его старый знакомец,  аптекарь  Косинский, сосед по квартире.  Тот имел
кое-какие диковинные монеты, а  кроме того,  располагал и каталогом генерала
Шуберта с  описанием подобной монеты.  Станислав Косинский как приобрел этот
каталог,  так  все  уши  прожужжал Обухову про  загадочный  константиновский
рубль.
     Они прошли  длинным коридором  и остановились у одной  из дверей. Сычин
постучал.
     -- Кто там? -- спросил слабый женский голос.
     --  К  вам пришли, по  поводу  монеты,  --  отозвался  Сычин,  косясь  на
квартального.
     -- Входите, там открыто.
     Обухов знаком руки велел Сычину  удалиться и  толкнул дверь. Увидев его
форменную шинель и  фуражку, из-за  стола медленно поднялась тучная, высокая
женщина с отекшим морщинистым  лицом.  Бледно-голубые  глаза  ее с  тревогой
смотрели на полицейского.
     -- Сударыня, я являюсь  квартальным надзирателем данного района. Фамилия
моя Обухов, Михаил Львович. С кем имею честь?
     -- Соболевская, Елена Леонидовна, -- женщина говорила все тем же  слабым,
болезненным голосом.  Было  видно, что она  хотела добавить  что-то  еще, но
как-то смешалась и умолкла.
     Обухов  удивился, что дама не назвалась никаким  чином. Обычно вдовы, а
квартальный ни минуты не  сомневался, что,  несмотря на отсутствие  на левой
руке  кольца,  стоящая перед ним  женщина  вдова, называются чином,  в  коем
служил  ее покойный  муж. "Коллежская  секретарша" или "майорша". Люди более
скромного  сословия  именовались  мещанками.  Но в Соболевской чувствовалась
дворянская стать, и это молчание его удивило.
     --  Присядьте,  сударыня,  я  знаю, у  вас  больные  ноги, --  милостливо
разрешил Михаил Львович. После этого он продолжил разговор более официальным
тоном.
     -- По каким делам находитесь в столице?
     -- Я приехала из Тобольска с ходатайством о предоставлении мне пенсии по
поводу  погибшего  в  Крымскую кампанию  сына, --  заученным тоном отозвалась
женщина.
     -- Ваш  сын  находился в Севастополе? --  слегка  смягчив  голос, спросил
квартальный.
     -- Нет, он сражался в войсках светлейшего князя Меньшикова. Погиб в бою.
     -- В каком чине?
     -- Поручик от артиллерии.
     -- Выражаю вам свое соболезнование, -- склонил голову Обухов, впрочем, не
сняв при  этом  фуражки. Затем  он машинально, по привычке, сделал два  шага
влево, затем прошел  назад и,  только  выдержав паузу, протянул  Соболевской
странную монету.
     -- Скажите, сударыня, откуда это у вас?
     Лицо женщины дрогнуло, но ответила она так  же твердо, хотя по-прежнему
тихим голосом.
     -- Эту монету подарил  мне муж  мой,  Соболевский Алексей Александрович,
еще будучи моим женихом.
     -- Подобные  монеты не имели хождения в Российской империи. И императора
Константина Первого, изволю вам напомнить, не было.
     --  Да,  я знаю.  Как мне объяснял покойный  муж,  подобных  монет  было
отпечатано   всего   несколько   экземпляров.   Произошло   это   в   период
междуцарствия, после смерти  Александра Благословенного и  воцарения Николая
Павловича.  В это время Алеша служил в Министерстве  финансов  чиновником по
особым  поручениям,  --  Соболевская   торопливо  открыла  небольшую  дамскую
сумочку, обшитую мелким вытертым бисером, и протянула квартальному сложенный
вчетверо листок. -- Это собственноручное объяснение Алексея  Александровича о
том, как к нему попала монета.
     Обухов быстро прочитал листок, задержал  взгляд на подписи Соболевского
и положил бумагу на стол.
     -- Как же вы после этого очутились в Тобольске? -- спросил он.
     --  Алешу  перевели  сначала  в  Сызрань,  ну а потом  уже  в  Тобольск,
управляющим государственного банка, -- пояснила Соболевская.
     Обухов удивился.
     "В такие места обычно отправляют за провинность. Карьера явно шла вниз.
И зачем она  хлопочет о  пенсии за  сына, ведь банкир даже в  Тобольске  как
минимум на  два чина выше в табели о рангах,  чем поручик артиллерии?  У его
семьи и пенсия должна быть выше."
     -- Мой муж умер в пятидесятом году, -- как-то поспешно  добавила женщина,
и это отнюдь не развеяло недоумения Обухова.
     -- Меня заинтересовала эта вещичка, -- квартальный надзиратель покрутил в
пальцах монету. --  Ваше счастье, что она  попала именно ко мне. Любой другой
полицейский  чин  просто бы завел дознание по столь необычному случаю. А оно
могло кончиться плохо, вплоть до заведения  дела о распространении фальшивых
государственных знаков.
