е не смею слова
сказать,  боюсь  опять  получить  пощечину.  Но в моем сердце живет чувство,
которого я не ощущаю ни к кому, кроме тебя...
     И  тут  я  поняла,  что  вот-вот  окажусь  в западне, которой так умело
избегала  столько  времени.  Продолжи  я  разговор и дальше, у меня бы начал
дрожать  голос  или  я  совершила бы какое-нибудь страшное безумство. Не дав
Кямрану договорить, я бросилась вон на улицу.
     Мне  казалось,  он  побежит  за  мной.  Но  погони  не  последовало.  Я
замедлила  шаг и обернулась. Кямран не побежал за мной, он сидел на плетеном
диванчике  под  деревом.  Я  подумала: "Наверно, нехорошо с моей стороны так
поступать..."  И  если  бы Кямран взглянул на меня в ту минуту, он понял бы,
что  я  раскаиваюсь,  и, наверно, догнал, и тогда уже я не смогла бы от него
убежать...
     Кузен  сидел  на  диванчике действительно с видом несчастного человека.
Чтобы  подбодрить  себя,  я  сказала:  "Коварный  желтый  скорпион! Я еще не
забыла,  как  ты  бежал  по  этому  саду за юбкой счастливой вдовушки! Я все
делаю очень правильно!"
     Не  могу  не рассказать также о несчастье, которое приключилось со мной
в последние дни каникул.
     Обитатели  особняка  заметили  вдруг,  что  один палец на правой руке у
меня обмотан толстой повязкой. Тем, кто спрашивал меня, я отвечала:
     - Пустяки. Обрезала чуть-чуть. До свадьбы заживет.
     Однако  тетка  обратила  внимание,  что  я  упорно не желаю показать ей
рану.
     - Несомненно,  ты  что-то натворила. Ясно, у тебя что-то серьезное, раз
ты скрываешь. Давай покажем врачу. Не дай аллах, разболится...
     А  случилось  вот  что.  Однажды  тетка  послала  меня к себе в спальню
достать  из  гардероба,  кажется,  платок. Один из ящиков был приоткрыт, и в
глаза  мне  бросилась  изящная  коробочка, обтянутая голубым бархатом. В ней
лежало  мое  обручальное кольцо. Я не смогла побороть искушение полюбоваться
им  хотя  бы  минутку  у себя на пальце. Дорого же мне обошелся этот каприз!
Как  и  опасалась  тетушка,  кольцо оказалось слишком мало и никак не хотело
слезать  с  пальца.  Ах,  как  я волновалась, тщетно пытаясь освободиться от
него!  Я  даже  пробовала  стащить  его  зубами.  Напрасный труд! И как я ни
старалась, палец только распухал, и кольцо все сильнее впивалось в кожу.
     Если  бы  я  призналась,  родные  сумели  бы как-нибудь высвободить мой
палец.   Но  чтобы  меня  увидели  с  обручальным  кольцом?  Какой  удар  по
самолюбию!  Тогда-то  мне  и пришло в голову забинтовать его. В течение двух
дней  при всяком удобном случае я запиралась в своей комнате, разбинтовывала
палец  и часами стаскивала кольцо. На третий день, когда я уже была близка к
тому,  чтобы,  сгорая  от стыда, признаться во всем тетке, кольцо вдруг само
соскочило.  Почему?  Очевидно,  за  эти  два  дня  я  похудела от волнений и
переживаний.
     В последний день каникул я начала собираться в дорогу.
     Кямран запротестовал:
     - Зачем  так  торопиться,  Феридэ?  Ты  могла  бы  еще  задержаться  на
несколько дней.
     Но   я   не   соглашалась,  точно  была  самой  прилежной  ученицей,  и
заупрямилась, придумывая какие-то по-детски несерьезные причины:
     - Сестры  наказывали,  чтобы  я  непременно  явилась  в  первый же день
занятий. В этом году с посещением будет очень строго.
     Моя  решительность  послужила  причиной  нового  приступа  меланхолии и
раздражительности у Кямрана.
     На  следующий день, провожая меня в пансион, он не разговаривал со мной
и только при расставании упрекнул:
     - Я  никак  не  думал, Феридэ, что тебе захочется так быстро убежать от
меня.


x x x

     Между  тем  я  не была такой уж прилежной и разумной ученицей. Вдобавок
события  последних  месяцев  совсем  выбили меня из колеи. Отметки за первую
четверть  оказались  очень  плохие.  Ясно было, что, если я не возьму себя в
руки, не приложу усилий, мне придется остаться на второй год.
