Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
вопрос о существовании дивизии решался бы уже в
штабе фронта. Он знал немало примеров, когда расформировывали дивизии,
понесшие и не такие потери, как у него, и даже под командованием заслуженных
и широко известных в армии командиров, и понимал, что если у него под
командованием останется только полк Шапошникова, то и его дивизии вряд ли
миновать подобной судьбы. А свою дивизию Иван Тихонович Гришин любил, в
глубине души считал, что она воюет гораздо лучше других, и даже одна мысль,
что ему пришлось бы с ней расстаться, была для него мучительно невыносимой.
В штабе армии, когда он туда приехал, зашел, было, разговор:
целесообразно ли иметь несколько истощенных дивизий, может быть,
переформировать их? Полковник Гришин категорически дал понять, что его
дивизия не будет расформирована, и сумел убедить командующего, что она
вполне боеспособна. Впрочем, на общем фоне это действительно так и было.
А через сутки полковнику Гришину доложили, что в расположение дивизии
вышла группа лейтенанта Нагопетьяна в количестве семидесяти человек и
батарея лейтенанта Сливного.
- Ты понял, Алексей Александрович? - обрадовался Гришин, обращаясь к
Яманову. - К нам идут наши же люди! А ведь могли бы и остаться в любой
другой части или куда направят со сборного пункта, там не больно-то
разбираются - приказали и все. Батарея? - переспросил он адъютанта. -
Позовите ко мне ее командира.
- Сколько орудий вывели? - спросил он лейтенанта Сливного, когда тот
вошел в блиндаж и представился.
Иван Сливный ожидал этого вопроса, но никак не думал, что командир
дивизии спросит его прежде всего об этом.
- Никак нет, товарищ полковник, - растерялся, было, он, - Разрешите
доложить? Десятого августа вел бой с танками в селе Питири, подбили и сожгли
одиннадцать и четыре бронетранспортера. Потерял связь с полком и отходил на
Климовичи, но там были уже немцы, оттуда на Костюковичи, в бою при переправе
через реку Ипуть пришлось оставить орудия: кончились снаряды и побиты все
лошади. Оттуда пробирались ночами на Брянск, и вот вышли, шестьдесят
человек.
- А я уж обрадовался - батарея... Чем теперь воевать будешь? Потерял
орудия - сам и добывай, как хочешь. Иди, - разочарованно закончил Гришин.
Лейтенант Сливный, выходя от Гришина, еще был рад, что его не наказали
за потерю орудий, оставили командовать батареей. - "А орудия я себе
найду..." - думал он с облегчением.
- Товарищ полковник, - обратился к Гришину его адъютант лейтенант
Мельниченко, - тут несколько человек из полка Корниенко. Помните Дейча,
капельмейстера?
- Давай его сюда! - обрадовался Гришин, что теперь и из полка Корниенко
кто-то появился.
Вошел младший лейтенант Дейч, маленький, с измученным лицом, но
большими живыми глазами. Гришин хорошо его знал - музыкальный взвод Дейча
считался лучшим в дивизии.
- Здравствуй, где же твои трубы, капельмейстер? - шутливо начал Гришин.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Трубы остались в Чаусах, на
пекарне. Так ни разу и не поиграли. Пока там хлеб получали - нас и
накрыли... - Дейч тяжело вздохнул, высморкался, вытер платком, похожим на
тряпку, какой бабы со стола вытирают, нос и глаза, - Сначала до Кричева
отступали, точнее... быстро шли...
- Драпали, - усмехнулся Гришин.
- Потом в Рославле оказались, оттуда снова в полк попал, в начале
августа.
- Что-нибудь знаете о полковнике Корниенко?
- Убило его во время прорыва, числа... девятого августа, вместе с его
адъютантом, одним снарядом. Я с ним был. Я и хоронил - сняли ремень, медаль,
и закопали их в лесочке. А Кузнецов, начальник особого отдела, был
смертельно ранен, выводить его не было возможности, оставили ему пистолет,
он сильно просил...
- Как же ты вышел?
