А если я к вам приеду? За пять минут я успею.
   - Нет, нет! Они следят за вами и, если  вы  поедете  ко  мне,  они  мне
просто не позвонят. Решайте сейчас и срочно!  Речь  идет  о  жизни  вашего
сына!
   - Я... Я сог... - начал Брух.
   Но Машков вырвал у него трубку, сказал в нее:
   - Слушай ты, милицейская сука! Моя фамилия Машков, я  начальник  охраны
"Земстроя". У меня под ружьем четыреста бойцов с легальным оружием. Имей в
виду: если эти долбоебы тронут пацана или американца, тебе не жить. Ляжешь
с ними, ты понял?
   - Да я тут при чем?! - изумился голос. - Они мне позвонили...
   - И через тебя ведут переговоры, это мы поняли. Так  вот,  если  хочешь
жить, договорись, чтоб они дали нам время до утра,  пока  прилетит  второй
американец. У него контрольный пакет акций, ты понял? - И Машков принял из
рук Лихася лист бумаги, на  котором  был  записан  домашний  адрес  майора
Сорокина, состав его семьи, а также адреса его родителей и тестя с тещей.



   67

   Как только закрылся лючок под мусорным бачком туалета "Боинга", в лазе,
который шел меж полом пассажирского салона и  потолком  багажного  отсека,
стало совершенно темно. Но именно этого и  ждал  оказавшийся  тут  молодой
человек. Привыкнув к темноте, он не спеша  пополз  вперед,  останавливаясь
через каждые пять-шесть метров и на ощупь вывинчивая на  каждой  остановке
по одному шурупу в поддоне лаза. Вывинтив  шуруп,  он  приникал  глазом  к
крохотному от этого шурупа отверстию и, не разглядев под собой в  багажном
отсеке ничего, кроме темноты, завинчивал шуруп обратно и полз дальше.
   Наконец, на четвертой остановке ему повезло - внизу, в темноте,  из-под
чемоданов и саков ярко светились широкие люминесцентные ленты "I LOVE  NEW
YORK",  которыми  были  крест-накрест  оклеены  все  двенадцать  чемоданов
Винсента Фер-рано. Молодой человек прибыл к первому пункту своего  тайного
путешествия  и  приступил  к  работе:  вывернул  пять  остальных  шурупов,
крепивших тут дюралевый лист поддона лаза, положил эти шурупы  в  кармашек
своих джинсов и спустился в багажный отсек. Здесь он извлек  винсентовские
чемоданы из-под пресса остального багажа, передохнул на них от этих трудов
и открыл их все до единого, сняв с них люминесцентные ленты.
   Конечно, никаких кевларовых листов в этих чемоданах  не  было,  кевлар,
как вы понимаете, летел  в  это  время  в  другом  самолете,  в  "Дугласе"
компании "KRASSAIR", и отставал от "Боинга" компании "Дельта" ровно на два
часа. А в чемоданах, которые вскрыл тут  этот  старательный  и  аккуратный
молодой человек, были стандартные брезентовые мешки с клеймом "Федеральный
банк  США",  перетянутые  у  горловины  плетеными  стальными  удавками  со
свинцовыми пломбами. По три мешка  в  каждом  чемодане  и  -  в  отдельном
мешочке  -  примитивный  фонарик  в   пластиковом   корпусе,   два   мотка
люминесцентной ленты "I LOVE NEW YORK", небольшой, величиной с плоскогубцы
пломбир из углепластика  и  совсем  крохотный  (и  тоже  из  углепластика)
ключ-отмычка. Молодой человек  включил  фонарик,  мотки  с  люминесцентной
лентой оставил возле чемоданов, "пломбир" и отмычку сунул себе в карман, а
тяжелые брезентовые мешки, поднатужившись, просунул  в  отверстие  лаза  и
переполз через них по лазу дальше вперед. Но недалеко -  метров  на  пять,
где, зажав фонарик в зубах, снова  принялся  своими  удивительно  сильными
пальцами вывинчивать шурупы в поддоне. Хотя ясно, что вместе с пломбиром и
фонариком в чемодане могла бы лежать отвертка и прочий инструмент из  того
же углепластака, который прочнее  стали,  но  этот  молодой  человек  был,
видимо, принципиальным сторонником чистой ручной работы.