     Вечером  того дня, когда мы получили табели успеваемости, сестра Алекси
отозвала меня в сторону и спросила:
     - Ну, нравятся вам ваши отметки, Феридэ?
     Я удрученно покачала головой.
     - Отметки неважные.
     - Не  то  что  неважные,  совсем  никудышные...  Не помню, чтобы вы еще
когда-нибудь  так  отставали.  Между  тем  я  надеялась,  что в этом году вы
будете учиться совсем по-другому...
     - Вы  правы.  Ведь  по  сравнению с прошлым годом я стала старше еще на
один год...
     - Разве только это?..
     Удивительная   вещь,   сестра   Алекси   гладила   меня   по   щеке   и
многозначительно улыбалась. Я растерялась и отвела взгляд в сторону.
     Ах,  эти  сестры!  Казалось,  они  не  знают  ни  о  чем  на свете, а в
действительности  были  в  курсе  всего,  что  происходит  вокруг,  им  были
известны  даже  самые  пустяковые  разговоры. От кого? Как они все узнавали?
Этого  я  никогда  не  могла  понять, хотя прожила среди них десять лет и не
считалась такой уж глупой девочкой.
     Когда  я, пытаясь спасти свою честь, промямлила какую-то чепуху, сестра
Алекси разоткровенничалась еще больше:
     - Мне  кажется,  вы постесняетесь показать свой табель всем... А?.. - И
вслед  за  этим  еще  один  увесистый  камень  в  мой  огород:  - Если вы не
перейдете  в следующий класс, то вам угрожает опасность задержаться в стенах
пансиона еще на один долгий год...
     Я  поняла,  что  не  спасусь  от  сестры Алекси, если сама не перейду в
атаку.
     Признав   на   помощь   все   свое  нахальство,  я  спросила  с  ложным
простодушием:
     - Опасность?! Какая же опасность?
     Но  сестра  Алекси и так позволила себе чрезмерную откровенность. Пойти
дальше  -  означало  быть  фамильярной.  Кокетливым  жестом,  признавая свое
поражение, она ласково щелкнула меня по щеке и сказала:
     - Уж это ты сама должна сообразить? - и пошла прочь.


     В  этом  году моей Мишель уже не было в пансионе, не то она обязательно
заставила  бы  меня  разоткровенничаться  и  тем самым внесла бы еще большее
смятение и растерянность в мою душу.
     Год  назад, когда я плела подружкам всякие небылицы, я чувствовала себя
непринужденно  и  легко.  А  сейчас,  очутившись на положении невесты, стала
невероятной  трусихой.  От  девочек,  которые  поздравляли меня, я старалась
отделаться  короткой  сухой  благодарностью, а тех, кто подлизывался ко мне,
вообще   не   замечала.  Только  одна  подружка,  дочь  доктора-армянина  из
Козъятагы, пользовалась моим расположением и доверием.
     Свободные  дни  я  проводила  в пансионе и за три месяца всего лишь два
или  три  раза  ночевала дома. Это упрямство, причину которого я сама хорошо
не  понимала,  страшно  сердило  тетушку Бесимэ и Неджмие. Кямран пребывал в
полной растерянности и не знал, что и думать.
     Первые  месяцы  он  каждую неделю наведывался в пансион. Хотя сестры не
осмеливались  открыто  возражать  против  этих  визитов,  однако  в душе они
считали   подобные  встречи  жениха  с  невестой-школьницей  неприличными  и
морщились, сообщая мне о том, что кузен ждет в прихожей.
     Обычно  я  останавливалась на пороге, нарочно оставляя двери открытыми,
и,  сунув руки за кожаный поясок своего школьного платья, стоя разговаривала
с  Кямраном  минут  пять.  Еще  в  самом начале кузен предложил мне завязать
переписку.  Но  я  отказалась,  сославшись  на обычай сестер давать подобную
корреспонденцию  на  цензуру  кому-нибудь,  знающему  турецкий язык, а затем
уничтожать.
     Как-то  раз,  в  один  из таких визитов, между нами произошел не совсем
приятный  разговор.  Кямран  рассердился,  что  я стою так далеко от него, и
хотел   насильно   закрыть  дверь.  Но,  когда  он  приблизился  ко  мне,  я
приготовилась выскочить из комнаты и тихо сказала:
     - Прошу  вас,  Кямран...  Вы  должны  знать,  что за нами подсматривают
столько глаз, сколько невидимых щелей в этих стенах.
     Кямран вдруг остановился.
     - Как же так, Феридэ? Ведь мы обручены...
     Я пожала плечами.
