ителям о своем отъезде, они сначала опешили, но
тут же догадались, чье это желание.
   Старик ограничился вопросом:
   - Увидимся-то мы скоро?
   - Конечно. Нынешним летом.
   - Ну, ладно.
   - Желаю, чтоб тебе после каяться не пришлось, - буркнула старуха.
   Чтобы сгладить впечатление, он подарил родителям двести франков. Эки-
паж, за которым был послан какойто мальчишка, подали к десяти часам,  и,
поцеловав стариков, молодые уехали.
   Когда они спускались с горы, Дюруа засмеялся.
   - Вот, - сказал он, - я тебя предупреждал. Я не должен был  знакомить
тебя с моими родителями - господином и госпожой Дю Руа де Кантель.
   Мадлена тоже засмеялась.
   - Теперь я от них в восторге, - возразила она. - Они славные люди, и,
мне кажется, я буду их очень любить. Из Парижа я пришлю им что-нибудь  в
подарок.
   И, помолчав, продолжала:
   - Дю Руа де Кантель... Ты увидишь, что  наши  пригласительные  письма
никого не удивят. Мы скажем, что прожили неделю в имении у твоих родите-
лей. - Прижавшись к нему, она коснулась губами его усов:  -  Здравствуй,
Жорж!
   - Здравствуй, Мад, - ответил он и обнял ее за талию.
   Вдали, среди равнины, освещенная утренним солнцем, серебряной  лентой
изогнулась  река,  заводские  трубы,  все  до  одной,  выдыхали  в  небо
угольно-черные облака, а над старым городом вздымались остроконечные ко-
локольни.
 
 
   II
 
   Прошло два дня с тех пор, как чета Дю Руа вернулась в столицу, и Жорж
уже приступил к исполнению своих обязанностей, втайне надеясь,  что  его
освободят от заведования хроникой и назначат на  место  Форестье  и  что
тогда он всецело посвятит себя политике.
   В этот вечер он в превосходном расположении духа шел домой обедать  -
туда, где жил когда-то его предшественник, и ему не терпелось как  можно
скорее поцеловать жену, обаятельная внешность которой действовала на не-
го неотразимо и которая, незаметно для него самого, приобретала над  ним
большое   влияние.   Проходя   мимо   цветочницы,   стоявшей   на   углу
Нотр-Дам-де-Лорет, он решил купить Мадлене цветов и тут же выбрал огром-
ный букет еще не совсем распустившихся роз, целый сноп душистых бутонов.
   На каждой площадке своей новой лестницы он самодовольно поглядывал на
себя в зеркало и все время вспоминал, как он входил в этот дом впервые.
   Ключ он забыл дома, и дверь ему отворил все тот же слуга, которого он
оставил по совету Мадлены.
   - Госпожа Дю Руа дома? - спросил он.
   - Да, сударь.
   Проходя через столовую, он, к крайнему своему изумлению,  заметил  на
столе три прибора. Портьера, отделявшая столовую от гостиной, была  при-
поднята, и ему было видно Мадлену; как раз в эту минуту  она  ставила  в
вазу на камине букет роз, точь-в-точь такой же, как у него. Ему стало до
того досадно, до того неприятно, словно у него украли идею, лишили  удо-
вольствия оказать ей внимание - удовольствия, которое он заранее  предв-
кушал.
   - Ты разве кого-нибудь пригласила? - спросил он, входя.
   - И да и нет, - не оборачиваясь и продолжая возиться с цветами, отве-
тила она - По заведенному обычаю, придет мой старый друг, граф  де  Вод-
рек: он всегда раньше обедал у нас по понедельникам.
   - А! Прекрасно, - пробормотал Жорж.
   С букетом в руках он стоял позади нее и не знал, то ли спрятать  его,
то ли выбросить.
   - Посмотри, я принес тебе розы, - все же сказал он.
   Мадлена повернулась к нему лицом и улыбнулась.
   - Как это мило с твоей стороны! - воскликнула она и с такой искренней
радостью протянула ему руки и губы, что он сразу успокоился.
   Затем взяла цветы, понюхала их и с живостью ребенка, которому  доста-
вили огромное удовольствие, поставила в пустую вазу, рядом с первой.
   - Как я рада! - любуясь эффектом, прошептала она. - Вот теперь на мой
камин приятно смотреть. - И тут же убежденно добавила: - Ты знаешь, Вод-
рек такой прелестный, вы с ним очень скоро сойдетесь.