- Сначала нас было трое. Еще Ремизов, на трубе который играл, и Гибнер,
шофер наш. Нарвались как-то на немцев, они кричат: "Иди сюда!", по-русски,
мы подумали сначала, что наши, Гибнер пошел, а я увидел, что это немцы да и
карабин уже с него снимают. Ну и побежали. Ремизова я там и потерял. Целый
день ходил с гранатой - чеку выдернул, а бросить некуда, да и страшно, и
жалко. Выбирался один, потом пристал к какой-то части. До Родни шли дней
девять...
- Девять дней? Ползли что-ли?
- Всяко было. Немцев там - как саранчи. Пир горой, "Катюшу" нашу
играют, фальшивят только... Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто
сорок человек. Капитана Филимонова там видел...
- Он здесь уже.
- Видел там, товарищ полковник, - как будто по секрету продолжал Дейч,
- маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне
новые сапоги мерил.
- Ну и ну... - протянул Гришин. - Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой
будешь после войны заниматься, а сейчас - снабжением.
- К капитану Продчеву?
- Нет. Убит он, - и Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб:
ехал на машине, взрыв - и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через
час в мучениях. - Будете инспектором по снабжению. - Да, жаль Корниенко, - с
горечью думал Гришин. - Умница был, настоящий русский человек. В академии
тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска.
Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом.
- Товарищ полковник, - сказал Дейч, - я здесь недалеко видел лейтенанта
Ларионова, лежит раненый на повозке, он из нашего полка, из батальона
капитана Кима.
- Кима, говоришь? - поднял глаза Гришин. - Пошли, покажешь.
Повозки с ранеными стояли под соснами недалеко от штаба.
- Вы лейтенант Ларионов? - спросил Гришин раненого с забинтованной
головой, на которого показал Дейч. - Говорить можете?
- Могу, товарищ полковник.
Сведений о батальоне капитана Кима Гришин не имел вообще, на фронт он
выехал последним эшелоном.
- Высадились мы двенадцатого июля в шестидесяти километрах от Кричева,
- начал лейтенант Ларионов, - Дальше шли пешком. Шестнадцатого июля заняли
оборону у деревни Сокольничи, в четырех километрах западнее Кричева. Я был
командиром пулеметной роты. Орудий было - своих четыре, да одно, на
тракторе, приняли к себе - отходили они по шоссе. Бой начался утром
семнадцатого, шла колонна танков, двадцать машин. Семь подбили сразу, минут
за тридцать, потом вторая атака... - Ларионов поморщился, потрогал повязку
на голове, - Всего подбили тринадцать танков. Хорошо нам помогало какое-то
орудие с фланга, какой части - не знаю, но больше половины танков - его.
Потом немцы зашли нам в тыл, начали давить окопы танками. Капитан Ким увел
стрелковые роты в Кричев, нас оставил прикрывать. Отбили еще одну атаку и
тоже отошли...
- Что потом? - нетерпеливо спросил Гришин.
- Капитана Кима я видел потом только один раз. Отругал нас за немецкие
автоматы, а приказаний никаких не дал. Солдаты потом рассказали, товарищ
полковник, что он воюет уже без петлиц, разжаловали, а кто - не знаю. Потом
начались бои в городе, и немцы оттеснили нас за Сож. Мост мы взорвали и
перебили взвод немцев на понтонных лодках, в капусту всех, - лейтенант
Ларионов невольно сжал кулаки при этом воспоминании: единственный пленный из
этой группы немцев, толстый фельдфебель, плюнул одному из его бойцов в лицо
и он тогда не сдержался, влепил ему затрещину, - Подчинили нас авиадесантной
бригаде, воевали три недели, пока от роты нас только двое не осталось, я и
Шемякин, мой политрук.
"Вот и еще один батальон можно списывать...", - тяжело вздохнул Гришин,
вспоминая лицо Кима. До войны он был начальником полковой школы, неплохим
командиром.
- Как же вы здесь оказались?
- И сам не знаю, я без сознания был очень долго, а потом узнал, что в
своей дивизии, чудо какое-то...
- Поправляйтесь, товарищ Ларионов, - сказал полковник Гришин и пожал
ему руку.
