от продолжался до самого десерта.
   Когда все общество вернулось в гостиную, Дюруа подошел к г-же де  Ма-
рель и, заглянув ей в глаза, спросил:
   - Вы позволите мне проводить вас?
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что мой сосед, господин Ларош-Матье, отвозит меня домой вся-
кий раз, как я здесь обедаю.
   - Когда же мы увидимся?
   - Приходите ко мне утром завтракать.
   И, ничего больше не сказав друг другу, они расстались.
   Вечер показался Дюруа скучным, и он скоро ушел. Спускаясь по  лестни-
це, он нагнал Норбера де Варена. Старый поэт взял его под руку. Они  ра-
ботали в разных областях, и Норбер де Варен, уже не  боясь  встретить  в
его лице соперника, относился к нему теперь с отеческой нежностью.
   - Может, вы меня немножко проводите? - спросил он.
   - С удовольствием, дорогой мэтр, ответил Дюруа.
   И они медленным шагом пошли по бульвару Мальзерба.
   Париж был почти безлюден в эту морозную ночь, - одну  из  тех  ночей,
когда небо словно раскинулось шире, звезды кажутся выше, а в ледяном ды-
хании ветра чудится что-то идущее из далеких пространств, еще более  да-
леких, чем небесные светила.
   Некоторое время оба молчали.
   - Ларош-Матье производит впечатление очень умного и образованного че-
ловека, - чтобы что-нибудь сказать, заметил наконец Дюруа.
   - Вы находите? - пробормотал старый поэт.
   Этот вопрос удивил Дюруа.
   - Да, - неуверенно ответил он, - И ведь его считают  одним  из  самых
даровитых членов палаты.
   - Возможно. На безрыбье и рак рыба. Видите ли, дорогой мой,  все  это
люди ограниченные, - их помыслы вращаются вокруг политики и наживы.  Уз-
кие люди, - с ними ни о чем нельзя говорить, ни о чем из того,  что  нам
дорого. Ум у них затянуло тиной или, вернее, нечистотами, как  Сену  под
Аньером.
   Ах, как трудно найти человека с широким кругозором, напоминающим  тот
беспредельный простор, воздухом которого вы дышите  на  берегу  моря!  Я
знал таких людей - их уже нет в живых.
   Норбер де Варен говорил внятно, но тихо, -  чувствовалось,  что  поэт
сдерживает голос, иначе он гулко раздавался бы в ночной тишине. Поэт был
взволнован: душу его, казалось, гнетет печаль и заставляет  дрожать  все
ее струны, - так содрогается земля, когда ее сковывает мороз.
   - Впрочем, - продолжал он, - есть у тебя талант или нет, - не все  ли
равно, раз всему на свете приходит конец!
   Он смолк.
   У Дюруа было легко на сердце.
   - Вы сегодня в дурном настроении, дорогой мой,  -  улыбаясь,  заметил
он.
   - У меня всегда такое настроение, дитя мое, - возразил Норбер де  Ва-
рен. - Погодите: через несколько лет и с вами будет то же самое. Жизнь -
гора. Поднимаясь, ты глядишь вверх, и ты счастлив, но только успел взоб-
раться на вершину, как уже начинается спуск, а впереди в смерть.  Подни-
маешься медленно, спускаешься быстро. В ваши годы все  мы  были  веселы.
Все мы были полны надежд, которые, кстати сказать, никогда не сбываются.
В мои годы человек не ждет уже ничего... кроме смерти.
   Дюруа засмеялся:
   - Черт возьми, у меня даже мурашки забегали.
   - Нет, - возразил Норбер де Варен, - сейчас вы меня  не  поймете,  но
когда-нибудь вы вспомните все, что я вам говорил.
   Видите ли, настанет день, - а для многих он настает  очень  скоро,  -
когда вам, как говорится, уже не до смеха, когда вы начинаете  замечать,
что за всем, куда ни посмотришь, стоит смерть.
   О, вы не в силах понять самое это слово "смерть"!  В  ваши  годы  оно
пустой звук. Мне же оно представляется ужасным.
   Да, его начинаешь понимать вдруг, неизвестно почему, без всякой види-
мой причины, и тогда все в жизни меняет свой облик. Я вот уже пятнадцать
лет чувствую, как она гложет меня, словно во мне завелся червь. Она под-
тачивала меня исподволь, день за днем, час за часом, и  теперь  я  точно
дом, который вот-вот обвалится. Она изуродовала меня до того, что я себя
не узнаю. От жизнерадостного, бодрого, сильного человека, каким я был  в
тридцать лет, не осталось и следа. Я видел, с какой злобной, расчетливой
кропотливостью она окрашивала в белый цвет мои черные волосы! Она отняла
у меня гладкую кожу, мускулы, зубы, все мое юное тело, и  оставила  лишь
полную отчаяния душу, да и ту скоро похитит.