   Как бы то ни было, через тридцать две минуты после его исчезновения  из
салона самолета и  как  раз  тогда,  когда  сюжет  кинобоевика  о  захвате
арабскими  террористами  американского  пассажирского  авиа-лайнера  начал
приближаться к кульминации и экран заполнили кровь первых жертв,  стрельба
и  пунктиры  трассирующих  пуль,  под  этим  именно  экраном,  в  багажном
отделении самолета, аккуратный молодой  человек  снял  над  отсеком-сейфом
дюралевый лист поддона антитеррористического лаза и  -  при  свете  своего
фонарика - мягко опустил в  этот  отсек  все  тридцать  шесть  брезентовых
мешков с клеймом Федерального американского банка. Затем  отмычкой  открыл
замки шести контейнеров, вытащил из них мешки с валютой, выстроил их рядом
с такими же в точности мешками, которые он только  что  сюда  притащил,  и
приступил  к   небольшой,   но   крайне   важной   операции.   А   именно:
волшебно-тренированной подушечкой большого пальца  своей  правой  руки  он
прижимал свинцовую пломбочку на мешке с валютой  Федерального  банка  так,
как, скажем, хороший врач пальпирует  больного,  и,  по-докторски  прикрыв
глаза, шептал себе выдавленный в пломбе  номер.  После  чего,  уже  открыв
глаза, набирал этот номер на головке пломбира и выдавливал его в свинцовой
пломбочке мешка, извлеченного из чемоданов Винсента.
   Эта кропотливая, но важная работа заняла у него двадцать три  минуты  -
по сорок пять секунд на каждую пломбочку.
   Тем временем его  приятель,  удобно  расположившись  в  последнем  ряду
пассажирского  салона,  почти  в  одиночестве  досматривал  фильм  -  лишь
несколько самых стойких пассажиров вместе  с  ним  следили  на  экране  за
героями, которые отважно сражались с  террористами  в  салоне  самолета  и
одновременно пытались обезвредить ядерную бомбу  в  его  багажном  отсеке.
Поглядывая то на свои часы, то на киноэкран,  молодой  человек,  казалось,
нисколько не нервничал.
   Между  тем  его  друг  в  багажном  отделении  уже  изрядно   устал   -
опломбировав мешки, доставленные им в отсек-сейф, он оставил их в  тут,  в
контейнерах, которые он  снова  запер  отмычкой,  а  мешки  с  валютой  из
Федерального банка вытащил наверх, в лаз, и продвинул назад, к отверстию в
багажный отсек, где  стояли  пустые  чемоданы  Винсента.  Затем  вернулся,
пятясь ползком, и поставил на место дюралевый лист поддона,  завернул  его
шурупами. Снова прополз к дыре в грузовой отсек, спустил в  него  мешки  с
валютой, уложил их в  чемоданы  Винсента  и  туда  же  сунул  "пломбир"  и
отмычку.  При  свете  фонарика  закрыл  и  запер   чемоданы,   оклеил   их
люминесцентной лентой "I LOVE NEW YORK" и, утерев пот со лба, посмотрел на
свои ручные часы. Пора было возвращаться в салон - он  провел  в  багажном
отсеке уже семьдесят две минуты, фильм наверху приближался к концу.
