тажным столом  и  "мавиолой",  чтобы
Робин мог сколько угодно и как угодно - и на экране, и на столе - смотреть
фильмы про Джеймса Бонда и его эпигонов, а точнее, вырезать из кинолент  и
изучать кадры с диковинными бондовскими автомобилями. И, конечно,  тут  же
копировать их в металле на радость щедрым клиентам из числа растущих,  как
грибы после  дождя,  вождей  мелко-национальной  независимости  в  Гвиане,
Мозамбике, Чили,  Чечне  и  т.д.  -  по  всем  континентам!  Эта  воистину
творческая работа поглощала все время  и  все  мысли  Робина,  а  Винсент,
тщеславный, как все итальянцы, не жалел денег на развитие  бизнеса  -  тем
паче что  сам  Робин  не  стоил  ему  ни  цента.  Зато  -  самые  новейшие
металлообрабатывающие станки, любые автомобили и  запчасти  к  ним,  любые
металлы от броневой и танковой стали до  легчайшего  кевлара,  алюминия  и
титана,   и,   конечно,   все   военные   и   технические    журналы    по
автомобилестроению,  танкостроению,  подводному   флоту,   стрелковому   и
ракетному оружию! Библиотеки, которую собрал за эти годы Робин на "Морнинг
дрим", не было даже у Тома Клэнси. И при этом  личные  потребности  Робина
сводились к минимуму - еда, одежда и два толковых помощника-мексиканца.  А
женщины... Нет, Винсент никогда не замечал его интереса к ним, он не видел
в его фильмотеке даже порнофильмов. Но хрен знает,  что  может  сделать  с
человеком Россия! Ведь даже он, Винсент Феррано, почему-то думает по ночам
об этой чертовой Александре и звонит в Москву каждый день! Но не может  же
он напрямую спросить у Александры, что там у нее с Робином?! И теперь  чем
ближе Москва, тем больше он нервничает  и  тем  чаще  набирает  московский
номер своего офиса на болотниковской "Мотороле".
   Но ответом ему - лишь длинные гудки.
   - Shit! - отбросил он трубку.
   В этот момент официант "Александра Невского" положил на  стол  счет,  а
Болотников сдвинул его к Винсенту. Винсент взял счет, и настроение у  него
окончательно упало: "исторический" американо-российский обед обошелся  ему
в две тысячи семьсот тридцать два доллара.



   30

   В тот день, когда Болотников увез Винсента  в  аэропорт,  за  окном  их
квартиры тоже была метель,  и  в  этом  метельном  снегу,  над  памятником
русскому поэту Александру Пушкину, ирреально  парила  гигантская  неоновая
реклама кока-колы. В щели плохо подогнанных окон задувало морозным ветром.
Александра уже выпила второй стакан водки, занюхала  его  своим  маленьким
кулачком и вдруг подняла на Робина свои серые глаза.
   - Ну? - сказала она с непривычной требовательностью. - А ты  что  ж  не
пьешь? Выпей с вдовой!
   Она налила ему полный стакан, но  он  отрицательно  покачал  головой  и
показал жестами:
   "Нет! Нет! Только немножко. Четверть стакана!"
   Александра усмехнулась надменно, перелила половину  его  водки  в  свой
стакан и спросила:
   - Гребаешь русскими бабами?
   Он показал, что не понял, но  она  не  стала  переводить,  а,  выпив  и
проследив, как он выпил, продолжала по-русски:
   - Что ж - так и живешь бобылем? Брезгают американки немыми?
   Он опять не понял и, увидев, как она хмельным жестом снова потянулась к
бутылке, первым взялся за эту бутыль, чтобы убрать ее. Но рука  Александры
легла на его руку и потянула бутылку к себе.
   "Нет! - категорически показал Робин второй рукой. - С тебя хватит!"
   - Дурак ты американский! - ответила она, глядя ему прямо в глаза.
   Их лица были совсем рядом, ее рука сжимала его  руку,  ее  серые  глаза
вспыхнули странными протуберанцами, а зрачки вдруг расширились и  целиком,
с потрохами, вобрали Робина внутрь своего омута и опустили вниз, в глубину
ее жаркой и обволакивающей плоти.
   Так опаляет вас приоткрытый  на  миг  зев  мартеновской  печи,  так  не
яблоком (забудьте эти  библейские  сказки!),  но  взглядом  разбудила  Ева
мужчину в Адаме!
   От этого первобытно-физического ощущения эротической близости у  Робина
ватно ослабли колени и рука выпустила горлышко бутылки.