   Да, она изгрызла меня, подлая. Долго, незаметно, ежесекундно,  беспо-
щадно разрушала она все мое существо. И теперь, за что бы я ни принялся,
я чувствую, что умираю. Каждый шаг приближает меня  к  ней,  каждое  мое
движение, каждый вздох помогают ей делать  свое  гнусное  дело.  Дышать,
пить, есть, спать, трудиться, мечтать - все это  значит  умирать.  Жить,
наконец, - тоже значит умирать!
   О, вы все это еще узнаете! Если бы вы подумали об этом хотя  бы  чет-
верть часа, вы бы ее увидели.
   Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев" и вы уже утратите  спо-
собность наслаждаться.
   Еще чего? Денег? Зачем? Чтобы покупать женщин? Велика радость!  Чтобы
объедаться, жиреть и ночи напролет кричать от подагрической боли?
   Еще чего? Славы? На что она, если для вас уже не существует любовь?
   Ну так чего же? В конечном счете - все равно - смерть.
   Я вижу ее теперь так близко, что часто мне хочется протянуть  руку  и
оттолкнуть ее. Она устилает землю и наполняет собой пространство. Я  на-
хожу ее всюду. Букашки, раздавленные посреди дороги, сухие листья, седой
волос в бороде друга - все ранит мне сердце и кричит: "Вот она!"
   Она отравляет мне все, над чем я тружусь, все, что я вижу, все, что я
пью или ем, все, что я так люблю: лунный свет, восход солнца,  необозри-
мое море, полноводные реки и воздух летних  вечеров,  которым,  кажется,
никогда не надышишься вволю!
   Он запыхался и оттого шел медленно, размышляя вслух и почти не  думая
о своем спутнике.
   - И никто оттуда не возвращается, никто... - продолжал  он.  -  Можно
сохранить формы, в которые были отлиты статуи, слепки, точно воспроизво-
дящие тот или иной предмет, но моему телу, моему лицу, моим мыслям, моим
желаниям уже не воскреснуть. А между тем народятся  миллионы,  миллиарды
существ, у которых на нескольких квадратных  сантиметрах  будут  так  же
расположены нос, глаза, лоб, щеки, рот, и душа у них будет такая же, как
и у меня, но я-то уж не вернусь, и они ничего не возьмут  от  меня,  все
эти бесчисленные создания, бесчисленные и такие разные, совершенно  раз-
ные, несмотря на их почти полное сходство.
   За что ухватиться? Кому излить свою скорбь? Во что нам верить?
   Религии - все до одной - нелепы: их мораль рассчитана  на  детей,  их
обещания эгоистичны и чудовищно глупы.
   Одна лишь смерть несомненна.
   Он остановился и, взяв Дюруа за отвороты пальто, медленно заговорил:
   - Думайте об этом, молодой человек, думайте дни, месяцы, годы,  и  вы
по-иному станете смотреть на жизнь. Постарайтесь освободиться от  всего,
что вас держит в тисках, сделайте над собой нечеловеческое усилие и  еще
при жизни отрешитесь от своей плоти, от своих интересов, мыслей, - отго-
родитесь от всего человечества, загляните в глубь вещей - и вы  поймете,
как мало значат споры романтиков с натуралистами и дискуссии о бюджете.
   Он быстрым шагом пошел вперед.
   - Но в то же время вы ощутите и весь ужас  безнадежности.  Вы  будете
отчаянно биться, погружаясь в пучину сомнений. Вы будете кричать во  всю
мочь: "Помогите!" - и никто не отзовется. Вы  будете  протягивать  руки,
будете молить о помощи, о любви, об утешении, о спасении -  и  никто  не
придет к вам.
   Почему мы так страдаем? Очевидно, потому, что мы рождаемся  на  свет,
чтобы жить не столько для души, сколько для тела. Но мы обладаем способ-
ностью мыслить, и наш крепнущий разум не желает мириться с косностью бы-
тия.
   Взгляните на простых обывателей: пока их не постигнет несчастье,  они
довольны своей судьбой, ибо мировая скорбь им несвойственна Животные то-
же не знают ее.