   Молодой человек выбрался из отсека в антитеррористический  лаз,  вернул
на  место  его  дюралевую  панель  и  завинтил  ее  последними   шурупами,
сохранившимися в кармашке его джинсов. После чего, устало выдохнув, пополз
в хвост самолета и оказался там как раз тогда, когда  его  товарищ,  вновь
оккупировав все тот же центральный туалет, опять разобрал стойку  раковины
и мусорного бачка и открыл в полу выход из антитеррористического лаза.
   - Быстрей! - шепнул он  возникшему  внизу  приятелю,  принимая  у  него
фонарик. - Ты такой фильм пропустил! - и с нерастраченной силой подъемного
крана волоком извлек наверх своего изможденного друга.
   Тот - уже без всяких сил - сел на унитаз, откинулся головой к  стене  и
закрыл глаза.
   - Закурить бы! - сказал он мечтательно.
   - Хуюшки! Американский рейс,  сука!  Я  сам  подыхаю...  -  сказал  его
приятель, ставя на место дюралевое  покрытие  пола,  резиновый  половичок,
стойку раковины и мусорный бачок. И, когда все было  закончено,  заботливо
помог измочаленному и мокрому от пота товарищу встать, обнял его за  талию
и так - вдвоем и в обнимку -  они  вышли  из  туалета  как  раз  навстречу
пассажиру, который досмотрев фильм до счастливой развязки, первым спешил в
туалет.
   Увидев  двух  парней,  в  обнимку  покидающих  это  заведение,  мужчина
остолбенело выпучил глаза, и один из парней, мягко ему улыбнувшись, кивнул
на своего усталого товарища:
   - Слабак! - и обнял друга покрепче, говоря:  -  Пошли,  роднуля...  Так
хорошо мне с тобой никога еще не было...
   Пассажир все понял, проводил их сокрушенным взглядом и предпочел другую
кабинку туалета, а не ту, из которой вышла эта влюбленная пара.



   68

   Робин понял, что одноухий и его дикобразы просто  забыли  про  них.  То
есть сначала, когда его и мальчишку бросили в погреб, он слышал визг  пилы
со двора, стук топора и молотков, голоса бандитов и топот их ног.  Но  это
продолжалось недолго -  потому,  наверное,  что  по  дороге  сюда  бандиты
останавливались  у  магазина,  где  на  радостях  после  удачной   "охоты"
отоварились шестью бутылками водки и ящиком пива. Хотя часы они  с  Робина
сняли, но, по его подсчету, поработав не больше часа, они остановили пилу,
отложили молотки и - судя по отдаленности их голосов - сели с бутылками во
дворе, на свежем воздухе.
   К этому времени Робин уже ощупал погреб - он был с  цементным  полом  и
стенами, обложенными кирпичом. До  потолка  было  не  достать,  разве  что
Марик, став Робину на плечи, мог бы дотянуться до крышки погреба.  Но  что
мог сделать этот ребенок, да еще одной рукой? Робин не стал и пытаться,  и
мальчик, наревевшись и описавшись, заснул на его руках.
   Наступил вечер - Робин  чувствовал  это  по  сгустившейся  над  крышкой
погреба темноте и  по  дополнительной  лесной  сырости,  которой  потянуло
сверху под эту крышку.
   Потом над ним прозвучали нетвердые шаги, грохот просыпанных на пол дров
и шум  упавшего  тела,  пьяный  мат,  лязганье  дверцы  деревенской  печи,
чир-канье спичек и гулкий выбух огня из этой  печи,  вызванный,  наверное,
тем, что дрова  полили  бензином.  Но  пожара  не  случилось,  и  бандиты,
матерясь и забив печь дровами, пьяно протопали вверх по лестнице и  уснули
где-то вверху -не то на полатях этой русской печи, не то на чердаке.
   Слушать гул огня в близкой  печке  и  одновременно  замерзать  в  сыром
погребе было невыносимо. Устав стоять с мальчишкой на руках, Робин сел  на
цементный пол, стараясь не касаться холодных стен. Наверное, если бы он не
был связан наручниками с этим ребенком, он попробовал бы  вскарабкаться  к
потолку и выдавить дощатую крышку - теперь, когда  бандиты  уснули.  Но  с
прикованным к нему ребенком об этом не стоило и думать.