   Звонок дал знать о приходе графа. Вошел он спокойно, уверенно, словно
к себе домой. Грациозно изогнув стан, он поцеловал Мадлене пальчики, за-
тем повернулся к мужу и, приветливо протянув ему руку, спросил:
   - Как поживаете, дорогой Дю Руа?
   Надменность и чопорность уступили  в  нем  место  благожелательности,
наглядно свидетельствовавшей о том, что положение изменилось. Журналиста
это удивило, и в ответ на эти знаки расположения он тоже решил быть  лю-
безным. Через пять минут можно было подумать, что они знакомы лет десять
и души не чают друг в друге.
   - Я вас оставлю одних, - с сияющим лицом сказала Мадлена. - Мне  надо
заглянуть в кухню.
   Мужчины посмотрели ей вслед.
   Когда Мадлена вернулась, они говорили о театре в связи с какой-то но-
вой пьесой и до того сходились во мнениях, что на  их  лицах  отражалось
даже нечто вроде взаимной симпатии, мгновенно возникшей благодаря  тому,
что между ними обнаружилось такое полное единомыслие.
   Обед прошел чудесно, без всякой натянутости. Граф так хорошо чувство-
вал себя в этом доме, у этой милой четы, что просидел до позднего  вече-
ра.
   Когда он ушел, Мадлена сказала мужу:
   - Правда, он чудный? Он очень выигрывает  при  ближайшем  знакомстве.
Вот уж настоящий друг, испытанный, преданный,  верный.  Ах,  если  б  не
он...
   Она не докончила своей мысли.
   - Да, он очень симпатичный, - вставил Жорж. - Мне кажется, мы  с  ним
будем большими друзьями.
   - Ты знаешь, - снова заговорила она, - нам еще  предстоит  поработать
перед сном. Я не успела сказать тебе об этом до обеда, потому что сейчас
же пришел Водрек. Сегодня я узнала, что в Марокко произошли важные собы-
тия. Это мне сообщил депутат, будущий министр, Ларош-Матье. Нам надо на-
писать большую статью, которая должна произвести сенсацию. Факты и цифры
у меня есть. Придется сесть за работу немедленно. Бери лампу.
   Он взял лампу, и они перешли в кабинет.
   Те же книги стояли рядами в книжном шкафу, а на самом верху  красова-
лись три вазы, за которыми Форестье накануне своей смерти ездил к заливу
Жуан. Лежавший под столом меховой коврик покойного Шарля ожидал  прикос-
новения ног Дю Руа, - тот уселся и взял ручку из слоновой кости,  слегка
обгрызенную на конце зубами его предшественника.
   Мадлена прислонилась к камину и, закурив папиросу,  начала  рассказы-
вать новости, затем поделилась своим" соображениями и наметила план  за-
думанной статьи.
   Он внимательно слушал ее, а сам в это время делал заметки.  Когда  же
она кончила, он высказал свою точку зрения на этот вопрос, углубил его и
выдвинул свой план, но уже не одной статьи, а целой кампании против  ны-
нешнего министерства. Это нападение должно  было  быть  только  началом.
Мадлену так заинтересовали широкие возможности, открывшиеся перед ней  в
замыслах Жоржа, что она даже перестала курить.
   - Да... да... Очень хорошо... Чудесно... Превосходно...  -  время  от
времени шептала она.
   И когда он кончил, сказала:
   - Теперь давай писать.
   Однако начало всегда давалось ему нелегко, и на этот раз  он  тоже  с
трудом находил слова. Заметив это, Мадлена слегка оперлась на его  плечо
и начала шептать ему на ухо фразу за фразой.
   Время от времени она нерешительно обращалась к нему:
   - Ты это хочешь сказать?
   - Да, именно это, - отвечал он.
   С чисто женской беспощадностью осыпала она язвительными, колкими нас-
мешками председателя совета министров, до того остроумно чередуя издева-
тельства над его наружностью с издевательствами над проводимою им  поли-
тикой, что нельзя было не рассмеяться и в то же время не подивиться мет-
кости ее наблюдений.
   Дю Руа вставлял порой несколько строк, сообщавших ее  нападкам  более
глубокий смысл и вместе с тем большую остроту. Кроме того, ему было  хо-
рошо знакомо искусство коварных недомолвок, которому он  учился,  шлифуя
свои заметки для хроники, и если он находил, что какое-нибудь происшест-
вие, которое Мадлена выдавала за истинное, маловероятно или что оно бро-
сает на кого либо тень, то лишь прозрачно намекал на него  и  тем  самым
придавал ему в глазах читателей больше веса, чем если бы говорил  о  нем
прямо.
