меня.
     - Это говоришь ты, Феридэ?
     - Да,  к сожалению, это так, - кивнула я и глубоко вздохнула, чтобы моя
ложь выглядела более правдоподобной.
     Теперь Мишель от удивления даже перекрестилась.
     - Это  прекрасно,  чудесно,  Феридэ!  Но  только очень жаль, я никак не
могу тебе поверить!
     Бедняжка  Мишель была такой страстной почитательницей любовных историй,
что  ей  доставляло  удовольствие  быть  даже  просто  свидетелем  сердечных
переживаний  других.  Но,  увы,  я так мало еще сказала, что она не решилась
мне поверить и открыто выразить свою радость.
     Впрочем,   я,   кажется,  зашла  в  своих  признаниях  слишком  далеко.
Отступать было бы просто нечестно.
     - Да, Мишель, - подтвердила я, - я тоже люблю!..
     - Всего-навсего только любишь, Чалыкушу?
     - Ну, разумеется, не без взаимности, grande gourde.
     Итак,  я  возвратила  Мишель прозвище "gourde", которым она меня только
что  наградила,  да  еще  в  превосходной  степени,  и ей не пришло в голову
возразить: "Это ты gourde. Это твое прозвище".
     Стоит  начать лгать, как сразу же удается еще больше расположить к себе
человека. Вот чудо! Теперь Мишель поддерживала меня за талию еще нежнее.
     - Расскажи,  Феридэ...  Расскажи,  как  это было. Выходит, и ты тоже...
Правда, любить - это чудесно, не так ли?
     - Конечно, чудесно...
     - А кто он? Он очень красив, этот юноша, которого ты любишь?
     - Очень красив...
     - Где ты с ним встретилась? Как вы познакомились?
     Я не отвечала.
     - Ну... не скрывай...
     Я  прямо  из  кожи  лезла,  чтобы  не скрывать. "Ах, что придумать? Что
сказать?"  Но  мне ничего не приходило в голову. Нужен возлюбленный, который
существует  на  самом  деле,  чтобы  поразить  всех  моих подруг. А ведь так
трудно, так невероятно трудно найти... хотя бы даже просто в воображении!
     - Ну, Феридэ, не тяни. А то я всем скажу, что ты пошутила со мной.
     Мне  сразу  стало  не по себе. Пошутила? Не дай господи! Тогда прозовут
не  только  "фляжкой" или "кувшином"! Я тут же решила: "Надо срочно сочинить
любовную историю, от которой бы у Мишель дух захватило".
     Как   вы   думаете,   кого  я  представила  Мишель  в  качестве  своего
возлюбленного?.. Кямрана!
     - У нас роман с кузеном... - сказала я.
     - Это  тот  светловолосый юноша, которого я видела год тому назад у нас
в прихожей?
     - Ну да...
     - Ах, он такой красивый!
     Я  вам  уже  сказала, что Мишель была помешана на любовных историях. За
все  время  Кямран  навестил  меня в пансионе раза два-три. Очевидно, Мишель
почуяла  присутствие  в пансионе молодого человека, как кошка мясо, и тайком
подсматривала  за  нами, когда мы болтали в прихожей. Как странно, не правда
ли?
     На  небе  зажглись звезды. Стояла осень, но было тепло; казалось, что в
воздухе пахнет нескошенной травой.
     Я  всем  телом  навалилась на Мишель, моя щека была крепко прижата к ее
щеке. Я принялась рассказывать ей историю своей несуществующей любви:
     - Была  ночь  еще  более  прекрасная,  чем эта. Мы покинули нашу шумную
компанию,  которая  осталась  у  дома.  Я шла впереди, мой кузен сзади... Он
говорил  мне красивые слова. Сейчас я не в состоянии повторять их, просто не
хочу...  Оглушительно  трещали  кузнечики. Мы шли и шли... Аллеи, по которым
мы  проходили, были залиты лунным светом. Потом мы оказались в тени деревьев
затем  снова  под  светом  луны,  чтобы  через  минуту  опять  погрузиться в
темноту...
     - Господи,  какой  у  вас  большой сад, Феридэ! - вставила нетерпеливая
Мишель.
     Я испугалась: "Может, у меня получается неестественно?"
     - Не  такой  уж  он большой. Просто мы не торопились, - продолжала я. -
Наконец  мы очутились... в конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей,
где  растет  огромная  чинара. Дойдя до нее, мы остановились. Я привстала на
цыпочки  и  сделала  вид,  будто  смотрю через забор. Мой кузен нерешительно
потирал руки, словно хотел что-то сделать и не мог осмелиться...
