Полно... полно... - подумав секунду, прерывающимся от волнения  го-
лосом заговорила она. - Ты с ума сошел...  Ты...  ты  не  ты  ли  сам...
только что... высказывал предположение... что он тебе  что-нибудь  оста-
вит?
   Жорж, стоя около нее, точно следователь, который старается поймать на
чем-нибудь подсудимого, сторожил малейшее изменение ее лица.
   - Да... Водрек мог оставить что-нибудь мне...  -  отчеканивая  каждое
слово, заговорил он, - мне, твоему мужу... мне, своему приятелю... пони-
маешь?.. но не тебе... не тебе, своей приятельнице... не тебе, моей  же-
не... Тут есть существенная, огромная разница с  точки  зрения  светских
приличий... и общественного мнения.
   Мадлена тоже смотрела в его прозрачные глаза,  смотрела  пристальным,
сосредоточенным и странным взглядом - как бы для того, чтобы прочитать в
них что-то, заглянуть в темную область человеческого сознания, в которую
никому не дано проникнуть и которая приоткрывается лишь на минуту, в  те
краткие мгновения, когда мы рассеянны, не держим себя в руках, не следим
за собой, в мгновения, приподнимающие завесу над тайниками души.
   - Все же мне думается, что... - медленно, с  расстановкой  заговорила
она, - что по меньшей мере столь же странным показалось бы, если б такое
колоссальное наследство было оставлено... тебе.
   - Это почему же? - резко спросил он.
   - Потому что... - Она запнулась, но сейчас же нашлась: -  Потому  что
ты мой муж... потому что, в сущности, он очень мало знал тебя...  потому
что я его старый друг... я, а не ты... потому что  и  первое  завещание,
составленное еще при жизни Форестье, было в мою Пользу.
   Жорж большими шагами ходил по комнате.
   - Ты должна отказаться от наследства, - заявил он.
   - Хорошо, - равнодушно сказала она, - но тогда нечего ждать  субботы,
мы можем сейчас же известить Ламанера.
   Он остановился перед ней. И снова они  несколько  мгновений  смотрели
друг на друга в упор, - каждый силился разгадать  тайну,  заключенную  в
сердце другого, докопаться до корней его мысли, в глазах у каждого стоял
жгучий и немой вопрос, пытавшийся обнажить  совесть  другого.  Это  была
сокровенная борьба двух существ, которые, живя бок о бок, остаются чужи-
ми, ибо хотя они вечно подозревают, выслеживают, подстерегают друг  дру-
га, но илистое дно души одного из них оказывается недоступным для друго-
го.
   - Послушай, признайся, что ты была любовницей Водрека, -  не  повышая
голоса, неожиданно бросил он ей в лицо.
   Она пожала плечами.
   - Ты говоришь глупости... Водрек был очень привязан ко мне,  очень...
но больше ничего... никогда...
   Он топнул ногой.
   - Ты лжешь. Этого не может быть!
   - И все же это так, - спокойно возразила она.
   Он опять зашагал по комнате и снова остановился.
   - Ну так объясни, почему он все свое состояние оставил именно тебе...
   - Очень просто, - с бесстрастным видом, небрежно процедила Мадлена. -
Ты же сам говорил, что, кроме нас, вернее кроме меня, друзей у  него  не
было, - меня он знал еще ребенком. Моя  мать  была  компаньонкой  у  его
родственников. У нас он бывал постоянно, и так как прямых наследников  у
него нет, то он и подумал обо мне. Что он меня немножко любил, это  воз-
можно. Но кого из женщин не любили такой любовью? Быть  может,  эта  его
тайная, тщательно скрываемая любовь и подсказала ему мое имя,  когда  он
взялся за перо, чтобы выразить свою последнюю волю, - что ж тут  такого?
Каждый понедельник он приносил мне цветы. Тебя это нисколько не  удивля-
ло, а ведь тебе-то он не приносил цветов, правда? Теперь он  по  той  же
самой причине отказывает мне свое состояние, да ему и некому  его  оста-
вить. Напротив, было бы очень странно, если б он оставил его тебе. С ка-
кой стати? Что ты для него?
   Тон у нее был до того естественный и спокойный, что Жорж поколебался.