   Когда статья была написана, Жорж с чувством прочитал ее вслух.
   Она показалась им обоим великолепной, и,  ликующие,  изумленные,  они
улыбнулись так, словно только сейчас оценили друг  друга.  Они  смотрели
друг на друга с нежностью, влюбленными глазами, а  затем,  почувствовав,
что ощущение близости духовной переходит у них в жажду  физической  бли-
зости, порывисто обнялись и поцеловались.
   Дю Руа взял лампу.
   - А теперь бай-бай, - сказал он, и в глазах у него вспыхнул огонь.
   - Идите вперед, мой повелитель, - ведь вы освещаете путь, -  прогово-
рила она.
   Он пошел в спальню, а она следовала за  ним,  щекотала  ему  кончиком
пальца шею между волосами и воротником и этим подгоняла его, так как  он
боялся щекотки.
   Статья, появившаяся за подписью "Жорж Дю Руа  де  Кантель",  наделала
много шуму. В палате начался переполох Старик Вальтер поздравил автора и
тут же назначил его заведующим политическим отделом "Французской жизни".
Хроника опять отошла к Буаренару.
   С этого дня "Французская жизнь" повела тонко  рассчитанную,  яростную
кампанию против министерства. В этой искусной, всегда основанной на фак-
тах полемике, то язвительной, то серьезной,  то  шутливой,  то  злобной,
всех поражало ее упорство и уверенный тон. Другие газеты постоянно цити-
ровали "Французскую жизнь", приводили из нее целые  абзацы,  а  те,  кто
стоял у власти, осведомлялись, нельзя ли с помощью какого-либо ведомства
заткнуть рот неизвестному и дерзкому врагу.
   Дю Руа стал пользоваться популярностью в политических кругах. О росте
своего влияния он судил по рукопожатиям и  поклонам.  Что  касается  его
супруги, то она изумляла и восхищала его  гибкостью  своего  ума,  своей
исключительной осведомленностью и своими широкими связями.
   Возвращаясь домой, он каждый день заставал в гостиной то сенатора, то
депутата, то судью, то генерала, и все они держали себя с  Мадленой  как
старые друзья, почтительно и непринужденно. Где она  с  ними  познакоми-
лась? В обществе, утверждала она. Но как удалось ей завоевать их доверие
и симпатию. Это оставалось для него загадкой.
   "Из нее мог бы выйти шикарный дипломат", - думал он.
   Она часто опаздывала к обеду, вбегала  запыхавшись,  раскрасневшаяся,
возбужденная, и, не успев снять шляпу, начинала выкладывать новости:
   - Сегодня нам будет чем поживиться. Представь, министр юстиции назна-
чил судьями двух бывших членов смешанных комиссий. Влетит же ему от нас,
- долго будет помнить!
   И министру влетало несколько дней подряд. Депутат  Ларош-Матье,  обе-
давший на улице Фонтен по вторникам, вслед за графом де Водреком, крепко
пожимал супругам руку и предавался неумеренному восторгу.
   - Черт возьми, ну и кампания! - всякий раз говорил он. - Если  уж  мы
теперь не одержим победы...
   В глубине души он был убежден, что ему удастся оттягать портфель  ми-
нистра иностранных дел, к которому он давно подбирался.
   Это был заурядный политический деятель, не имевший ни своего лица, ни
своего мнения, не блиставший способностями, не отличавшийся смелостью  и
не обладавший солидными знаниями, - адвокат из какого-нибудь захолустно-
го городка, провинциальный лев, иезуит под маской республиканца, искусно
лавировавший между враждующими партиями, один из тех  сомнительного  ка-
чества либеральных грибов, что сотнями растут на навозе всеобщего  изби-
рательного права.
   Благодаря своему доморощенному макиавеллизму он сходил за умного сре-
ди своих коллег - среди всех этих отщепенцев и  недоносков,  из  которых
делаются депутаты. Он был достаточно вылощен, достаточно  хорошо  воспи-
тан, достаточно развязен и достаточно любезен для того, чтобы преуспеть.
В свете, этом разношерстном, текучем и  не  очень  разборчивом  обществе
видных чиновников, случайно всплывших на поверхность, он пользовался ус-
пехом.
   О нем говорили всюду: "Ларош будет министром", - и он сам был в  этом
уверен больше, чем кто-либо другой.
   Он был одним из главных пайщиков газеты старика  Вальтера,  его  ком-
паньоном и соучастником многих его финансовых операций.