     - Но ведь ты смотрела в соседский сад! Как ты могла все это заметить?
     - На забор падала тень кузена, мне было все видно.
     Очевидно,   я  неплохо  вошла  в  роль:  тело  мое  вздрагивало,  голос
прерывался, на глаза набегали слезы.
     - Ну, а дальше, Феридэ, дальше...
     - Потом вдруг кузен схватил меня за руки...
     - Ах, как чудесно! Дальше...
     - Дальше? Откуда я знаю...
     - Боже, ты остановилась на самом интересном месте!
     - Потом   вдруг   на   дереве   закричала   какая-то   птица,   гадкая,
отвратительная птица... Мы испугались и убежали.
     Я не смогла сдержать слез, припала к груди Мишель и разрыдалась.
     Неизвестно,  сколько бы я так плакала, но, к счастью, наше исчезновение
было замечено. Послышались крики девочек, нас разыскивали:
     Мишель откликнулась:
     - Идем!.. Мы не можем быстро!.. У Чалыкушу болит нога!..
     - Ты  правильно  сказала, Мишель... И я плачу именно поэтому. Теперь мы
можем пойти быстрее...


     В  ту  ночь  я  ревела  и в постели, когда все уже спали. Только теперь
слезы  уже не нужны были для роли, просто я сердилась на себя. Допустим, мне
надо  было солгать, чтобы доказать подружкам, что я не gourde. Но неужели на
свете  нет  других  имен?  Почему  я  заговорила  о своем кузене, о Кямране,
которого  я  ненавидела больше всего в жизни? Я поклялась, что завтра утром,
как  только  проснусь,  возьму Мишель за руку, отведу ее в сторонку и скажу,
что мой любовный рассказ - выдумка.
     Но,  увы,  проснувшись  на  другое  утро, я почувствовала, что от моего
стыда и гнева не осталось и духу.
     Так  я  и  не осмелилась сказать правду Мишель, которая теперь смотрела
на меня совсем другими глазами и относилась, как к больному ребенку.
     Постепенно  эта  легенда  стала  известна всем. Правда, Мишель, видимо,
строго  наказывала  хранить  тайну,  так  как  в  глаза  мне никто ничего не
говорил.  Но  по  взглядам  девочек,  по  их смеху я понимала, что они хотят
сказать.  Это  наполняло  меня  удивительной  гордостью.  Мне  пришлось даже
отказаться  от  болтовни  и проказ. Теперь в глазах подружек я стала молодой
девушкой,  влюбленной  в кузена. В этой роли мне никак не подходило прыгать,
точно кукла на веревочке, и проказничать.
     Но,  как  говорится,  от  самой  себя  не  убежишь. Когда по вечерам на
последней  перемене  я брала Мишель под руку и продолжала шепотом выдумывать
все новые и новые небылицы, я иногда снова становилась похожей на бесенка.


     Однажды мы опять возвращались с прогулки.
     Мишель  в  тот  день  почему-то  не ходила с нами. Она встретила меня у
ворот, схватила за руку и стремительно потащила в глубь сада.
     - У  меня  для  тебя  новость,  -  сказала  она.  - Она тебя обрадует и
огорчит.
     Лицо мое выразило недоумение.
     - Сегодня в пансион приходил твой блондин-кузен.
     Я была поражена.
     - Разумеется, он хотел повидаться с тобой. Ах, если б и ты осталась!..
     Я  не  могла  поверить. Разве Кямран пришел бы в пансион, не будь на то
какой-нибудь важной причины? Наверное, Мишель ошиблась.
     Однако  я  не высказала Мишель этих сомнений и, сделав вид, будто верю,
сказала:
     - Что  же, вполне естественно. Молодой человек пришел повидать девушку,
за которой ухаживает.
     - Как, наверное, досадно, что тебя не было, да?
     - Разумеется.
     Мишель погладила меня по щеке.
     - Но ведь он опять придет, раз любит...
     - Несомненно.
     В   тот   же   вечер  сестра  Матильда  вызвала  меня  и  передала  две
разрисованные коробки конфет, перевязанные серебряной тесьмой.
     - Это принес твой кузен, - сказала она.
     Я  не  любила  сестру Матильду, но в эту минуту с трудом удержала себя,
чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать в обе щеки.
     Значит,  Мишель  не  ошиблась: Кямран действительно приходил в пансион.
Если  среди  воспитанниц  еще  и  оставались  такие,  которые  сомневались в
достоверности  моей  сказки,  то  теперь, увидев эти две коробки, они должны
были подумать иначе. Как чудесно!..