   Дважды он слышал, как где-то высоко,  под  крышей  звонил  телефон,  но
никто не брал трубку.
   Запястье резало наручником, и все же он задремал - обнимая  мальчика  и
согревая его своим теплом. Он не знал, сколько он пробыл в этом забытье  -
ему вдруг привиделась теплая Калифорния, сухой  и  жаркий  песок  и  ветер
аризонских прерий и винсентовские питбулы Кларк и Гейбл, которые почему-то
лизали ему грудь своими шершавыми горячими языками.
   Он очнулся от этого жара и понял, что это  мальчик  пылает  у  него  на
руках.
   - Пить... - просил мальчишка, запрокинув голову. - Мама, пить...
   У него был жар.
   Робин встал и, держа на руках горячего и потного ребенка, стал  бить  в
стены погреба каблуком ботинка.
   Но бандиты спали где-то высоко и пьяно,  и  даже  печь  уже  не  гудела
вверху - дрова в ней, видимо, прогорели.
   Робин в бессильном отчаянии откинулся спиной к стене и осел по  ней  на
пол.
   Мальчик горел еще с полчаса, а  потом  стал  мерзнуть  от  собственного
пота, леденеющего на его теле. И вместе с  температурой  из  него  быстро,
словно воздух из воздушного шара, уходила жизнь и слабело дыхание.
   "У-у!" - глухо замычал Робин, пытаясь встряхнуть  и  разбудить  его,  и
вдруг ощутил, как мальчишка  затрясся  в  его  руках  лихорадочной  мелкой
дрожью. Дрожало все - тело, руки, ноги, голова, даже губы и язык  мальчика
затряслись  и  зубы  застучали,  прихватывая  воздух  с  каким-то   мелким
дребезжащим присвистом.
   Пытаясь остановить эту дрожь, Робин с силой прижал мальчика  к  себе  и
стал растирать ему спину свободной от наручников рукой.
   Не помогало.
   Дрожь перешла в крупную лихорадку,  словно  ребенок,  икая,  скакал  на
лошади. И вдруг - все оборвалось. Он затих разом,  как  умер,  его  плечи,
руки и ноги повисли, голова запрокинулась.
   Робин замычал вновь - он хотел кричать, он знал, что он должен, должен,
ДОЛЖЕН закричать, заорать, разбудить этих дикарей и мерзавцев.
   Но какая-то глухая, непробиваемая  преграда  стояла  в  его  горле,  не
позволяя прорваться звуку.
   Эту преграду невозможно было пробить даже там, во Вьетнаме, в мае  1975
года, когда в лагере Дьен Бинь  для  пленных  американцев  изобретательные
вьетнамцы и  их  русские  инструкторы  пытались  "разоблачить  симулянта",
придавливая ему гениталии своими армейскими ботинками.
   Но теперь, в  этом  ледяном  и  темном  погребе,  Робин  хватал  воздух
открытым ртом и снова давил, напирал на свое  запертое  горло  всей  мощью
легких, чувствуя, что сейчас они просто лопнут и кровь  хлынет  через  это
проклятое мертвое горло. И вдруг...
   Не крик, но вой изошел из Робина.
   Изумившись, не веря самому себе, он откинул голову, освобождая в  горле
проход для этого воя и приспосабливая к этому проходу все свое  тело,  как
флейтист или трубач пристраивает свое тело к мундштуку своего инструмента.
   И густой звериный вой изошел из погреба и поплыл в  ночном  тумане  над
деревней Великие Жуки, и неожиданно близким воем отозвались  на  этот  вой
волки в соседнем лесу.
   И тут же проснулись все деревенские собаки и залаяли надрывно,  злобно,
остервенело.