В тот же день ему доложили, что из полка Смолина вышло двадцать восемь
человек - остатки дивизиона капитана Пономарева во главе с командиром и
работники штаба полка капитаны Балакин и Малахов.
Гришин приказал вызвать обоих.
- Здравствуйте, - ответил он на приветствия, - Где ваши командиры,
Малахов? Где вы Смолина оставили? Где Макаревич, Полянцев? Что у вас вообще
случилось?
- Под Суражом нас отрезали танки. Тогда был еще весь полк, не считая
конечно, того дивизиона, что так и не прибыл, - сказал капитан Малахов, - Да
и танки эти, как потом через несколько часов, оказалось - были наши.
Разведчики установили - проходила какая-то часть Бахарова. Но пока это
сообразили, да ждали разведку... - Малахов зло поморщился, - Полдня потеряли
на привал, да пока думали, а надо было двигаться, можно было проскочить.
Сказать по правде - нарушилось управление, и не то чтобы обстановка была
очень тяжелой, а просто не знали ее, не могли разобраться, были все в
каком-то оцепенении. Устали все...
- Разрешите мне, товарищ полковник, - перебил Малахова капитан Балакин,
красивый мужчина с удивительно чистыми и мягкими вишневыми глазами, - Ночью,
числа не помню, но где-то около двадцатого, было совещание у командира
полка. Полковник Смолин сказал, что мы в глубоком окружении, полком не
выйти, будем выходить мелкими группами. И приказал - технику вывести из
строя, лошадей распустить, каждому вести свое подразделение в Трубчевск. Мы
тогда слушали все это с недоумением, многие в душе были не согласны с
приказом, ведь были еще и орудия и снаряды, лошади, солдаты - прекрасные.
Помню, за несколько дней до этого полковник Смолин говорил мне, что подписал
двести похоронок с начала боев, но все же полк был боеспособен, а такой
приказ означал фактически его роспуск. Нам не верилось, что этот приказ был
оправданным, но Смолин сказал тогда, что это и ваш приказ, хотя мы знали,
что со штабом дивизии связи не было уже больше недели...
"Что ж ты, Трофим Григорьевич, неужели сломался? - думал Гришин, -
Можно было бы попробовать выйти полком...".
- Дальше что?
- Я повел группу в тридцать человек. Шли мы по следам половника
Смолина, с ним было только человек шесть-семь, но Макаревича с ним не было,
это точно, он вообще еще раньше отстал от нас с дивизионом Братушевского.
Карты у нас не было, да и надежней казалось... - Малахов замолчал, подумал,
но все же продолжил: - Потом он нас заметил и сказал, что если еще нас
увидит за собой, то расстреляет. Мы и пошли другой дорогой.
"Неужели погиб?" - думал о Смолине Гришин. Никаких сведений о нем
ниоткуда не поступало, хотя если бы он вышел даже в расположение других
частей армии, то обязательно дал бы о себе знать.
- Хорошо, идите оба. Найдите полковника Кузьмина, будете в его
расположении.
- Не попал ли он в плен? - осторожно спросил Гришина Канцедал.
- Исключено, застрелился бы. Это не тот человек.
Оба они не могли даже предположить, что в тот момент полковник Смолин
подъезжал не к Трубчевску, а к Варшаве, в вагоне для военнопленных. Гришин
был прав, что полковник Смолин застрелился бы, если бы его брали в плен, но
судьбе угодно было распорядится так, что Смолину не удалось этого сделать:
их взяли спящими, на рассвете.21
Его роковой ошибкой было то, что он запретил капитану Малахову
следовать за его группой.
... В тот же день, 28 августа, вечером, полковники Гришин и Яманов,
прихватив с собой капитана Шапошникова, выехали на совещание в штаб 3-й
армии генерала Крейзера, куда теперь перешла дивизия после выхода из
окружения.
- Товарищи, - обратился к собравшимся командирам генерал Крейзер, -
ввожу в обстановку. Армия вошла в состав Брянского фронта, командующий
генерал-лейтенант Еременко. Задача армии - прикрыть брянское направление с
юго-запада. Перед нами по-прежнему вторая танковая группа Гудериана...