   А Александра, усмехнувшись победной полуулыбкой  рафаэлевской  Мадонны,
придвинула к себе бутылку и вылила в свой стакан остатки водки.
   Но выпить она не успела - вся ее фигура вдруг  обмякла,  плечи  и  руки
расслабились, глаза закрылись, - и она  упала  щекой  на  стол,  опрокинув
стакан с водкой.
   Робин испуганно наклонился к ней, но тут же успокоился - приоткрыв губы
и ровно дыша,  Александра  спала  глубоким  пьяным  сном.  Словно  в  этой
эротической вспышке выплеснулись ее последние силы.
   Он еще постоял над ней, думая, как быть, а потом легко поднял  на  руки
ее тонкое безвольное тело и отнес в спальню, уложил на кровать. Расстегнул
молнии на ее меховых сапогах, снял их, но дальше раздевать не стал, а  сел
рядом на стул и долго смотрел, как она спит.
   Во сне ее щеки зарозовелись, губы приоткрылись и лицо  стало  по-детски
расслабленным и беззащитным.
   Он встал и двумя галстуками заткнул щели в окне. Затем  вытащил  из-под
Александры свой палас из деревянных шариков,  положил  его  в  чемодан,  а
сверху какое-то нижнее белье, полотенце, зубную  щетку,  бритву  и  прочие
мелочи и, оставив  на  тумбочке  ключи  от  квартиры,  вышел  на  улицу  с
чемоданом в руке, миновал табун зябнущих  юных  проституток  под  аркой  у
магазина "Наташа", голоснул такси и уехал на Пречистенку, в офис. И с  тех
пор в их отношениях с Александрой как бы повисла пауза - ни он, ни она  не
возвращались к тому дню, и Робин даже не знал,  где  она  живет  -  в  его
квартире на Пушкинской площади или вернулась к себе. Только сегодня утром,
подавая ему и рабочим кофе с бутербродами, Александра словно  бы  вскользь
сказала ему по-английски:
   - Между прочим, можешь вернуться в свою квартиру. Ключи на твоем столе.
Я съехала.
   Он ничего не ответил, но почувствовал, как у него перехватило  дыхание:
неужели она ждала его все эти восемь дней?


   Но теперь, вернувшись с кладбища в свою квартиру на Пушкинской  площади
и с ходу, по-мужски, шагнув в гостиную, Робин  не  узнал  ее.  Тут  царило
необычное тепло и тот уютный  порядок,  навести  который  способны  только
женщины: все оконные рамы, из  которых  прежде  так  дуло,  были  заклеены
нарезанными  из  газет  бумажными  полосками;  на  подоконнике   появилась
какая-то ваза с камышами, и голые прежде стены в гостиной оживились  двумя
эстампами с весенним пейзажем; газеты "Moscow  News",  "New  York  Times",
"Московский  комсомолец",  "Правда",   "Советская   Россия",   "Известия",
"Аргументы и факты" и журналы "Newsweek",  "Итоги"  и  "Лица",  валявшиеся
прежде по всей квартире, были стопкой сложены на журнальном столике...
   Осторожно отступив от  этой  чистоты  в  прихожую,  Робин  снял  мокрые
ботинки и - в одних носках - медленно обошел остальные комнаты.  На  кухне
вся посуда вымыта и расставлена на полках  кухонного  шкафа,  а  уродливый
кухонный стол украсился новой скатертью.  В  спальнях  Робина  и  Винсента
кровати застелены, а все грязное белье постирано  и  аккуратно  сложено  в
шкафу. И даже в ванной комнате возник женский порядок и ощущение уюта...
   Остановившись у кухонного  окна,  Робин  смотрел  на  вечернюю  метель,
хмельно гуляющую под столбами старинных уличных фонарей, и боялся сам  для
себя определить причину  своего  внутреннего  смятения.  Метель  за  окном
усиливалась, она  уже  раскачивала  уличные  фонари,  вырвала  у  какой-то
женщины зонтик  и  заставляла  даже  мужчин  отворачивать  лицо  от  злого
встречного ветра. Но здесь, в квартире, горячие батареи парового отопления
дышали жаром из-под подоконников, здесь было  тепло,  чисто,  уютно.  И  -
чудовищно сиротно. Робин с изумлением вслушивался и всматривался  в  себя,
он, как все инвалиды, всегда остро и точно ощущал каждую  перемену  внутри
себя, но на этот раз он не понимал, что  с  ним  происходит.  Неужели  это
климат? Неужели только там, в Калифорнии,  в  тепле  и  солнце  аризонских
прерий, он мог, как Адам в раю, годами не замечать своего  одиночества,  а
тут, среди русских морозов  и  метелей,  отсутствие  солнечного  тепла  не
возмещают ни исступленная работа, ни спиртные напитки?