     В  одной  коробке  были  разноцветные  конфеты  с  ликером,  в другой -
шоколад  в  позолоченных  бумажках.  Случись  это полгода назад, я утаила бы
сладости  даже от самых близких подруг. Но в этот вечер, когда мы готовили в
классе  уроки,  мои  коробки ходили по рукам. Каждая девочка брала одну, две
или три конфетки, кому сколько совесть позволяла.
     Некоторые  девочки  издали  делали  мне  многозначительные знаки. Я же,
изображая смущение, отворачивалась в сторону, улыбалась. Как чудесно!..
     Возвращая  мне  назад  коробки,  в  которых, к сожалению, уже виднелось
позолоченное дно, Мишель зашептала:
     - Феридэ,  представь,  будто  эти  конфеты  преподнесли  тебе по случаю
обручения.
     Моя сказка обошлась мне слишком дорого. Но что поделать?
     Прошло три дня.
     Шел  урок  географии.  Я  трудилась  над  цветной картой для экзаменов.
Рисовать  красками  мне всегда было трудно; от неловкости я без конца путала
краски, пачкала себе руки и губы.
     И  вот,  когда  я  была  занята  этой  мазней, вошла дочь привратника и
сказала,  что  в прихожей сидит мой кузен, который хочет меня видеть. Помню,
я  растерянно оглянулась по сторонам, обернулась к воспитательнице, не зная,
как поступить.
     - Ну,  что  ты  ждешь,  Феридэ, - сказала она. - Оставь карту на месте.
Иди повидайся с гостем.
     Оставить карту - нетрудно. Но с каким лицом я выйду к Кямрану?
     Девочка,  рядом  с  которой  я  сидела, смеясь, протянула мне маленькое
зеркальце.  На  лицо, особенно на рот, страшно было смотреть. На уроках, где
приходилось  писать,  я  вечно  совала  ручку  в  рот,  теперь  же, во время
рисования,  мусолила  кисть,  поэтому  губы мои пестрели желтыми, красными и
даже  фиолетовыми  пятнами.  Что  предпринять? Оттереть платком, а тем более
смыть  водой  с  мылом  -  сейчас  невозможно,  только  еще больше размажешь
краски.
     Дело  было, конечно, не в Кямране. Ему я могла показаться в любом виде.
Но  перед  подругами, которые, узнав, кто пришел, уже ехидно посмеивались, я
должна  была  изображать  влюбленную  девицу  или даже невесту. Ах, будь она
неладна, вся эта комедия!
     Проходя  по коридору, я заглянула в зеркало. Боже мой, что делать? Будь
я  одна  в  эту  минуту,  здесь,  перед  дверью  в прихожую, я никогда бы не
осмелилась  туда  войти.  Но,  увы,  вокруг  были посторонние, которые могли
иначе истолковать мои действия.
     Итак,  делать  нечего.  Я  с  силой  толкнула  дверь  и бурей влетела в
прихожую.  Кямран стоял у окна. Подойти к нему сразу?.. Но тогда надо что-то
делать  -  например,  обменяться  рукопожатием.  А  ведь так можно испачкать
чистенькие и нежные ручки кузена.
     Я  опять  увидела на столе два пакета, перевязанные серебряной тесьмой.
Не   трудно  было  догадаться,  что  они  предназначались  мне.  У  меня  не
оставалось   иного   выхода,   как   превратить  все  в  очередной  фарс,  а
раскрашенные  руки  и  губы  объяснить  обычным моим детским сумасбродством.
Приподняв   подол   черного  передника,  я  сделала  перед  коробками  самый
изысканный,  глубокий  реверанс.  Потом,  предусмотрительно вытерев пальцы о
подол,  я  послала  коробкам  несколько воздушных поцелуев и утерла при этом
лишний раз свои размалеванные губы.
     Кямран, улыбаясь, подошел ко мне. Я принялась его благодарить:
     - Какая   трогательная  забота,  Кямран-бей-эфенди...  Хотя  шоколад  и
конфеты  с  ликером  являются  в  какой-то  степени  платой за мое молчание,
однако  меня  уже  мучают угрызения совести... В чем дело?.. Всего несколько
дней  назад  вы  приносили мне сладости. Очевидно, и в этих коробках я найду
то  же самое. Поистине, невозможно описать их прелесть! По мере того как они
тают во рту человека, тает и его сердце...
     - На  этот  раз,  -  сказал  Кямран,  -  вы увидите нечто более ценное,
Феридэ.