   И где-то за лесом  всполошились  и  истерически  взлаяли  псы  соседних
деревень.
   Их лай сливался с волчьим воем, он становился нестерпимым, он срывал  с
постелей людей в окрестных селах  и  гнал  их  во  дворы  и  на  улицы,  и
заставлял палить из ружей в темноту и бить своих цепных собак.
   И - наконец! - этот вой и лай разбудили одноухого и его команду.
   Матерясь и громыхая ботинками, они пробежали откуда-то сверху во  двор,
одноухий выпустил из "Калашникова" весь рожок  в  сторону  воющих  в  лесу
волков и в наступившей паузе вдруг услышал вой у себя за спиной, в доме.
   - Ептать, что это?
   - Свет давай! Фонарь! Лампу!
   Бандиты бросились в дом, держа  на  изготовку  фонари  и  пистолеты,  и
обнаружили, что волчий вой исходит из-под крышки погреба.
   -  Открывай!  -  приказал  своим  одноухий,  вставляя  новый  рожок   в
"Калашников".
   Один из бандитов открыл замок, второй откинул крышку,  третий  посветил
вниз фонарем, а одноухий подскочил к погребу с автоматом.
   Внизу, у стены погреба, сидел Робин и, держа на руках мальчишку, выл  в
полный голос.
   - Заткнись, бля! Убью! - заорал ему одноухий.
   - Fuck you! - вдруг ответил Робин и повторил,  не  веря  звукам  своего
голоса: - Fuck you!
   - Ептать! - изумился один из парней. - А сказали - немой!
   - Стремянку давай! - приказал  ему  одноухий  и,  когда  сбросили  вниз
стремянку, велел Робину: - Вылезай, бля!
   Но у Робина уже не было сил даже вынести мальчика  наверх,  бандиты  за
шкирку вытащили их обоих.
   - Чо? Подох, что ли? - обеспокоенно спросил одноухий про мальчика.
   - Водка! Водка давай! - по-русски  крикнул  Робин  и  протянул  руку  в
наручнике. - Open! Open, уор tvoya mat!
   - Опэн, опэн, - понял его одноухий и, достав из  кармана  ключ,  открыл
наручники, снял их с рук Робина и мальчика.
   И Робин, уже не спрашивая,  взял  со  стола  недопитую  бутылку  водки,
рванул с ребенка одежду и стал  растирать  водкой  его  окоченевшие  ноги,
живот, грудь и плечи.
   - Fair! - приказал он одноухому, кивнув головой на печь. - Fair!
   - Ептать! Ты ж немой! - сказал  одноухий  и  принялся  разжигать  печь,
крикнув своим опричникам: - Дрова несите! Фули стали?
   - Phone! - сказал Робин и показал наверх, на чердак, где спали одноухий
и остальные. - Telephone!
   Действительно, там, наверху, негромко звенела "Моторола".



   69

   Хотя майор Сорокин не считал себя трусом, да и не был им,  он  -  после
телефонного разговора с "Земстроем" - покинул свое 208-е  отделение  и  на
милицейском  "шевроле"  покатил   по   предрассветной   Москве.   Ему   не
понравилось, как с ним разговаривали Брух и особенно этот охранник Машков.
Угрожать ему,  майору  милиции!  Эти  "новые  русские"  вконец  обнаглели!
Интересно, как высоко стоят покровители Бруха и куда он может  подпрыгнуть
за помощью?  Но  пусть  хоть  к  министру  МВД,  где  доказательства  его,
Сорокина, связей с бандой, похитившей ребенка? Да, бандиты позвонили ему и
через него выдвинули свои условия - потому что фирма  "Сэйф  уэй"  на  его
территории. Вот и все. "Ляжешь вместе с ними!" Маш-ков, паскуда, брал  его
на понт, но мы еще посмотрим, кто с кем ляжет! Брух уже сломался  и,  если
помари-новать его еще пару часов, сам на коленях приползет, в таких  делах
главное выдержать характер. Скорей всего через десять -  пятнадцать  минут
они прискачут в 208-е - и Брух, и Машков и, может быть,  еще  какой-нибудь
чин с Петровки. Но прискачут и умоются: "Майор Сорокин  сдал  дежурство  и
уехал домой". - "Как это уехал? Он ведь должен был ждать  звонка!"  -  "Он
сказал, что вы ему угрожали, и поэтому вышел из игры.  Ищите  своего  сына
сами". Ну? И что они будут делать?