     - В  том-то  и дело. Это и мешает. Или вы хотите в один прекрасный день
услышать  такие  слова:  "Ваши визиты слишком участились... Простите, но вам
надо вспомнить, что это пансион..."
     Кямран  стал  бледным  как  стена.  С  тех пор он больше не появлялся в
пансионе.  Я  обошлась  с  ним  жестоко,  но  другого выхода у меня не было.
Возвращаться  в  класс  после  свидания  с  Кямраном,  видеть,  как  к  тебе
поворачиваются все головы, - было просто невыносимо.
     О   чем   я  хотела  рассказать?..  Да.  Однажды  дочь  вышеупомянутого
доктора-армянина, вернувшись в пансион после воскресенья, сказала мне:
     - Говорят, Кямран-бей едет в Европу. Это верно?
     Я растерялась.
     - Откуда ты узнала?
     - Папа  сказал,  что  твоего  кузена  вызвал  дядя,  который  служит  в
Мадриде...
     Самолюбие не позволило мне сознаться, что я ничего не знаю.
     - Да...   Есть   такое   предположение...  -  соврала  я.  -  Маленькое
путешествие.
     - Совсем не маленькое. Ему предстоит работать секретарем посольства.
     - Он там пробудет недолго...
     На этом разговор окончился.
     Отец  моей подруги часто бывал у нас в доме и считался семейным врачом.
Поэтому  полученному  известию  следовало  верить.  Но  почему  же мне никто
ничего  об  этом не говорил? Я подсчитала: вот уже двадцать дней, как ничего
не было из дому.
     В  ту  ночь  я долго не могла заснуть. Мне было очень стыдно, что я без
конца  держала Кямрана в бессмысленном отдалении, но в то же время сердилась
на  него  в душе за то, что он не сообщил мне о таком важном событии. Ведь в
конце концов мы связаны друг с другом.
     На  следующий  день  был  четверг.  Погода  стояла  ясная.  После обеда
предполагалась  прогулка.  Я  не  могла  найти себе места. Меня пугала мысль
провести  еще  одну  ночь  наедине со своими мыслями. Я пошла к директрисе и
попросила  отпустить  меня  домой,  сославшись  на  болезнь  тетки.  На  мое
счастье,  одна  из сестер ехала в тот день в Картал. Директриса согласилась,
но с условием, что до станции Эренкей мы поедем вместе.
     Когда  с маленьким чемоданчиком в руках я добралась до нашего особняка,
уже  смеркалось.  В  воротах  меня  встретил  старый  дворовый пес, существо
хитрое  и  льстивое.  Ему  было известно, что в моем чемоданчике всегда есть
чем  полакомиться.  Он мешал мне идти, вертелся под ногами, пятился, вставал
на задние лапы, норовя ткнуться мордой в грудь.
     Из-за  деревьев вышел Кямран и направился в нашу сторону. Увидев это, я
присела  на  корточки  и  схватила  пса за передние лапы, боясь, что он меня
измажет.
     Словно  смеясь,  пес  открывал  свою  огромную пасть, высовывал язык. Я
хватала его за нос. Словом, мы резвились и развлекались, как могли.
     Когда Кямран был совсем рядом, я сказала, будто совершила открытие:
     - Посмотрите,  как он смеется! Что за огромная пасть! Разве он не похож
на крокодила?
     Кямран смотрел на меня, горько улыбаясь.
     Я  поднялась  с  земли,  отряхнулась,  вытерла  руки  платком  и правую
протянула кузену.
     - Бонжур,   Кямран.   Как   самочувствие   тети?   Я   надеюсь,  ничего
серьезного...
     Кямран удивился:
     - Ты про маму? С ней все в порядке. Тебе сказали, что больна?
     - Да,  я  услышала,  что  она  заболела,  и  очень волновалась. Даже не
дождалась воскресенья. И вот приехала.
     - Кто же тебе такое сказал?
     Придумывать новую ложь не было времени.
     - Дочь доктора.
     - Она?! Тебе?..
     - Да,  мы  с  ней  говорили,  и  она  сказала:  "К вам вызывали папу...
Наверно, твоя тетя заболела..."
     Кямран недоумевал.
     - Она,  наверно,  ошиблась.  Доктор вообще не заезжал к нам в последние
дни. Ни к маме, ни к кому-нибудь другому...
     Не желая заострять внимание на этом деликатном вопросе, я сказала:
     - Очень рада... А то я так беспокоилась! Наши, конечно, все дома?
     Я  подняла  с земли свой чемоданчик и направилась уже к дому, но Кямран
схватил меня за руку.
