загубить
полк.  Люди  измотаны  до  предела,  весь  день без горячей  пищи, без воды.
Сопротивление противника  возрастает.  Он  имеет  танки, мощную  артиллерию,
авиацию  вызывает,  когда хочет. Я посоветовался с  коммунистами и прошу вас
отдать приказ прекратить наступление и перейти к обороне.  Полк физически не
способен наступать.
     - Кладбище у кого сейчас?
     - За нами.
     - Хорошо.  Атаки прекратить,  - тихо ответил Гришин, и, не простившись,
положил трубку.
     За сутки почти непрерывного боя  противник понес  от  137-й  стрелковой
дивизии  полковника  Гришина  серьезные  потери:  до двух с половиной  тысяч
человек.  Только  полк Шапошникова  почти полностью  уничтожил  два пехотных
батальона. Было подбито и  сожжено на дивизию двадцать  танков, много другой
техники, даже  число  пленных было солидным - сорок человек.  Люди  проявили
редкую силу духа и упорство, сражались с невиданным до сих  пор энтузиазмом,
но тактический успех, достигнутый в первые часы наступления, так и не  вырос
в оперативный.
     А утром 9  августа из района  западнее  Рославля в направлении Родня  -
Климовичи  перешел в  наступление 24-й  моторизованный  корпус  2-й танковой
группы Гудериана. Его  17-я танковая дивизия тремя  колоннами по 20-30 машин
обрушилась  на  боевые порядки  истощенной  в  кровопролитных  боях  дивизии
полковника Гришина.
     На   участке   обороны   полка  Шапошникова  гитлеровцы  после   мощной
артподготовки   двинули   от   Милославичей   двадцать  танков  и   батальон
автоматчиков.
     Как только началась артподготовка, Шапошников отдал  приказ  батальонам
отходить от кладбища и с  поля к лесу. По мощи артподготовки было  ясно, что
немцы начали не обычную контратаку, а серьезное наступление.
     Капитан  Лукин,  незадолго  до   боев  за  Милославичи   назначенный  к
Шапошникову первым помощником и после ранения Мажурина автоматически ставший
начальником штаба 771-го полка, в момент артподготовки находился в батальоне
Московского, уже почти сутки заменяя раненого комбата.
     Оставив прикрывать  отход роту  Цабута, тридцать  человек  во  главе  с
лейтенантом  Вольхиным, он побежал догонять батальон вместе с писарем  штаба
сержантом Ляшко.
     Сержант  Петр Ляшко,  высокий угловатый  парень с  юношескими  плечами,
оглянувшись на бегу, увидел,  что по полю ползут несколько танков, а за ними
в рост идут  цепи пехоты. Навстречу,  почти через головы своих, стреляли два
орудия  лейтенанта  Агарышева из  батареи Похлебаева.  Мимо  пронеслись  две
упряжки  с  орудиями,  Ляшко  узнал  в  одном  из  артиллеристов  лейтенанта
Терещенко, рядом с ним бежал лейтенант Панфилов в плащ-палатке.
     - Скиньте плащ-палатку, товарищ лейтенант, такая мишень... - кричал ему
кто-то сзади.
     Оглянувшись через несколько секунд, Ляшко увидел Панфилова лежащим, и в
такой  позе,  что было  ясно: убит. Кругом  начали рваться мины, и у  Ляшко,
пробежав еще метров пятьдесят, вдруг появилось ощущение, что за ним не бежит
больше никто. Упряжки  с орудиями  ускакали далеко вперед, связист,  который
кричал  Панфилову, чтобы  тот сбросил плащ-палатку, тоже лежал, разметавшись
недалеко от него, а капитан Лукин медленно шел, согнувшись в пояс.
     Ляшко быстро подбежал к нему.
     - Как вы?
     - Ничего, но вот кровь... -  он или действительно не чувствовал сгоряча
боли, или делал вид, что ему не больно.
     Метров через пять Лукин  сел на кочку. Ляшко заметил, что лицо его было
белым, как мел. Увидев мчавшуюся мимо них повозку,  Ляшко выбежал наперерез.
Лейтенант  и трое бойцов помогли  ему положить Лукина  на повозку.  "Теперь,
если не будет прямого попадания, выберемся..." - подумал Ляшко.  Увидев, как
залегла немецкая пехота,  прижатая к  земле огнем пяти счетверенных зенитных
пулеметов из роты лейтенанта Христенко, а  танки, пять или шесть, встали, не
решаясь приблизиться к хорошо замаскированным орудиям, он почти успокоился.
     Лейтенант Вольхин, оставленный прикрывать отход главных сил батальона с
тридцатью бойцами, фактически ставший ротным, потому что Цабут действительно
был убит, да и вообще  из взводных он остался один, выполняя приказ капитана
Лукина, пострелял  минут  десять.  Его два пулемета несколько раз укладывали
немцев  на  луг,  но танки  все приближались,  и оставаться  еще  -  значило
остаться  на  этом  проклятом поле  навсегда, поэтому  Вольхин  дал  команду
сниматься и уходить.