   Дю Руа поддерживал Ларош-Матье: он верил в него и,  считая,  что  тот
может ему пригодиться в будущем, возлагал  на  него  некоторые  надежды.
Впрочем, он лишь продолжал дело Форестье,  которого  Ларош-Матье  обещал
наградить орденом Почетного легиона, когда настанет день его  торжества.
Теперь этот орден предназначался для второго мужа Мадлены, только и все-
го. Ведь, в сущности, ничего же не изменилось.
   Это было так очевидно, что сослуживцы Дю  Руа  постоянно  кололи  ему
этим глаза и доводили до бешенства.
   Иначе, как "Форестье", его теперь не называли.
   Как только он являлся в редакцию, кто-нибудь уже кричал:
   - Послушай, Форестье!
   Он делал вид, что не слышит, и продолжал разбирать в ящике письма.
   Тот же голос повторял громче:
   - Эй, Форестье!
   Сотрудники фыркали.
   Дю Руа шел в кабинет издателя, но сослуживец останавливал его:
   - Ах, извини! Ведь это я к тебе обращался. Глупо, конечно, но я вечно
путаю тебя с беднягой Шарлем. Это оттого, что твои статьи дьявольски по-
хожи на статьи Форестье. Тут всякий ошибется.
   Дю Руа ничего не отвечал, но внутри у него все кипело. Втайне он  уже
начинал ненавидеть покойного.
   Сам Вальтер заявил однажды, когда кто-то с  удивлением  заметил,  что
статьи нового заведующего политическим отделом ни по форме,  ни  по  су-
ществу не отличаются от статей его предшественника:
   - Да, это Форестье, но только более темпераментный, более  мужествен-
ный, более зрелый.
   В другой раз Дю Руа, случайно открыв шкаф,  обнаружил,  что  бильбоке
Форестье обмотаны крепом, а его собственное бильбоке, на котором он  уп-
ражнялся под руководством Сен-Потена, перевязано розовой ленточкой.  Все
бильбоке были расставлены по величине в один ряд, на той же самой полке.
Надпись, похожая на музейный ярлычок, поясняла:  "Бывшая  коллекция  Фо-
рестье и Кё. Наследник - Форестье Дю Руа. Патентовано. Прочнейший товар,
коим можно пользоваться во всех случаях жизни, даже в пути".
   Он спокойно закрыл шкаф и умышленно громко сказал:
   - Дураки и завистники водятся всюду.
   Но это не могло не задеть Дю Руа,  самолюбивого  и  тщеславного,  как
всякий литератор, в котором, будь то простой репортер или гениальный по-
эт, болезненное самолюбие и тщеславие неизменно порождают обидчивость  и
настороженную мнительность.
   Слово "Форестье" терзало ему слух; он боялся его услышать и  чувство-
вал, что краснеет, когда слышал его.
   Он воспринимал это имя как язвительную насмешку, нет, больше, - почти
как оскорбление. Оно кричало ему: "За тебя все делает жена, так  же  как
она делала все за другого. Ты бы пропал без нее".
   Он охотно допускал, что без Мадлены пропал бы Форестье, но чтобы он -
это уж извините!
   Наваждение продолжалось и дома. Теперь все здесь  напоминало  ему  об
умершем: мебель, безделушки, все, к чему бы он  ни  прикоснулся.  Первое
время он совсем об этом не думал, но колкости  сослуживцев  нанесли  ему
глубокую душевную рану, и рану эту  бередил  любой  пустяк,  на  который
прежде он не обратил бы никакого внимания.
   До чего бы он ни дотронулся - всюду мерещилась ему рука Шарля. На что
бы он ни взглянул, что бы ни взял - все это были вещи, некогда принадле-
жавшие Шарлю - он их покупал, он ими пользовался, он дорожил  ими.  Даже
мысль о том, что Мадлена была когда-то в близких отношениях с  его  дру-
гом, начинала раздражать Дю Руа.
   Его самого подчас изумлял этот непонятный внутренний  протест,  и  он
задавал себе вопрос: "Черт возьми, что же это со мной делается? Ведь  не
ревную же я Мадлену к ее приятелям? Меня совершенно не  интересует,  как
она проводит время. Я не спрашиваю ее, куда она идет, когда вернется, но
стоит мне вспомнить об этой скотине Форестье  -  и  я  прихожу  в  неис-
товство!"