     - Зачем так спешить, Феридэ? Можно подумать, ты убегаешь от меня.
     - С  чего  вы  это взяли? Просто мне боты жмут. Да и разве мы не вместе
пойдем к дому?
     - Да,  но дома нам придется разговаривать при всех. А я хочу поговорить
с тобой один на один.
     Стараясь скрыть волнение, я сказала насмешливо:
     - Воля ваша.
     - Мерси.  Тогда,  если  хочешь,  не будем никому показываться и немного
погуляем в саду.
     Кямран  крепко  сжимал мои пальцы, словно боялся, что я убегу. В другой
руке  он  держал  мой  чемоданчик.  Мы  пошли  рядом, впервые с тех пор, как
обручились.
     Сердечко  мое  стучало,  как  у  только  что  пойманной  птицы. Но, мне
кажется,  если бы он даже не держал меня так крепко, я все равно не нашла бы
в себе сил убежать.
     Не  обмолвившись  ни словом, мы дошли до конца сада. Кямран был огорчен
и  расстроен  больше,  чем я могла предполагать. Не знаю, что произошло, что
изменилось  в  наших  отношениях  за последние три месяца, но в эту минуту я
чувствовала  себя страшно виноватой за резкость, с которой относилась к нему
в последнее время.
     Вечер  был  прекрасный, тихий, даже не верилось, что это середина зимы.
Голые  верхушки  окрестных  гор  горели  ярким  багрянцем.  Не  знаю, может,
природа  тоже была виновата в том, что я так легко признала в душе свою вину
перед Кямраном.
     Сейчас  мне непременно нужно было сказать Кямрану что-нибудь такое, что
бы его обрадовало. Но мне ничего не приходило в голову.
     Наконец,  когда  нам  уже  не  оставалось ничего другого, как повернуть
назад, Кямран сказал:
     - Может, посидим немного, Феридэ?
     - Как хочешь, - ответила я.
     Впервые после обручения я обращалась к нему на "ты".
     Не  заботясь  о  своих  брюках,  Кямран сел на большой камень. Я тотчас
схватила его за руку и подняла.
     - Ты  ведь неженка. Не садись на голый камень. - И, стащив с себя синее
пальто, я расстелила его на земле.
     Кямран не верил своим глазам.
     - Что ты делаешь, Феридэ?
     - Мне кажется, охранять тебя от болезней - теперь моя обязанность.
     А на этот раз, наверно, кузен не поверил уже своим ушам.
     - Что  я  слышу, Феридэ? - воскликнул он. - И это ты говоришь мне? Ведь
это  самые  ласковые  слова,  которые  я  услышал  от тебя с тех пор, как мы
обручены.
     Я опустила голову и замолчала...
     Кямран  взял  с  камня  мое  пальто  и,  как  бы лаская, трогал рукава,
воротник, пуговицы.
     - Я собирался сделать тебе выговор, Феридэ, но сейчас все забыл.
     Не поднимая глаз, я ответила:
     - Я же тебе ничего не сделала...
     Кямран не решался подойти ко мне, боясь, что я снова стану дикой.
     - Думаю,  что  сделала,  Феридэ...  Даже  слишком  много.  Можно ли так
избегать жениха? И я даже стал подозревать: уж не ошиблась ли Мюжгян?..
     Я  невольно  улыбнулась.  Кямран  удивленно  спросил,  почему я смеюсь.
Сначала я не хотела отвечать, но он настаивал.
     - Если  бы  Мюжгян  ошиблась,  -  сказала  я, отводя глаза в сторону, -
ничего бы не было.
     - Что значит ничего? То есть ты не была бы моей невестой?
     Я зажмурилась и дважды кивнула головой.
     - Моя Феридэ!..
     Этот  голос,  вернее  восклицание, до сих пор звенит у меня в ушах... Я
подняла голову и увидела в его широко раскрытых глазах две крупные слезы.
     - В  один  миг  ты  сделала  меня  счастливым,  таким  счастливым, что,
умирая,  я вспомню эту минуту и снова заплачу. Не смотри на меня так. Ты еще
ребенок. Тебе не понять... Ах, я все уже забыл!..
     Кямран  схватил  меня за руки. Я не стала вырываться. Но слезы брызнули
у меня из глаз. Я так рыдала, что он даже испугался.
     Мы  возвращались  назад  той  же  дорогой. Я без конца вздыхала, громко
всхлипывала,  и Кямран уже не смел дотрагиваться до меня. Но я понимала, что
сердце его успокоилось, и мне было радостно.