     С  наигранным  волнением  и  нетерпением я развязала пакет, который мне
протянул   Кямран.  Там  оказались  две  книги  в  позолоченных  переплетах,
наподобие  детских  сказок  с  картинками,  какие  дарят  маленьким детям на
рождество.  Очевидно,  кузен  по  какой-то непонятной для меня причине решил
подшутить  надо  мной.  Если  он только ради этого решил сюда прийти, право,
это уже нехорошо.
     Я  не  выдержала  и дала ему нагоняй. Я говорила суровым тоном, который
никак не вязался с моими размалеванными губами:
     - За  каждый  из  ваших  подарков  следует  благодарить.  Но  позвольте
сделать  небольшое  замечание.  Несколько  лет  тому назад вы были ребенком.
Правда,  всем  своим  важным  и  серьезным  видом  вы походили на взрослого,
однако  все-таки  оставались ребенком, не так ли? Слава аллаху, вы мужаете с
каждым  годом, превращаясь в молодого человека, похожего на героя из романов
с  картинками. Но почему вы думаете, что я все это время должна топтаться на
месте?
     Кямран сделал большие глаза.
     - Простите, Феридэ, я вас не понял.
     - Тут  нет  ничего  непонятного.  Выходит,  вы растете, а я по-прежнему
остаюсь  младенцем,  читающим  сказки  из  "Золотой  библиотеки",  ребенком,
которого  никак  не  признают  достойным  обращения  как  с пятнадцатилетней
девушкой?
     Кямран все так же недоуменно смотрел на меня.
     - Я опять ничего не понял, Феридэ!
     Я  сделала  жест,  выражающий удивление такой непонятливостью, скривила
губы,  но,  откровенно говоря, сама уже не понимала, что я хотела сказать. Я
раскаивалась   в   своих  словах  и  искала,  как  бы  избежать  дальнейшего
объяснения.


     Нервным  движением  я  разорвала  тесьму  на второй коробке. В ней были
конфеты с ликером.
     Кямран поклонился, почти официально.
     - Я  счастлив  услышать  лично  от  вас, Феридэ, что с вами уже следует
обращаться  как  со  взрослой  девушкой. Не вижу необходимости извиняться за
книги,  конфеты  вам  доказывают, что книги всего-навсего шутка. Уж если б я
действительно  хотел  подарить  вам книгу, то постарался бы принести один из
тех романов, о которых вы только что упомянули.
     Безусловно,  Кямран  шутил.  Но если это даже и так, мне все равно было
очень приятно, что он говорит со мной таким тоном, в таких выражениях.
     Чтобы  избавить  себя от необходимости отвечать, я сложила руки, как на
молитве,  и  изобразила  крайнее восхищение. Когда Кямран кончил говорить, я
глянула  ему в лицо, тряхнула головой, чтобы убрать упавшие на глаза волосы,
и сказала:
     - Я  не  слушала,  о  чем вы говорили. Конфеты настолько восхитительны,
что...  увидев  их,  я  сейчас  же  все  вам  простила. Вот и все!.. Я очень
благодарна вам, Кямран.
     Кажется,  мое  признание в том, что я не слушала его, огорчило Кямрана,
однако  он  решил  почему-то  не  показывать этого и, вздохнув, с притворной
мрачностью сказал:
     - Ну  что  ж!  Раз  детские  подарки  уже  не годятся, будем дарить вам
серьезные вещи, как взрослым людям.
     Я   сделала   вид,  будто  всецело  поглощена  сладостями,  восторженно
смотрела  на  коробку,  словно то была шкатулка с драгоценностями, доставала
оттуда конфеты, раскладывала их и болтала без умолку.
     - Уничтожать  конфеты  -  это тоже искусство, Кямран, - говорила я. - И
честь  открытия  этого искусства принадлежит вашей покорной слуге. Смотри...
Ты,  например,  не  видишь  никакой  разницы  в  том,  если  съешь  вот  эту
желтенькую  после  красной.  Не  так  ли?  Но  тогда  все  будет  испорчено!
Красненькая  чересчур  сладкая,  да  и  мятная  к  тому же. Если ты съешь ее
раньше,  то  не  почувствуешь  тонкого вкуса и божественного аромата желтой.
Ах, мои дорогие конфетки!..
     Взяв  одну,  я  поднесла ее к губам и принялась ласково разговаривать с
ней, словно это был крошечный птенчик.
     Мой кузен протянул руку:
     - Дай мне ее, Феридэ.
     Я недоуменно посмотрела на Кямрана.
     - Что это значит?
     - Я съем...
     - Кажется,  я напрасно открыла коробку при тебе. Что же это будет, если
ты начнешь сам есть то, что принес мне?