   - Все равно, - сказал он, - при таких условиях мы не должны принимать
наследство. Это может нам очень повредить. Пойдут пересуды,  все  станут
надо мной смеяться, трепать мое имя. Сослуживцы и так уже завидуют  мне,
и чуть что - мне от них не поздоровится. Я больше  чем  кто-либо  другой
должен беречь свою честь, свою репутацию. Я не могу допустить, чтобы моя
жена принимала подобный дар от человека, которого злые языки и  так  уже
называли ее любовником. Форестье, быть может, и примирился бы с этим,  а
я нет.
   - Хорошо, мой друг, - кротко сказала Мадлена, - одним миллионом будет
у нас меньше, только и всего.
   Жорж все время шагал из угла в угол и размышлял вслух;  не  обращаясь
непосредственно к жене, он тем не менее говорил исключительно для нее:
   - Да, одним миллионом!.. Хотя бы и так... Что же делать...  Составляя
таким образом свое завещание, он, очевидно, не сознавал, что это  с  его
стороны чудовищная бестактность, нарушение всех приличий. Он не  предви-
дел, в какое ложное и смешное положение он меня ставит... Все дело в от-
тенках... Оставь он мне половину - и все было бы в порядке.
   Он сел, положил ногу на ногу и, как это с ним бывало в минуту досады,
волнения или мрачного раздумья, начал нервно крутить усы.
   Мадлена взяла вышивание, которым она изредка занималась, и,  разбирая
мотки, сказала:
   - Мое дело сторона. Решать должен ты.
   Он долго не отвечал ей, потом неуверенно заговорил:
   - Люди никогда не поймут, почему Водрек сделал тебя своей  единствен-
ной наследницей и почему я на - это пошел.  Обстоятельства  таковы,  что
если мы принимаем наследство, то это значит, что ты расписываешься...  в
преступной связи, а я в постыдной  снисходительности...  Понимаешь,  как
могут истолковать наше согласие? Надо придумать какой-нибудь ловкий ход,
найти лазейку и придать всему этому делу пристойный вид.  Можно,  напри-
мер, распространить слух, что он поделил между нами свое состояние:  по-
ловину отдал мужу, половину жене.
   - Я не представляю себе, как это сделать практически,  поскольку  су-
ществует формальное завещание, - заметила Мадлена.
   - О, это очень просто! Ты могла бы составить на мое  имя  дарственную
запись и отказаться от половины наследства в мою  пользу.  Детей  у  нас
нет, значит, никаких возражений быть не может. Так мы заткнем рот злопы-
хателям.
   - Опять-таки я не представляю себе, как тут можно заткнуть рот злопы-
хателям, когда документ, подписанный Водреком, налицо, - с  нетерпеливой
ноткой в голосе проговорила она.
   - Какой вздор! - вспылил Жорж. Кто нас заставляет показывать  завеща-
ние или вывешивать его на стену? Мы скажем, что свое состояние  граф  де
Водрек разделил между нами поровну... Вот и все... Ведь без моего разре-
шения ты не можешь принять наследство. А разрешение я даю тебе при одном
условии - при условии раздела, иначе я буду всеобщим посмешищем.
   Она еще раз испытующе посмотрела на него.
   - Как хочешь. Я согласна.
   При этих словах Жорж встал и опять заходил по комнате. Казалось,  его
снова обуяли сомнения, и теперь он явно избегал проницательного  взгляда
жены.
   - Нет... - заявил он. - Нет, нет и нет... Пожалуй, лучше совсем отка-
заться... Это будет честнее... благовиднее...  достойнее...  Впрочем,  и
так нас не в чем будет упрекнуть, положительно не  в  чем.  Самые  щепе-
тильные люди не найдут здесь ничего предосудительного.
   Он остановился перед Мадленой.
   - Так вот, дорогая, если хочешь, я пойду к Ламанеру один, посоветуюсь
с ним, объясню, в чем дело. Скажу ему о своих сомнениях и сообщу, что мы
из приличия, чтобы избежать лишних разговоров, решились на раздел. А раз
я принимаю половину наследства, то ясно, что никто не посмеет даже улыб-
нуться. Это значит, что я во всеуслышание заявляю: "Моя  жена  принимает
наследство, потому что принимаю  я,  ее  муж,  единственный  правомочный
судья в том, что касается ее чести". А то выйдет скандал.
   Ответ Мадлены был краток.
   - Как хочешь, - тихо сказала она.