   Но он не может позволить себе поддаться искушению!
   Робин открыл холодильник (в котором тоже все было аккуратно разложено),
достал из него бутылку джина и банку с тоником, хотел сделать себе дринк в
стакане, но передумал и отхлебнул прямо из горлышка. Чистый  джин  шаровой
молнией упал в желудок, Робин зажмурился,  тряхнул  головой,  но  никакого
дополнительного, а тем паче отвлекающего эффекта не последовало. Наоборот,
неизвестно откуда вдруг захлестнула душу волна тревоги.  И,  с  изумлением
вслушиваясь в себя, Робин встал из-за стола, решительно прошел в прихожую,
натянул ботинки, куртку, шапку-ушанку и вышел из квартиры.
   Даже метель, налетевшая на него при выходе из подъезда,  не  остановила
его. Наклоняясь всем телом  вперед,  он  направился  через  подворотню  на
улицу. Ежедневно с наступлением темноты здесь пряталась  от  ветра  группа
юных проституток  в  дешевых  и  укороченных  до  попок  пальто.  Впрочем,
некоторые из них - посменно, что ли? - согревались  в  стоявшей  во  дворе
милицейской машине, а остальные, притопывая на  морозе  ножками  в  тонких
колготках и покуривая, как солдаты, в кулак, выглядывали из подворотни  на
улицу  в  ожидании  подъезжающих  машин.  На  пешеходов  эти  проститутки,
дежурившие стайками вдоль всей Тверской, никогда не обращали внимания,  их
клиентами были только причаливающие к тротуару в иномарках "новые русские"
бизнесмены, "отмороженные" бандиты,  качки  из  частных  охранных  фирм  и
охочие до русских дев  иностранцы  из  ближнего  и  дальнего  зарубежья  -
грузины,  турки,  чечены,  арабы,  китайцы  и  индусы.   Робина   поначалу
шокировала  открытость,   с   которой   русские   полицейские   занимаются
сутенерством в самом центре российской столицы и берут взятки с бандитов и
нарушителей правил уличного движения, но потом  рабочие  в  его  офисе  на
Пречистенке объяснили ему, что средний заработок их полицейского  -  сорок
долларов в  месяц  и  равен  стоимости  десяти  гамбургеров  в  московских
"Макдоналдс", да и эту зарплату они не получают месяцами. "Но как  же  они
кормят своих детей?" - жестами удивился Робин. "А вот так! - отвечали ему.
- У нас каждый кормится с того места, на которое влез. Что милиционер, что
президент..."
   Робин прошел мимо проституток на улицу и  голоснул  такси,  дежурившему
поодаль, возле тумбы  с  портретом  Ель  Тзына,  на  лбу  которого  кто-то
нарисовал шестиконечную звезду и большой пенис. Но никто не обращал на эти
рисунки внимания, зато на поднятую с  тротуара  руку  в  Москве  мгновенно
реагирует почти каждый автовладелец (и это тоже говорит  об  их  нищенских
заработках). Вот и сейчас к Робину устремились сразу три "жигуля",  однако
он предпочел такси - те же рабочие (и Александра) не советовали ему брать,
как говорят в России, "частников",  а  рекомендовали  пользоваться  только
такси или черными служебными "волгами",  водители  которых  тоже  кормятся
таким образом со своих мест.
   В такси было жарко и накурено. Робин сел на переднее  сиденье  рядом  с
водителем, достал из кармана перекидной блокнот, открыл его, быстро  нашел
нужную страницу и показал ее водителю. На странице было написано  крупными
русскими буквами:
   ПРЕЧИСТЕНКА, 127.
   Шофер - круглолицый, с татарским разрезом глаз и с дешевой папиросой  в
золотых зубах - посмотрел на Робина  и  осторожно  спросил,  отчаливая  от
тротуара:
   - Иностранец? German?
   Конечно, Робин мог написать ему "USA" или даже по-русски "Америка",  но
он уже знал нравы московских таксистов - скажи им, что  ты  иностранец,  и
они повезут тебя самым дальним маршрутом.  Поэтому  Робин  просто  показал
пальцем на свой закрытый рот.
   - Немой, что ли? - уже грубей сказал шофер.
   Робин кивнул и, когда через пару минут машина  остановилась  возле  его
офиса на Пречистенке, снова нашел в своем блокноте нужную страницу.
   - "Ждите!" - прочел на ней шофер и  спросил  недовольно:  -  А  сколько
ждать-то? Деньги или залог оставь!