   Он снова остановился и, подумав несколько секунд, тоном  смирившегося
и усталого человека сказал:
   - Я погибшее существо У меня нет ни отца, ни  матери,  ни  брата,  ни
сестры, ни жены, ни детей, ни бога.
   После некоторого молчания он прибавил:
   - У меня есть только рифма.
   И, подняв глаза к небу, откуда струился  матовый  свет  полной  луны,
продекламировал:
   И в небе я ищу разгадку жизни темной,
   Под бледною луной бродя в ночи бездомной.
   Они молча перешли мост Согласия, миновали Бурбонский дворец.
   - Женитесь, мой друг, - снова заговорил Норбер де Варен, - вы себе не
представляете, что значит быть одному в мои годы. Одиночество наводит на
меня теперь невыносимую тоску. Когда я сижу вечером дома и греюсь у  ка-
мина, мне начинает казаться, что я один в целом свете, что  я  до  ужаса
одинок и в то же время окружен какими-то смутно  ощутимыми  опасностями,
чем-то таинственным и страшным. Перегородка, отделяющая  меня  от  моего
неведомого соседа, создает между нами такое же расстояние, как  от  меня
до звезд, на которые я гляжу в окно. И меня охватывает лихорадка,  лихо-
радка отчаяния и страха, меня пугает безмолвие стен.  Сколько  грусти  в
этом глубоком молчании комнаты, где ты живешь один! Не только твое тело,
но и душу окутывает тишина, и, чуть скрипнет стул, ты уже весь  дрожишь,
ибо каждый звук в этом мрачном жилище кажется неожиданным.
   Немного помолчав, он прибавил:
   - Хорошо все-таки, когда на старости лет у тебя есть дети!
   Они прошли половину Бургундской улицы.  Остановившись  перед  высоким
домом, поэт позвонил.
   - Забудьте, молодой человек, всю эту старческую воркотню и живите со-
образно с возрастом. Прощайте! - пожав своему спутнику руку, сказал он и
скрылся в темном подъезде.
   Дюруа с тяжелым сердцем двинулся дальше. У него было  такое  чувство,
точно он заглянул в яму, наполненную костями мертвецов, - яму, в которую
он тоже непременно когда-нибудь свалится.
   - Черт побери! - пробормотал он, - Воображаю, как  приятно  бывать  у
него. Нет уж, я бы не сел в первый ряд, когда он производит смотр  своим
мыслям, слуга покорный!
   Но тут ему пришлось пропустить надушенную даму, вышедшую из кареты  и
направлявшуюся к себе домой; в воздухе повеяло ирисом и вербеной, и  Дю-
руа с наслаждением вдохнул этот запах. Легкие жадно вбирали его, радост-
но забилось сердце. Он подумал о том, что завтра увидит г-жу де  Марель,
и при одном воспоминании о ней по его телу прошла горячая волна.
   Все улыбалось ему, жизнь была к нему благосклонна. Как хорошо,  когда
надежды сбываются!
   Заснул он, чувствуя себя наверху блаженства, и встал рано, чтобы  пе-
ред свиданием пройтись по аллее Буленского леса.
   Ветер переменил направление, за ночь погода сделалась  мягче,  солнце
светило, точно в апреле, стояла теплынь. Любители Булонского  леса,  все
как один, вышли на зов ласкового, ясного неба.
   Дюруа шел медленно, упиваясь свежим и сочным,  как  весенняя  зелень,
воздухом. Миновав Триумфальную арку, он пошел по  широкой  аллее,  вдоль
дороги, предназначенной для верховой езды. Он смотрел на богатых  светс-
ких людей, мужчин и женщин, ехавших кто галопом, кто рысью, и если и за-
видовал им сейчас, то чуть-чуть. Профессия  репортера  сделала  из  него
что-то вроде адрескалендаря знаменитостей и энциклопедии парижских скан-
далов, и он знал почти всех этих господ по фамилии, знал, в какую  сумму
исчисляется их состояние, знал закулисную сторону их жизни.
   Мимо него проезжали стройные амазонки в темных суконных костюмах, об-
тягивавших фигуру, и  было  в  них  что-то  высокомерное,  неприступное,
свойственное многим женщинам, когда они сидят на  лошади.  А  Дюруа  тем
временем развлекался: вполголоса, точно псаломщик в церкви, называл име-
на, титулы и чины их настоящих или приписываемых им любовников; при этом
один ряд имен: "Барон де Танкле, князь де  ла  Тур-Энгеран..."  -  порой
сменялся другим: "Уроженки острова Лесбос: Луиза Мишо из Водевиля,  Роза
Маркетен из Оперы".