   А он опять пустился в длинные рассуждения:
   - Да, при условии такого именно  раздела  все  становится  ясно,  как
день. Мы получаем наследство от друга, который не хотел делать между на-
ми различия, не хотел никого из нас выделять, не хотел сказать этим  за-
вещанием: "Я и после смерти отдаю предпочтение одному из них, как это  я
делал при жизни". Разумеется, он больше любил жену,  но"  оставляя  свое
состояние обоим, он хотел подчеркнуть, что предпочтение это  было  чисто
платоническим. Можешь быть уверена, что если б он подумал  об  этом,  то
так бы и поступил. Ему это в голову не пришло, он не  учел  последствий.
Ты совершенно верно заметила, что цветы он каждую неделю приносил  тебе,
и последний свой дар он тоже предназначил тебе, не  отдавая  себе  отче-
та...
   - Это уже решено, - перебила она; в голосе ее слышалось легкое  разд-
ражение. - Я все поняла. Тебе незачем вдаваться в столь подробные объяс-
нения. Иди скорей к нотариусу.
   - Это верно, - краснея, пробормотал он, взял шляпу  и,  уходя,  снова
обратился к ней: - Я постараюсь сделать так, чтобы  племянник  помирился
на пятидесяти тысячах. Хорошо?
   - Нет, - высокомерно ответила Мадлена. - Дай ему столько, сколько  он
просит: сто тысяч франков. Если хочешь, можешь взять их из моей доли.
   Ему стало стыдно.
   - Да нет, мы разделим пополам. Если каждый даст по пятидесяти  тысяч,
так и то у нас останется целый миллион. До скорого свидания, моя крошка,
- прибавил Жорж.
   Придя к нотариусу, он изложил ему эту комбинацию, которую якобы  при-
думала жена.
   На другой день они составили дарственную запись, по  которой  Мадлена
Дю Руа уступала мужу пятьсот тысяч франков.
   Стояла прекрасная погода, и, выйдя из конторы, Жорж предложил Мадлене
пройтись. Он  прикинулся  заботливым,  предупредительным,  внимательным,
нежным. Ему было весело, он ликовал, а она  хранила  задумчивый  и  нес-
колько суровый вид.
   Был довольно холодный осенний день. Прохожие шли быстро, словно торо-
пясь куда-то. Дю Руа подвел жену к тому самому магазину,  перед  которым
он так часто останавливался, чтобы полюбоваться  хронометром,  предметом
его мечтаний.
   - Позволь мне подарить тебе какую-нибудь вещицу, - сказал он.
   - Как знаешь, - равнодушно ответила она.
   Они вошли в магазин.
   - Что ты хочешь: серьги, колье, браслет?
   При виде золотых безделушек и драгоценных камней она сбросила с  себя
напускную холодность и мгновенно оживившимся любопытным  взором  окинула
витрины, полные ювелирных изделий.
   - Вот красивый браслет, - загоревшись желанием приобрести его, сказа-
ла она.
   Это была затейливой работы цепочка, каждое звено которой украшал  ка-
кой-нибудь драгоценный камень.
   - Сколько стоит этот браслет? - приценился Жорж.
   - Три тысячи франков, - ответил ювелир.
   - Уступите за две с половиной, тогда я его возьму.
   - Нет, сударь, не могу, - после некоторого колебания сказал ювелир.
   - Послушайте, я у вас возьму еще этот  хронометр  за  полторы  тысячи
франков, - всего выйдет четыре тысячи, плачу наличными. Идет? Не  хотите
- а дело ваше, я пойду в другой магазин.
   Ювелир помялся, но в конце концов сбавил цену:
   - Так и быть, сударь!
   Журналист дал свой адрес и сказал:
   - Прикажите выгравировать на хронометре баронскую корону, а  под  ней
письменными буквами мои инициалы: Ж. Р. К.
   Мадлену это привело в изумление; она заулыбалась. А когда  они  вышли
из магазина, она уже с какой-то нежностью взяла его под руку. Ода убеди-
лась, что он действительно сильный и ловкий человек. Теперь, когда у не-
го есть деньги, ему необходим титул - это резонно. - Ювелир проводил  их
с поклонами.
   - Не беспокойтесь, господин барон, к четвергу все будет готово.
   Они проходили мимо Водевиля. Там давали новую пьесу.
   - Хочешь, пойдем вечером в театр? - предложил Дю Руа.  -  Надо  попы-
таться достать ложу.
   Ложа нашлась, и они ее взяли.
   - Не пообедать ли нам в ресторане? - предложил он.