   Робин сунул ему русскую десятитысячную купюру, показал на пальцах  "две
минуты" и, спешно выйдя  к  парадной  двери,  нажал  кнопку  звонка,  хотя
охрана, он знал, должна была видеть его и без этого - телекамеры наружного
наблюдения были поставлены тут Машковым по приказу Бруха сразу после того,
как Машков отбил у отмороженных автофургон с оборудованием. И, едва охрана
открыла Робину дверь, он взбежал  по  лестнице  в  офис  на  второй  этаж,
включил компьютер Александры  и  нетерпеливо  дождался  картинки  "Windows
3.1". Еще несколько движений "мышки", и вот он  уже  в  файле  "Staff",  и
бежит курсором по строкам до буквы "К" и строки  -  "КАНЕВСКАЯ  Александра
Андреевна - ул. Дмитрия Ульянова, 44-б, кв. 63". Перерисовав этот адрес  в
блокнот, Робин, не  обращая  внимания  на  зазвонивший  телефон,  выключил
компьютер и бегом вернулся в такси.
   - Сколько? - спросил шофер, прочитав адрес.
   Это тоже было московской  экзотикой  -  садясь  в  такси,  здесь  нужно
заранее договориться с водителем об оплате. Но как мог  Робин  знать,  где
находится улица какого-то Ульянова и сколько стоит туда доехать? Он  пожал
плечами.
   - Пятьдесят тысяч, - сказал водитель. Робин кивнул  и  показал  жестом:
"Вперед! Поехали!"
   Машина, тараня снежную метель, понеслась к Садовому кольцу.


   А в хельсинкском аэропорту Винсент в пятый раз в сердцах бросил  трубку
на рычаг телефона-автомата и пошел на посадку в самолет за толпой  русских
челноков,  волочивших  в  самолет  под  видом  ручной  клади   коробки   с
видеомагнитофонами "Филипс",  приставками  "Дэнди",  кухонными  комбайнами
"Крупc" и телевизорами "Хитачи".



   31

   Когда среди продуваемых пургой черемушкин-ских хрушоб,  больше  похожих
на стадо замерзших в ночи наполеоновских солдат, водитель  такси  все-таки
отыскал, матерясь, "этот гребаный", по его словам, дом номер  44-б,  Робин
уже утратил половину своей решительности. Но в руках у  него  были  цветы,
которые он купил по дороге, да и отступать  было  некуда  -  высадив  его,
такси тут же укатило,  желтые  огоньки  машины  разом  исчезли  в  снежной
замети.
   Прикрывая ухо от ветра и утопая ботинками в  снегу,  Робин  пробежал  к
неосвещенному подъезду, дернул дверную ручку. Но  дверь  была  закрыта,  а
рядом с ней, на стене висел железный  ящик  с  десятком  кнопок,  и  Робин
только теперь сообразил, что, не зная кода, он никогда не попадет  в  этот
дом. Однако он потыкал рукой в эти кнопки  -  безрезультатно,  конечно.  И
стучать бессмысленно - никто не услышит. Все же он  постучал,  ругая  себя
последними словами за свой же идиотизм. Без  толку.  Наверное,  летом  или
вообще в теплую погоду можно дождаться, когда кто-то  выйдет  из  подъезда
или войдет в него - в конце концов сейчас  всего  восемь  вечера.  Но  при
таком морозе и ветре...
   Чувствуя, что у него немеют от мороза уши, нос  и  колени,  а  на  этих
fucking усах, которые он завел для маскировки,  уже  наледенели  сосульки,
Робин оглянулся в поисках такси или любого иного транспорта. Но пусто было
вокруг, лишь  пурга  летала  по  темным  улицам,  как  шайка  бандитов  по
захваченному  городу.  Стоявшие  вразброс  бетонные  коробки  шестиэтажных
домов, одинаковые, как костяшки домино, заперлись  от  нее  замками  своих
парадных дверей и блекло светили в темень маленькими  желтыми  окнами.  Ни
такси, ни частника, ни даже автобусной остановки! Только жестокий мороз  и
ветер, режущий дыхание, как наждачная бумага. Fucking idiot! Ромео сраный!
Он даже не знает, в какую сторону бежать к метро! Это Россия,  идиот,  это
не Аризона и даже не Вьетнам! Там, во Вьетнаме, были москиты и джунгли, но
все-таки ты мог идти, мог ориентироваться по солнцу... А тут? Он  даже  не
знает и не видит, в какой стороне центр города...
   Робин в ожесточении снова загрохотал по  двери  обмерзающим  кулаком  и
ботинком.