     У дома я сказала:
     - Ты  должен пойти первым. А я умоюсь у бассейна. Что скажут наши, если
увидят меня с таким лицом?


     Я спросила Кямрана, словно только что вспомнила:
     - Ты, кажется, собираешься в Европу? Верно ли?
     - Есть  такое  предположение, но, откровенно говоря, оно принадлежит не
мне, а моему дяде, который служит в Мадриде. Откуда тебе известно?
     После некоторого замешательства я пробормотала:
     - От дочери доктора.
     - Как много новостей передает тебе дочь доктора, Феридэ!
     Я ничего не ответила.
     Кямран пристально смотрел мне в лицо. Я покраснела и отвернулась.
     - Ну, а болезнь мамы?.. Ты это придумала?
     Я опять промолчала.
     - Скажи правду, Феридэ, не поэтому ли ты прискакала?
     Кямран  приблизился,  хотел погладить меня по голове, но испугался, что
я  снова  стану  строптивой и наши отношения испортятся. Я же, напротив, уже
начала привыкать к нему.
     - Верно ли мое предположение, Феридэ? - повторил Кямран свой вопрос.
     Я  почувствовала,  что  могу  сделать  его  счастливым, и утвердительно
кивнула головой.
     - Как чудесно!.. Как со вчерашнего дня изменилась моя судьба!
     Кямран  оперся руками о спинку кресла, на котором я сидела, и склонился
надо  мной.  В таком положении я оказалась окруженной со всех сторон. Ловкий
прием!..  Он  приблизился  ко  мне,  не касаясь руками. Я забилась в кресло,
свернувшись  ежиком, прижималась к спинке, втягивала голову в плечи. В руках
я тискала платок, не смея взглянуть в лицо Кямрана.
     - Что же предлагает твой дядя?
     - Немыслимое  дело.  Он  хочет взять меня к себе секретарем посольства.
По  его  мнению,  мужчине  быть  без  определенной профессии или должности -
большой  недостаток.  Я,  конечно,  передаю его слова. Он говорит: "Может, и
Феридэ  обрадуется перспективе поехать в будущем в Европу в качестве супруги
дипломата..."
     После  того  как  наша  беседа  приняла серьезный характер, Кямран снял
осаду, выпрямился, и я тотчас вскочила с кресла.
     Разговор продолжался.
     - Почему  ты считаешь это предложение немыслимым делом? - спросила я. -
Разве поездка в Европу не доставит тебе удовольствия?
     - В  этом  отношении  я  ничего  не  говорю.  Но  сейчас я уже не волен
свободно  распоряжаться  собой.  Все,  что  имеет отношение к моей жизни, мы
должны обсуждать вместе. Разве не так?
     - Тогда ты можешь ехать.
     - Значит, ты согласна на мой отъезд из Стамбула?
     - Раз для мужчины нужна какая-нибудь профессия...
     - А ты поехала бы на моем месте?
     - Наверно, поехала бы. И думаю, ты тоже должен так поступить.
     Надо  сказать,  что  эти  слова говорили только мои губы. А про себя, в
душе,  я  думала совсем по-другому. За мной нельзя было не признать права на
такой  ответ.  Как  иначе  ответить человеку, который спрашивает: "Могу ли я
оставить тебя и уехать?"
     Кямрана  огорчило,  что я так легко согласилась на разлуку. Не глядя на
меня, он сделал несколько шагов по комнате, затем обернулся и повторил:
     - Значит, ты считаешь, мне надо принять дядино предложение?
     - Да...
     Кямран вздохнул.
     - Тогда мы подумаем. У нас еще есть время для окончательного решения.
     Сердце  у  меня  дрогнуло.  Разве  это  "мы  подумаем" не означало, что
вопрос уже решен?
     Я заговорила серьезно, по-взрослому, как всегда требовали от меня:
     - Не  вижу  в  этом  деле  ничего  заслуживающего  долгих  размышлений.
Предложение  твоего дяди поистине заманчиво. Непродолжительное путешествие -
вещь неплохая.
     - Ты думаешь, поездка продлится так недолго?
     - Но  долгой ее тоже нельзя назвать. Год, два, три, ну, четыре... Время
пролетит   -   глазом   не  успеешь  моргнуть.  Конечно,  ты  иногда  будешь
приезжать...
     Я так легко считала по пальцам: один, два, три, четыре...


x x x

     Через   месяц  мы  провожали  Кямрана.  Пароход  отходил  от  Галатской
пристани.  Все  наши  родственники поздравляли меня, так как это я уговорила
его  поехать  в  Европу. Только Мюжгян осталась недоволь