     Два орудия Агарышева и зенитные установки Христенко прикрыли его отход,
но  на  опушке,  пересчитав  глазами  своих  людей,  Вольхин  не  досчитался
двенадцати. "Опять  уходим,  не похоронив  людей..."  -  с  горечью  подумал
Вольхин.14
     Капитан Шапошников видел, как пять или шесть  танков, хотя и не горели,
но стреляли с места, не рискуя двигаться вперед, а немецкая пехота не спешит
идти  в  атаку на пулеметы, с  облегчением  вздохнул:  "Теперь оторвемся. Не
догоните".
     Колонна  из примерно пятнадцати танков и нескольких грузовиков заходила
километром  левее,  где  должен  был стоять  полк  Михеева,  но  помешать им
Шапошников уже ничем не мог.
     Только пройдя километра два лесом,  а потом с километр  открытым полем,
Шапошников приказал  занимать  оборону вдоль дороги спиной  к лесу.  Позиции
были удобными, с хорошим обзором, сразу обнаружить их немцы не могли.
     Слева  началась  канонада,  это были  те  самые прорвавшиеся  на  фланг
Михееву танки, справа же было тихо, как и весь вчерашний день. Через полчаса
к полку присоединились два похлебаевских орудия и зенитчики Христенко. Но не
прошло и  десяти минут, как на дороге  со  стороны  Милославичей  показалась
колонна автомашин противника.
     Шапошников смотрел на колонну в бинокль с недоумением:  "Не потрудились
и разведку выслать... Неужели так уверены,  что  от нас ничего не  осталось?
Или  думают,  что мы  бежим  без оглядки?  Даже  про  два  орудия  и зенитки
забыли... Вот теперь и поплатитесь за нахальство...".
     Старший лейтенант Похлебаев,  видя, что  к первому орудию  за наводчика
встал лейтенант  Агарышев,  подошел ко  второму и  тоже  отправил  наводчика
передохнуть.  Тут  же  на огневой  был майор Малых,  так и  действовавший  в
составе   полка   Шапошникова,  хотя   и   несколько   особняком,  ближе   к
артиллеристам.  Он с тоской и завистью посматривал, как Похлебаев прильнул к
оптике и крутит маховик.
     - Да-а, довоевался я... Люди стреляют,  а я только как свидетель... - и
подумал: "Дожил... командир полка без полка..."
     - Я по головной машине, ты по автобусу! - крикнул Похлебаев Агарышеву.
     Первые  же снаряды попали в цель.  В колонне  началась  паника - машины
съезжали  в стороны, пытаясь  развернуться, выпрыгивавшие из  них  пехотинцы
разбегались по сторонам, а  Похлебаев и Агарышев били в мальчишеском азарте,
почти не поправляя наводки, картечью.
     Меньше  чем  через пять  минут на  дороге  горели с десяток  автомашин,
остальные  полем,  на  полной скорости,  уезжали  к  лесу. За  ними,  смешно
размахивая руками, бежали уцелевшие автоматчики.
     - Ну вот, - с наслаждением вытирая рукавом лоб, - сказал Похлебаев. - А
то хотели проехаться... Не надо наглеть.
     Шапошников, обычно спокойно переносивший любые  повороты  обстановки  -
удачи  и неудачи,  и  не  дававший  волю  чувствам, на  этот  раз  буквально
наслаждался чувством мести. - "Не только нам кровью умываться... Получили по
зубам?"
     Только часа через два  противник открыл из леса редкий минометный огонь
и в атаку поднялась цепь, не более чем с роту. Местность здесь была открытой
и ее быстро положили, а потом и отогнали к лесу.
     "Не хотят с  нами связываться  серьезно, да и без танков побаиваются, -
думал  Шапошников,   рассматривая  в  бинокль  лес,   где  засели  немцы   с
автоколонны.  -  Шло  примерно тридцать машин, значит - батальон,  или  даже
два... Будут думать, как нас обойти..."
     Шапошников  с  утра  не имел связи со  штабом дивизии, а  было  уже  за
полдень.  Нетрудно  было  представить  себе,  что сейчас  делается левее,  у
Михеева и Корниенко. Между ними и его полком брешь образовалась километров в
семь, и  самое опасное,  что  дорога  Милославичи -  Тарасовичи - Климовичи,
может быть, вообще никем не закрыта.
     Шапошникову казалось  малым, что его полк не дал себя смять и окружить,
надо было попытаться помочь  соседям,  но хотеть и суметь  сделать -  сейчас
было далеко друг от друга, как никогда.
     В любой день войны он попытался бы помочь соседям, но только не в этот.
В полку, считая штыки в батальонах, штаб и обоз, осталось чуть более пятисот
человек. Каким-то чудом  они не  тащили  с собой всех раненых  -  их  увезли
раньше.  Формально  полк, а фактически сил меньше, чем в одном  батальоне. И
все  измучены боем до  отупения,  не спали двое суток, почти столько же  без
горячей  пищи. Часть людей от чрезмерного нервного и физического  напряжения
не только еле брели, но и не способны были что-либо воспринимать. Лейтенанта
Тюкаева,  свалившегося  от  п