   Эта игра казалась ему очень забавной: он словно убеждался воочию, что
под чопорной внешностью скрывается исконная, глубоко укоренившаяся чело-
веческая низость, и это его утешало, радовало, воодушевляло.
   - Лицемеры! - громко сказал он и принялся искать глазами тех,  о  ком
ходили самые темные слухи.
   Среди всадников оказалось немало таких, о ком поговаривали,  что  они
ловко передергивают карту, - как бы то ни было,  игорные  дома  являлись
для них неистощимым, единственным  и,  вне  всякого  сомнения,  подозри-
тельным источником дохода.
   Иные, пользовавшиеся самой широкой известностью,  жили  исключительно
на средства жен, и это знали все; иные - на средства любовниц, как  уве-
ряли люди осведомленные. Многие из них платили свои долги (привычка пох-
вальная), но никто не мог бы сказать, где они доставали для этого деньги
(тайна весьма сомнительная)... Перед глазами Дюруа мелькали денежные ту-
зы, чье сказочное обогащение началось с кражи и  которых  тем  не  менее
пускали даже в лучшие дома; были тут и столь  уважаемые  лица,  что  при
встрече с ними мелкие буржуа снимали шляпу, хотя ни для кого из тех, кто
имел возможность наблюдать свет с изнанки, не составляло тайны, что  они
беззастенчиво обворовывают крупнейшие государственные предприятия.
   Высокомерный вид, надменно сжатые губы, а также  нахальное  выражение
лица являлись отличительными особенностями всех этих господ: и тех,  кто
носил бакенбарды, и тех, кто носил только усы.
   Дюруа посмеивался.
   - Экий сброд! - повторял он. - Шайка жуликов, шайка мошенников!
   Но вот пронеслась красивая открытая  низенькая  коляска,  запряженная
двумя белыми лошадками с развевающимися  гривами  и  хвостами;  лошадьми
правила молодая миниатюрная  белокурая  женщина,  известная  куртизанка,
сзади помещались два грума. Дюруа остановился,  -  ему  хотелось  покло-
ниться ей, хотелось аплодировать этой выскочке,  бойко  торговавшей  лю-
бовью и с такой дерзостью выставлявшей на погляденье в  час,  когда  все
эти лицемерные аристократы выезжают на прогулку, кричащую роскошь, кото-
рую она заработала под одеялом. Быть может, он смутно сознавал, что меж-
ду ним и ею есть нечто общее, что в ее натуре заложено нечто родственное
ему, что они люди одной породы, одного душевного строя и что он  достиг-
нет своей цели - столь же смелыми приемами.
   Назад он шел медленно, с чувством глубокого удовлетворения, и все  же
явился к своей прежней любовнице несколько раньше условленного часа.
   Выйдя к нему, она протянула губы с таким видом, точно между ними  ни-
чего не произошло; на несколько секунд она даже забыла благоразумную ос-
торожность, обыкновенно удерживавшую ее от бурных проявлений  страсти  у
себя дома.
   - Ты знаешь, милый, какая досада? - сказала  она,  целуя  закрученные
кончики его усов. - Я надеялась провести с тобой чудесный медовый месяц,
а тут, как снег на голову, свалился муж: ему дали отпуск. Но я  не  могу
целых полтора месяца не видеть тебя, особенно после  нашей  легкой  раз-
молвки, и вот как я вышла из положения: я ему уже говорила о тебе,  -  в
понедельник ты придешь к нам обедать, и я вас познакомлю.
   Дюруа колебался: он был слегка озадачен, ему еще не  приходилось  бы-
вать в гостях у человека, с женой которого он состоял  в  связи.  Он  со
страхом думал о том, что его может выдать легкое смущение, взгляд, любой
пустяк.
   - Нет, - пробормотал он, - я предпочитаю не знакомиться с  твоим  му-
жем.
   Наивно глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами, она про-
должала настаивать:
   - Но отчего же? Что за вздор! Это так часто бывает! Честное слово,  я
думала, что ты умнее.
   Это его задело.
   - Ну хорошо, я приду обедать в понедельник.
   - А чтобы это выглядело вполне прилично, я позову Форестье, -  приба-
вила г-жа де Марель. - Хотя, должна сознаться, не любительница я  прини-
мать у себя гостей.
   До самого понедельника Дюруа не помышлял о  предстоящей  встрече.  Но
когда он поднимался по лестнице к г-же де Марель, им овладело непонятное
беспокойство: не то чтобы ему была отвратительна мысль, что ему придется
пожать руку ее супругу, пить его вино, есть его хлеб, - нет,  он  просто
боялся, боялся неизвестно чего.