- Шестнадцать дивизий в составе фронта, а фронт - двести тридцать
километров, - услышал Шапошников шепот слева, говорил незнакомый полковник
своему соседу, - да и дивизии-то в основном номера, свежих всего
три-четыре...
Шапошников вспомнил, как перед началом совещания видел карту
приехавшего в армию начальника главпура Красной армии Мехлиса. Трубчевск на
ней был обведен красным кругом, рядом стояли крупные цифры - 137 СД. На
карте их дивизия выглядела внушительно. "Если бы так было и на самом деле...
Неужели он не знает нашего истинного состояния? - думал Шапошников. - Ведь
на самом деле мы почти голые - одни винтовки..." Если бы знали в штабе
фронта, что на самом деле в 137-й дивизии один полк, в этом полку - один
батальон, а в батальоне - боеспособна одна рота...
Дивизия полковника Гришина получила подтверждение приказа оборонять
Трубчевск. Фронт был впереди, в семидесяти километрах, на Судости. Но фронт
"в нитку", там уже шли тяжелейшие бои, и немцев можно было ждать в ближайшее
время.
И в тот же день, 28 августа, поздно вечером, едва вернувшись в свой
полк, Шапошников узнал, что немцы еще утром форсировали реку Судость,
оборонявшаяся там Ивановская дивизия не выдержала удара и начала отходить к
Трубчевску.
"Ну, вот и отдохнули, называется, завтра и нам предстоит..." - понял
капитан Шапошников.
Рано утром его поднял капитан Тихон Филимонов, его новый начальник
штаба, но старый приятель по службе еще в довоенное время.
- Пополнение, Александр Васильевич. Четыреста человек! И кто -
сибиряки!
Шапошников искренне обрадовался, но оказалось - рановато: половину
пополнения по записке Яманова тут же увели к Михееву, у него людей было
совсем ничего. "И зачем так? - обескураженно думал Шапошников, - Имели бы
хоть один полк, но более-менее, а теперь будет два, но оба слабых".
- Людей распределили по батальонам? - спросил он у Филимонова.
- Нет еще, прибыли полчаса назад.
- Постройте, хочу посмотреть.
Двести человек пополнения были выстроены на полянке.
Шапошников с Наумовым поздоровались, услышали в ответ сочное и дружное
"Здравствуйте!", довольно переглянулись и пошли вдоль строя, внимательно
вглядывались в лица. Люди были молодые, крепкие на вид, в новеньком
обмундировании, и сразу видно, что недавно с кадровой, это Шапошников
определил по изящно сидящим на головах пилотках.
- И все сибиряки? Откуда?
- С Омска все, - ответили сразу несколько человек.
- Ну, как народ, Алексей Дмитриевич? - спросил Шапошников Наумова. -
Думаю - не подведут?
- Надо было всех у нас оставить, - тихо сказал ему Филимонов. - Орлы!
- А ведь у нас Калько омский! - вспомнил Наумов.
- Давайте, Тихон Васильевич, сто человек к Калько, остальных пополам в
другие батальоны, - сказал Шапошников. - Распределите людей и позаботьтесь,
чтобы накормили.
Лейтенант Вольхин принял в свою роту пятьдесят человек, и теперь она
была почти по штату. Это и радовало, и немножко пугало. Вольхин хоть и был
ротным вот уже третью неделю, но все же ощущал себя взводным, так как людей
у него все это время было как раз со взвод и он еще не представлял себе, что
командовать придется сразу сотней человек. Раньше и участок его был -
сотня-другая метров, а теперь рота получила почти полтора километра, и надо
было смотреть вперед и по сторонам уже гораздо внимательней.
- Давно из Сибири? - спросил он крайнего из пополнения.
- Красноармеец Ефим Беляев. Тринадцатого августа еще в поле был,
комбайнером я работал, в тот же день мобилизовали - и в эшелон.
- Две недели и добирались? - удивился Вольхин.
- От Брянска шли пешком четверо суток, а по железной дороге, в
общем-то, быстро, нигде долго не стояли.