     - Дай мне только одну, вот эту.
     Действительно,  что  это могло означать? Человек не брезгует конфеткой,
которая была почти у меня во рту!
     Кажется,  я  растерялась... Неожиданно мой кузен протянул руку, пытаясь
выхватить  конфетку.  Но  я  оказалась  проворней,  спрятала руку и показала
язык.
     - Прежде  я что-то не замечала у вас такого проворства, - пошутила я. -
Где  вы  этому  научились?  Смотрите,  сейчас  я  продемонстрирую,  как надо
лакомиться такими чудесными конфетами, тогда и отнимайте!
     Запрокинув  голову, я высунула язык и положила на него конфету. Конфета
во  рту  таяла,  а я покачивала головой и жестами (язык-то у меня был занят)
рассказывала Кямрану о ее божественной сладости.
     Мой  кузен  так  странно,  так  растерянно  смотрел мне в рот, что я не
выдержала  и  рассмеялась,  но,  тут  же взяв себя в руки, серьезно сказала,
протягивая коробку Кямрану:
     - Ну, можно считать, что вы научились. Разрешаю вам взять одну.
     Кямран, и шутя и гневаясь, оттолкнул коробку.
     - Не хочу. Пусть все будут твои.
     - И за это тоже большое спасибо!
     Кажется,  нам  уже  не о чем было разговаривать. Справившись, как этого
требовал  этикет,  о  домашних  и передав всем приветы, я сунула коробку под
мышку  и  уже  собиралась выйти, но вдруг из соседней комнаты донесся легкий
шум. Я так и замерла, превратившись в слух.
     Стукнула  дверь  в комнате, где хранились наши учебные таблицы и карты.
Потом  я  услышала,  как  одна  из  этих  таблиц упала на пол. За стеклянной
дверью началась какая-то мышиная возня.
     Незаметно  для  кузена  я бросила взгляд на дверь, и что же я увидела?!
На  матовом  стекле  огромная тень головы. Я тотчас смекнула в чем дело. Это
была  Мишель. Очевидно, сказав глупой сестре, будто ей нужна какая-то карта,
она пробралась в эту комнату и начала подсматривать за нами.
     Тень  исчезла.  Теперь  я  была  уверена,  что  Мишель  подглядывает  в
замочную  скважину.  Что  мне  было  делать?  Считая  нас  влюбленными, она,
конечно,  ждала  чего-то  необычайного.  Если  она  увидит,  что, прощаясь с
кузеном,  я скажу обычное: "Ну, счастливо, привет домашним!" - то все тотчас
же  поймет,  а  потом,  поймав в коридоре, взлохматит мои волосы и скажет со
смехом: "Так ты мне сказки рассказывала, да?"
     Страх  перед разоблачением заставил меня пойти на вероломство. Это было
нехорошо, но раз уж я начала играть роль, следовало продолжать ее до конца.
     Как  и  большинство  моих  подруг,  Мишель  не  знала  турецкого языка.
Поэтому  не  важно,  о  чем  мы  будем говорить, достаточно того, чтобы наши
голоса, жесты создавали впечатление влюбленной пары.
     - Ах,  чуть не забыла! - неожиданно сказала я Кямрану. - Внук кормилицы
еще дома?
     Это был сирота, который уже несколько лет жил у нас.
     Кямран удивился.
     - Конечно, дома... Куда же он денется?
     - Ну,  конечно...  Я  знаю... Впрочем... Как знать... Я так люблю этого
ребенка, что...
     Кузен улыбнулся.
     - Не  понимаю,  откуда  такая  любовь?  Ты, кажется даже не смотрела на
бедняжку.
     Сделав неопределенный жест, я ответила:
     - Ну  и  что  с  того,  что не смотрела? Разве это доказывает, что я не
люблю его? Какой абсурд! Напротив, я безумно люблю мальчика! Так люблю!..
     Слово  "люблю"  я  произнесла  с  тем  особым чувством, склонив голову,
прижимая   руки  к  груди,  как  это  сделала  бы  актриса,  играя  "Даму  с
камелиями".  Краем  глаза  я  все  время  следила за стеклянной дверью. Если
Мишель  знала  хоть  шесть  слов  по-турецки,  то три из них были: "любить",
"любовь",  "люблю".  Впрочем,  я  могла  ошибаться в своем предположении. Но
тогда  моей  подружке  ничего  не  стоило  заглянуть  в словарь или спросить
знающих  турецкий язык, и она тут же узнала бы, какой "ужасный" смысл таят в
себе слова: "Так люблю...