   Его провели в гостиную, и там ему, как всегда, пришлось ждать.  Потом
отворилась дверь, и высокий седобородый мужчина с орденом на груди,  бе-
зукоризненно одетый и важный, подойдя к нему, изысканно  вежливо  произ-
нес:
   - Очень рад познакомиться с вами, сударь, жена мне много о вас  расс-
казывала.
   Стараясь придать своему лицу самое дружелюбное выражение, Дюруа  шаг-
нул навстречу хозяину и нарочито крепко пожал ему руку Но как только они
уселись, язык у Дюруа прилип к гортани.
   - Давно вы пишете в газетах? - подкинув в камин  полено,  осведомился
г-н де Марель.
   - Всего несколько месяцев, - ответил Дюруа.
   - Вот как. Быстро же вы сделали карьеру!
   - Да, довольно быстро.
   И он принялся болтать о том, о сем, почти не вдумываясь в то, что го-
ворил, пользуясь теми общими фразами, к которым прибегают люди, встреча-
ющиеся впервые. Он уже успокоился, положение казалось ему теперь  забав-
ным Почтенные седины и серьезная физиономия г-на де Марель  смешили  Дю-
руа, и, глядя на него, он думал: "Я наставил тебе рога, старина, я  нас-
тавил тебе рога". Мало-помалу им овладело чувство постыдного внутреннего
удовлетворения, он переживал бурную упоительную радость - радость непой-
манного вора. Ему внезапно захотелось войти к этому человеку  в  дружбу,
вкрасться к нему в доверие, выведать все его секреты.
   Неожиданно вошла г-жа де Марель и, бросив на них лукавый и непроница-
емый взгляд, подошла к Дюруа. При муже он не осмелился поцеловать ей ру-
ку, как это делал всегда.
   Она была весела и спокойна; чувствовалось, что в силу своей  врожден-
ной и откровенной беспринципности эта видавшая виды женщина считает сос-
тоявшуюся встречу вполне естественной и обыкновенной. Вошла Лорина  и  с
необычной для нее застенчивостью подставила Жоржу лобик,  -  присутствие
отца, видимо, стесняло ее.
   - Отчего же ты не назвала его сегодня Милым другом? - спросила мать.
   Девочка покраснела так, как будто по отношению к ней совершили  вели-
чайшую бестактность, сказали про нее что-то такое, что нельзя было гово-
рить, выдали заветную и несколько предосудительную тайну ее сердца.
   Явились Форестье; все пришли в ужас от того, как выглядит  Шарль.  За
последнюю неделю он страшно осунулся, побледнел; кашлял он  не  переста-
вая. Он объявил, что в следующий четверг по настоянию врача едет с женой
в Канн.
   Сидели они недолго.
   - По-моему, его дело плохо, - покачав головой, заметил Дюруа - Не жи-
лец он на этом свете.
   - Да, конченый человек, - равнодушно подтвердила г-жа де Марель. -  А
женился он на редкость удачно.
   - Много ему помогает жена? - спросил Дюруа.
   - Вернее сказать, она делает за него все. Она в курсе всех  его  дел,
всех знает, хотя можно подумать, что она ни с кем не видится  Добивается
всего, чего ни захочет, в любое время и любыми средствами. О, таких тон-
ких и ловких интриганок поискать! Настоящее сокровище для того, кто  же-
лает преуспеть.
   - Разумеется, она не замедлит выйти замуж вторично? - осведомился Дю-
руа.
   - Да, - ответила г-жа де Марель. - Я не удивлюсь, если у нее и сейчас
уже  есть  кто-нибудь  на  примете...  какой-нибудь   депутат...   разве
только... он не пожелает.. потому что... потому что... тут могут возник-
нуть серьезные препятствия... морального характера... Впрочем, я  ничего
не знаю. Довольно об этом.
   - Вечно ты чего-то не договариваешь, не люблю я этой манеры,  -  про-
ворчал г-н де Марель; в тоне его слышалось вялое раздражение. -  Никогда
не нужно вмешиваться в чужие дела. Надо  предоставить  людям  поступать,
как им подсказывает совесть. Этому правилу должны бы следовать все.
   Дюруа ушел взволнованный: он уже смутно предугадывал  какие-то  новые
возможности.
   На другой день он отправился с визитом к Форестье; в доме у  них  за-
канчивались приготовления к отъезду. Шар