   - Ну что ж, с удовольствием.
   Он был счастлив, как властелин, и все старался чтонибудь придумать.
   - А что, если мы зайдем за госпожой де Марель и вместе проведем вече-
рок? Мне говорили, что ее муж приехал. Мне бы очень хотелось с ним пови-
даться.
   Они пошли туда. Жорж побаивался первой встречи с любовницей и  ничего
не имел против, что с ним жена, а по крайней мере, можно будет  избежать
объяснений.
   Но Клотильда, видимо" не сердилась на него и сама уговорила мужа при-
нять приглашение.
   Обед прошел весело, вечер они провели чудесно.
   Жорж и Мадлена поздно вернулись домой. Газ на лестнице уже не  горел.
Журналист то и дело зажигал восковые спички.
   На площадке второго этажа огонек чиркнувшей и вспыхнувшей спички вых-
ватил из темноты зеркало, и в нем четко обозначились две фигуры.
   Казалось, будто два призрака появились внезапно и тотчас же снова уй-
дут в ночь.
   Чтобы ярче осветить их, Дю Руа высоко поднял  руку  с  торжествующим,
смехом воскликнул:
   - Вот идут миллионеры!
 
 
   VII
 
   Со времени покорения Марокко  прошло  два  месяца.  Захватив  Танжер,
Франция сделалась обладательницей всего Африканского побережья Средизем-
ного моря до самого Триполи и обеспечила заем аннексированной страны.
   Говорили, что два министра заработали на этом до двадцати  миллионов,
и почти открыто называли имя Ларош-Матье.
   Что касается Вальтера, то весь Париж знал, что он убил  двух  зайцев:
миллионов тридцать - а сорок нажил на займе и от восьми до десяти милли-
онов на медных и железных рудниках, а также на огромных участках  земли,
купленных за бесценок еще до завоевания и перепроданных  колонизационным
компаниям на другой день после французской оккупации.
   В какие-нибудь несколько дней он стал одним из властелинов мира,  од-
ним из всесильных финансистов, более могущественных, чем короли, - одним
из тех финансистов, перед которыми склоняются головы, немеют уста и  ко-
торые выпускают на свет божий гнездящиеся в глубине человеческого сердца
низость, подлость и зависть.
   Это уже был не жид Вальтер, директор банка, который никому не  внушал
доверия, издатель подозрительной газеты, депутат, по слухам,  замешанный
в грязных делишках. Теперь это был господин Вальтер, богатый еврей.
   И он захотел наглядно доказать это.
   Узнав, что князь Карлсбургский, владелец одного  из  самых  роскошных
особняков на улице Фобур-Сент-Оноре с садом,  выходившим  на  Елисейские
поля, находится в затруднительном положении, он предложил ему в двадцать
четыре часа продать эту недвижимость со всей обстановкой, не переставляя
ни одного кресла. Он давал ему три миллиона. Прельстившись суммой, князь
согласился.
   На другой день Вальтер уже устраивался на новом месте.
   Но тут у него появилась другая мысль - мысль, которая могла прийти  в
голову только завоевателю, желающему победить  Париж,  мысль,  достойная
Бонапарта.
   В то время весь город ходил в комиссионный магазин Жака Ленобля смот-
реть картину венгерского художника Карла Марковича, изображавшую Христа,
шествующего по водам.
   Художественные критики восторгались ею и утверждали, что  это  лучшее
из произведений искусства, которыми может гордиться наш век.
   Вальтер купил картину за пятьсот тысяч франков и перевез  ее  в  свой
особняк, - таким образом он направил поток общественного  любопытства  в
новое русло и заставил весь Париж завидовать ему, порицать или  одобрять
его, - словом, заставил говорить о себе.
   Затем он объявил в газетах, что в один из ближайших вечеров собирает-
ся пригласить к себе видных представителей парижского  общества  посмот-
реть замечательную картину иностранного художника, дабы никто не мог уп-
рекнуть его в том, что он держит под спудом произведение искусства.
   Двери его дома будут открыты для всех. Добро  пожаловать.  При  входе
надо будет только предъявить пригласительный билет.
   Приглашение было составлено так: "Г-н и г-жа Вальтер просят вас  поч-
тить их своим присутствием тридцатого декабря, между девятью  и  двенад-
цатью ночи, на осмотре при электрическом освещении картины Карла  Марко-
вича "Иисус, шествующий по водам".