   И вдруг что-то шарахнуло по кустам у  него  за  спиной  и  остервенелый
собачий лай заставил его отшатнуться. Прямо передним,  натягивая  поводок,
бесновался от злобы черный ретривер.
   - Фу! - кричал собаке мужчина с другого конца поводка. - Фу, греб  твою
мать! Да замолчи ты, сука! - и уже Робину: -Ты чо- пьяный? Или дурной? Тут
забито еще при Хрущеве! А дверь с другой стороны! Закурить не найдется?
   Робин жестами показал, что не курит,  и,  чувствуя,  что  жизни  в  нем
осталось лишь на две минуты, на негнущихся ногах  пошел  по  снегу  вокруг
дома.
   Действительно, вход в дом был с другой, тыльной стороны и - о  Господи!
спасибо тебе! - настежь распахнутая дверь сама стучалась и билась в дом от
ветра. Но ее никто не закрывал, и Робин снова  подивился  этой  загадочной
стране - зачем забивать парадные двери, если тыльные распахнуты настежь?
   Он вошел в совершенно черное парадное и перевел дыхание, чувствуя,  как
здесь, в безветрии, расслабляются его душа и легкие. Но куда идти? Нащупав
рукой стену, он пошарил по ней в поисках выключателя и не  обнаружил  его.
Сделал шаг, второй, каким-то шестым чувством предугадал ступени и пошел по
ним вверх. Откуда-то сверху просочился  неясный  свет  и  шум.  Робин  уже
уверенней взошел по лестнице к шахте лифта и нащупал кнопку.  Но  лифт  на
кнопку не  отозвался,  и  Робин,  вздохнув  и  только  теперь  различив  в
промороженном воздухе запахи кошачьей мочи и окурков, стал подниматься  по
лестнице пешком, сообразив, что квартира номер 63 должна  быть  на  шестом
этаже.
   Чем выше он восходил, тем громче становился шум  сверху,  или,  точнее,
музыка, запах марихуаны и громкие голоса.
   На площадке пятого этажа было уже светло от света, падавшего сверху,  а
на шестом...
   На шестом этаже стальная и  обезображенная  недавним  взрывом  дверь  с
номером  63  была  полуоткрыта,  из  нее-то   и   исходили   яркий   свет,
оглушительная музыка, запахи наркоты и шум голосов, а рядом с этой дверью,
у стены сидела на полу Александра - в странной, как в прострации, позе и с
остановившимся взглядом.
   Робин в изумлении остановился.
   Александра увидела его и тихо произнесла сухими губами:
   - Thank you for coming. They throw me out. (Спасибо,  что  пришли.  Они
выбросили меня.)
   "Кто? Почему?" - спросил он жестами.
   - Teenagers. They've made a pill-pad here. (Подростки. Они устроили тут
притон), - и, увидев, что он повернулся  к  двери,  добавила:  -  Нет!  Не
ходите туда!...
   Но он вошел в эту дверь, по-прежнему держа в руке букет.
   То, что он увидел, даже трудно  назвать  русским  словом  "притон"  или
английским pill-pad. А легче - хлевом или зверинцем для  пьяных  и  только
входящих в матерый возраст свиней. Огромная трехсотсвечовая лампа горела в
маленькой прихожей, заваленной куртками и другой одеждой, зато в комнате и
на кухне все верхние лампы были вывернуты и нечто вроде  красного  ночника
мигало в углу в такт оглушительной "хэви-металл". Под эту  музыку  человек
двадцать полуголых подростков от тринадцати до семнадцати лет, валяясь  на
полу, курили марихуану, пили водку, тискали таких же пьяных  и  накуренных
полуголых девчонок  и  с  хохотом  надували  гондоны,  протыкая  их  затем
сигаретами. В темном туалете трое занимались групповым сексом, а в  ванной
какой-то парень, хмельно шатаясь, слепо мочился мимо умывальной раковины.
   Робин понял, что  в  одиночку  ему  с  этим  стадом  не  справиться,  и
повернулся, чтобы  уйти.  Но  в  этот  момент  какая-то  девка,  пробегая,
выхватила у него цветы, а сзади возле уха он ощутил нож, острием впившийся
в шею.
   - Стой, бля, зарежу! - сказал ломкий мужской голос.
   Робин замер, и тут же сильный удар в спину бросил его  лицом  к  стене,
какие-то руки  ухватили  за  локти  и  за  ноги,  а  на  голову  набросили
полиэтиленовый мешок и на шею - разом затянувшуюся петлю. Поняв,  что  это
конец, Робин