   "В сущности, Шарль был идиот, - продолжал он рассуждать сам с  собой,
- это-то меня, конечно, и возмущает. Я бешусь при мысли о том, что  Мад-
лена могла выйти за такого осла"
   Он постоянно спрашивал себя: "Чем он мог приглянуться ей, этот скот?"
   Разжигаемая каждою мелочью, коловшей его, точно  иголка,  разжигаемая
беспрестанными напоминаниями о Шарле, которые  он  усматривал  в  словах
Мадлены, лакея, горничной, злоба его росла день ото дня.
   Дю Руа любил сладкое.
   - Почему у нас не бывает сладких блюд? - спросил он как-то вечером. -
Ты их никогда не заказываешь.
   - Это верно, я про них забываю, - с веселым видом ответила Мадлена  -
Дело в том, что их терпеть не мог Шарль...
   - Знаешь, мне это начинает надоедать, - не в силах  сдержать  досаду,
прервал ее Жорж. - Только и слышно - Шарль,  Шарль...  Шарль  любил  то,
Шарль любил это. Шарль сдох" - и пора оставить его в покое.
   Ошеломленная этой внезапной вспышкой, Мадлена с недоумением посмотре-
ла на него. Но со свойственной ей чуткостью она отчасти догадалась,  что
в его душе совершается медленная работа ревности, ревности к  покойному,
усиливавшейся с каждым мгновением, при каждом напоминании о нем.
   Быть может, это показалось ей ребячеством, но в то же  время,  несом-
ненно, польстило ей, и она ничего ему не ответила...
   Дю Руа самому было стыдно за свою выходку, но он ничего не мог с  со-
бой поделать. В тот же вечер, после обеда, когда они принялись  за  оче-
редную статью, он запутался ногами в коврике. Перевернуть коврик ему  не
удалось, и он отшвырнул его ногой.
   - У Шарля, должно быть, всегда мерзли лапы? - спросил он со смехом.
   Она тоже засмеялась:
   - Да, он вечно боялся простуды! У него были слабые легкие.
   - Что он и доказал, - злобно подхватил Дю Руа. - К счастью для  меня,
- галантно прибавил он и поцеловал ей руку.
   Но и ложась спать, Дю Руа мучился все тою же мыслью.
   - Уж наверно Шарль надевал на ночь колпак, чтоб не надуло  в  уши?  -
опять начал он.
   - Нет, он повязывал голову шелковым платком, - с намерением  обернуть
это в шутку ответила Мадлена.
   Жорж, пожав плечами, презрительным тоном  человека,  сознающего  свое
превосходство, процедил:
   - Экий болван!
   С этого дня Шарль сделался для него постоянной темой  для  разговора.
Он заговаривал о нем по всякому поводу и с выражением бесконечной жалос-
ти называл его не иначе как "бедняга Шарль".
   Вернувшись из редакции, где его по нескольку раз в день называли "Фо-
рестье", он вознаграждал себя тем, что злобными насмешками  нарушал  мо-
гильный сон покойника. Он припоминал его недостатки, его смешные  черты,
его слабости, с наслаждением перечислял их,  смаковал  и  преувеличивал,
точно желая вытравить из сердца жены всякое чувство к  некоему  опасному
сопернику.
   - Послушай, Мад, - говорил он. - Ты помнишь, как однажды  эта  дубина
Шарль пытался нам доказать, что полные мужчины сильнее худых?
   Некоторое время спустя он начал выпытывать у нее интимные  подробнос-
ти, касавшиеся покойного, но Мадлена смущалась и не желала отвечать. Од-
нако он не отставал от нее:
   - Да ну, расскажи! Воображаю, какой дурацкий вид бывал у него в такие
минуты, верно?
   - Послушай, оставь ты его наконец в покое, - цедила она сквозь зубы.
   Но он не унимался.
   - Нет, ты мне скажи! В постели он был неуклюж, как  медведь,  правда?
Какой он был скот! - всякий раз прибавлял Дю Руа.
   Однажды вечером, в конце мая, он курил у окна  папиросу;  было  очень
душно, и его потянуло на воздух.
   - Мад, крошка, поедем в Булонский лес?
   - Ну что ж, с удовольствием.
   Они сели в открытый экипаж и, миновав Елисейские поля, въехали в  ал-
лею Булонского леса. Стояла безветренная ночь, одна из тех ночей,  когда
в Париже становится жарко, как в бане, а воздух до  того  раскален,  что
Кажется, будто дышишь паром, вырвавшимся из открытых  клапанов.  Полчища
фиакров влекли под сень деревьев бесчисленное множество влюбленных. Нес-
кончаемой вереницей