   Нет, на этом конце все в порядке. А вот почему не  отвечает  телефон  у
одноухого - это вопрос. Правда, вчера вечером одноухий сказал "до  завтра"
- в том смысле, чтоб Сорокин не звонил ему до утра. Но уже  почти  утро  -
неужели он просто выключил телефон? Железный  парень!  Он  зашел  в  208-е
накануне Пасхи, сел напротив Сорокина в  его  кабинете,  положил  на  стол
сделанные в "Живаго" фотографии Винсента со стриптизерками и сказал:
   - Ничо фотки, правда?
   Сорокин сделал вид, что внимательно рассматривает снимки, но цену им он
уже определил: с их помощью можно выжать налог с американцев,  которые  на
его территории сели под крышу  "Земстроя",  завели  собственную  охрану  и
отказались от его милицейской защиты от рэкетиров. Но какую цену  запросит
за снимки этот одноухий? Сорокин поднял от снимков глаза и сказал:
   - Фотки так себе, не порнуха. Секса нет.
   - Секса нет, но и быть не может, - сказал одноухий. - И знаешь  почему?
Потому что они "голубые" - этот лох и его партнер. Немой который.
   - С чего ты взял?
   - А живут вместе! Сам подумай. - Одноухий стал заворачивать  пальцы:  -
Американцы. Из Калифорнии. Ни одной бабы в Москве  не  трахнули.  И  живут
вместе! Ясно? Короче, есть заказ.  Прижать  лоха  этими  фотками  или  как
хочешь, это твое дело, и вставить меня партнером в  их  бизнес.  Берешься?
Десять процентов твои.
   - Подожди, а ты кто?
   Одноухий достал из кармана визитную карточку и положил перед Сорокиным.
На ней значилось:
   Фирма   "НАДЕЖДА-КОНТАКТ"   Виктор    Викторович    МОВЧАН    Президент
Член-корреспондент  Международной  академии  прав  Почетный   есаул   6-го
Императорского полка.
   - Понял. Но это понты. Кто ты? - сказал Сорокин, он видел  и  не  такие
"примочки", модные у нынешних уголовников.
   - Правильно,  соображаешь,  -  удовлетворенно  ответил  Мовчан.  -  Моя
кликуха "Скачок", можешь просветить в Угро, я  у  них  чистый.  Теперь  по
делу. У этих американцев проблемы с материалами -  нет  стали  бронировать
машины и еще какого-то кевлара-фуяра - короче, дерьма. Ты им объясни:  они
берут меня в долю и все получают, гарантия.
   - Чья? - тут же выстрелил вопросом Сорокин,  он  уже  все  понял:  этот
одноухий не сам по себе, за  ним  есть  кто-то  весьма  информированный  и
мощный.
   Но одноухий не ответил. Он встал, собрал со стола фотографии и двинулся
к выходу.
   - Эй, в чем дело? - остановил его Сорокин.
   - Я не работаю с любопытными. Пока!
   И именно этим он понравился Сорокину.
   - Стой! -  окликнул  он  гостя.  -  Я  тебя  проверял.  Садись,  мы  не
договорили.
   Мовчан поколебался, но все же вернулся на место и сел, сказав:
   - Значит так, майор. В наше время чем меньше знаешь, чем дольше живешь.
Ты понял?
   - Я-то понял. Но у