"А мы все эти недели, да и раньше, все на своих двоих... - подумал
Валентин. - Неужели и август кончился? И я все еще живой...".
К этому времени из взвода лейтенанта Вольхина, что выехали с ним на
фронт, в живых осталось только пятеро: два сержанта - Фролов и Вертьянов,
"Савва" Морозов, Латенков и Углов - самый высокий не только в роте, но,
наверное, и в полку. Вольхин думал о нем, еще в первые дни, что вот его-то,
с таким ростом, убьют быстрее всех, а он был живой до сих пор. Из полтавчан,
что ему дали еще на Соже, у него осталось только трое, остальные все погибли
в Милославичах, Семеновке, Церковищах, и фамилии их в записной книжке он
обвел траурной рамкой - Алексеенко, Голубцов, Ишов, Кунгуров, Пистаков,
Познюк, Ращеня, Фролов, Чубаров, Макаров, Каменский, Кушнеров, Ходыкин...
Список был длинный и Вольхину всегда становилось не по себе, когда он видел
длинный ряд траурных рамочек, одну за другой.
Взводами командовали сержанты. Вот и сейчас пришло пополнение, а ни
одного лейтенанта. Третьим взводом у него командовал сержант Жигулин,
переведенный из другой роты. Горьковчанин, симпатичный, высокий блондин,
спокойный, уверенный, и Вольхин был рад, что он попал именно к нему, да и
мужики из отделения приняли его быстро. Иногда Вольхин думал, глядя на него:
"Пока у нас есть такие ребята - ни за что немцам нас не одолеть", - и никак
не мог представить себе его убитым - это было как-то даже
противоестественно, невозможно, чтобы такого парня, образец русского
солдата, и убили.
К вечеру рота Вольхина довольно неплохо окопалась - взводные опорные
пункты были готовы. Он сам обошел все окопчики, с тоской думая, что слишком
велик участок, пехоту они еще отобьют, а если танки - на полчаса, не больше.
Он знал, что в полку осталось всего три орудия. Гранаты и бутылки у них
были, но очень мало и комбат ничего не обещал. Ночь прошла спокойно,
впереди, правда, изредка раздавались танковые выстрелы, иногда стучали
пулеметы, но чувствовалось, что немцы еще далеко. Вольхин даже поспал часа
два, а на рассвете, еще раз обойдя свои окопчики, перекинувшись со взводными
по паре фраз, решил все же послать разведку к хутору, что лежал перед его
позициями километрах в трех.
- Давай я пойду, командир, - предложил его политрук, Павлик Бельков,
высокий и плечистый парень с уверенными и отчаянными глазами.
К нему в роту он был назначен после Милославичей, а в полку был со дня
формирования, и вообще едва ли не единственный политрук оставался из тех,
кто выехал на фронт в составе полка. Вольхин сразу понял, что политрук
предпочитает показывать примером, чем слова говорить, это и хорошо, но
рисковать то и дело, надо и не надо - это ему не нравилось. Как-то Вольхин
ему даже сказал, что лучше бы он политработой занимался, чем то и дело в
разведку лазить по своей инициативе. - "А это тоже политработа, командир,
или, думаешь, мне только боевые листки выпускать, да газеты читать? Тем
более, где их взять, да и в мирное время они мне надоели". - "А напорешься?"
- "Нет, командир, если я после Сожа жив остался, то судьба мне до победы".
- Нет, Павлик, не ходи. На хуторе, чувствую, немцы. А ты нам нужен и
здесь. Лучше давай пошлем из пополнения, пусть на живых фашистов посмотрят.
Вольхин приказал Фролову дать пятерых из пополнения, один из них
оказался тот самый комбайнер Беляев, и лично поставил им задачу.
Разведчики, взяв винтовки наперевес, быстро пошли к хутору и скоро
растворились в утреннем тумане.
Вольхин съел без аппетита полкотелка сухой каши и посмотрел на часы:
"Восемь тридцать... Немцы тоже позавтракали. Если они точно на хуторе, то
скоро надо ждать...".