   В постскриптуме мелким шрифтом  было  напечатано:  "После  двенадцати
танцы".
   Итак, желающие могут остаться, и из их числа Вальтеры  подберут  себе
новых знакомых.
   Прочие со светским любопытством, наглым или равнодушным, поглядят  на
картину, на особняк, на хозяев и разойдутся по домам. Но старик  Вальтер
отлично знал, что немного погодя они снова придут сюда, как приходили  к
его собратьям - иудеям, разбогатевшим так же, как и он.
   Прежде всего надо, чтобы его дом посетили титулованные  особы,  имена
которых не сходят с газетных столбцов И они, конечно, явятся, - они при-
дут посмотреть на человека,  в  течение  полутора  месяцев  отхватившего
пятьдесят миллионов, придут окинуть взглядом  и  сосчитать  его  гостей,
придут, ибо он оказался столь тактичным и сообразительным, что позвал их
к себе, сыну Израиля, полюбоваться  картиной,  написанной  на  сюжет  из
Евангелия.
   Он как бы говорил им: "Смотрите, я заплатил пятьсот тысяч франков  за
картину Марковича "Иисус, шествующий по водам", за этот  шедевр  христи-
анской живописи. И шедевр этот отныне будет всегда у меня перед глазами,
он так и останется в доме жида Вальтера".
   В свете, в обществе герцогинь и членов Джокей-клуба, долго  обсуждали
это приглашение и наконец решили, что, в сущности, оно ни к чему не обя-
зывает, все туда пойдут, как ходили раньше к г-ну Пти смотреть акварели.
Вальтерам принадлежит некий шедевр" на один вечер  они  открывают  двери
своего дома, чтобы всякий мог им полюбоваться. На что же лучше?
   В течение двух недель "Французская жизнь", стараясь возбудить общест-
венное любопытство, ежедневно помещала на своих  страницах  какую-нибудь
заметку об этом вечере, назначенном на тридцатое декабря.
   Триумф патрона доводил Дю Руа до бешенства.
   Вытянув у жены пятьсот тысяч франков, он уже считал себя богачом,  но
теперь, когда он сравнивал свое ничтожное состояние с дождем  миллионов,
который прошел мимо него стороной, ему казалось, что он  нищ,  до  ужаса
нищ.
   Его завистливая злоба росла день ото дня. Он был зол на весь свет: на
Вальтеров, у которых он перестал бывать, на жену, которая, поверив Ларо-
шу, отсоветовала ему покупать марокканский заем, а  главное,  на  самого
министра, который втер ему очки, но по-прежнему пользовался его услугами
и обедал у него два раза в неделю. Жорж состоял у  Лароша  на  посылках,
заменял ему секретаря, писца, и, когда он писал под  его  диктовку,  ему
всякий раз безумно хотелось задушить этого торжествующего пшюта Как  ми-
нистр, Ларош особой популярности не снискал, и, чтобы сохранить за собой
портфель, ему приходилось тщательно скрывать, что портфель этот туго на-
бит золотом. Но - Дю Руа чувствовал золото во всем: в еще более  презри-
тельном тоне, какой появился за последнее время у этого выскочки-адвока-
та, в его еще более нахальной манере держаться, в его еще более безапел-
ляционных суждениях, в его теперь уже безграничной самоуверенности.
   Ларош царил в доме Дю Руа: он занял место графа де Водрека, он прихо-
дил обедать в те же дни и разговаривал с прислугой, как второй хозяин.
   Жорж с трудом выносил его; в его присутствии он дрожал от злости, как
собака, которая и хочет укусить, да не смеет. Зато с Мадленой  он  часто
бывал резок и груб, но она только пожимала плечами и относилась к  нему,
как к невоспитанному ребенку. И все же ее удивляло то, что он  всегда  в
дурном настроении.
   - Я тебя не понимаю, - говорила она - Ты вечно  на  что-нибудь  жалу-
ешься. Между тем положение у тебя блестящее.
   Он молча поворачивался к ней спиной.
   Сперва он заявил, что не пойдет на вечер к патрону, что ноги  его  не
будет у этого пархатого жида.
   Госпожа Вальтер в течение двух месяцев писала ему  ежедневно,  умоляя
прийти, назначить ей свидание где угодно для того, чтобы она могла  вру-
чить ему семьдесят тысяч франков, которые она для него выиграла.
   Он не отвечал на эти отчаянные пись