     Обухов значительно  посмотрел на вдову.  Соболевская  явно растерялась,
лицо ее побледнело. Она никак не думала, что дело может повернуться подобным
образом.  Как  раз  на такую реакцию и  рассчитывал  чрезвычайно  опытный  в
психологии квартальный.  Сделав традиционных два  шага влево и вернувшись на
место, он нанес свой главный удар:
     -- Я могу предложить вам за эту монету тридцать рублей ассигнациями.
     -- Всего лишь?!  -- вырвалось из уст вдовы. --  Но Алеша говорил, что  она
стоит гораздо больше. Я рассчитывала ее продать хотя бы рублей за... триста.
     Обухов засмеялся. Делал  он это тяжело, равномерно. У квартального даже
лицо  побагровело,  перед  глазами  поплыли  яркие извивающиеся светлячки, в
голову ударил прилив крови, что с ним частенько случалось в последнее время.
Отсмеявшись, он вытащил из внутреннего кармана шинели портмоне и положил  на
стол перед Соболевской три десятирублевых банковских билета.
     -- Берите, это все, что могу вам предложить.
     --  Но  хотя бы еще сто рублей! -- умоляющим тоном попросила вдова.  --  У
меня  не  осталось  в  столице   ни   друзей,  ни   родных.  А  мне  жить  в
Санкт-Петербурге еще  как  минимум  два  месяца, я уже и  кольцо обручальное
заложила в ломбард, последнюю память о муже.
     Обухов отрицательно покачал головой:
     -- Увы, ничем не могу помочь. Желаю удачи в делах, мадам!
     Квартальный  сделал  под   козырек,  отвернулся  и  вышел  из  комнаты,
скользнув  цепким взглядом  по  фигуре Сычина,  еле успевшего  отскочить  от
замочной скважины. Полицейский сделал два шага вперед, но  затем обернулся к
старику.
     -- А ты, милейший, запомни: три покойника за неделю -- это слишком много!
У тебя меблированные комнаты, а не лазарет. Смотри мне!
     Произведя это  внушение, Обухов  покинул столь нелюбимое  им заведение,
пробормотав на ходу:
     -- И все-таки здесь воняет лошадьми.
     А  Сычин, проводив  квартального  взглядом,  разогнулся,  стер  с  лица
угодливую улыбку и без стука вошел в двенадцатый номер.
     В  тот же вечер Обухов, облаченный в  домашний  халат,  при свете шести
свечей разглядывал в большую лупу свое  приобретение. Позаимствовав у  вдовы
аптекаря  медицинские  весы, он уже  убедился, что вес монеты  соответствует
выбитому  номиналу.  Удивило   квартального,   что  на  гурте  монеты  также
присутствовала   соответствующая  надпись.  В  купленном  у  той   же  вдовы
Косинского каталоге Шуберта про это ничего не было сказано. Но вглядываясь в
четко прорисованный профиль Константина, изображение орла, расположение цифр
и букв, Обухов снова и  снова убеждался,  что это подлинник, а  не кустарная
подделка.  За  этим  рублевиком   явно   просматривался  Санкт-Петербургский
монетный двор.
     Отложив, наконец, монету  в сторону, Михаил Львович откинулся на спинку
стула  и  довольно улыбнулся. Приятное ощущение редкой удачи переполнило его
душу благостной расслабленностью.
     "Жалко, что  поляк  не  дожил  до этого  дня, --  подумал полицейский  о
Косинском.  --  Вот  бы я  утер  ему  нос. Впрочем, я  и  так  перекупил  его
коллекцию. Тридцать старинных монет  за пятьдесят рублей, весьма по-божески.
Надо  бы  еще  навести  справки  про этих  Соболевских  -- нет ли тут  какого
подвоха".
     В  архив  он   сумел   выбраться  лишь  через  три  дня.   Подвернулась
необходимость   навести   справки  об  одном  попе-расстриге  из  Тобольска,
задержанном в  трактире за редкостное буйство с  членовредительством. В этот
же запрос Обухов вписал и Соболевского, а зная о сроках прохождения подобных
бумаг  в канцеляриях,  квартальный  в  архив  отправился  сам.  Имел  он там
кое-каких старых знакомых, так что тем же вечером опять у  себя на  квартире
Обухов  перечитывал полученную справку: "Коллежский асессор Соболевский А.А.
за растрату государственных средств  отдан  под  суд  и лишен всех званий  и
чинов.  Умер  в  тюрьме  во  время  дознания по  причине  слабого  здоровья,
подорванного постоянным пьянством. Сын означенного Соболевского  обучался  в
кадетском  корпусе за казенный кошт. Выпущен из училища в 1854  году в  чине
подпоручика."
     "Теперь понятно, почему Соболевская вела себя столь странно", -- подумал
Обухов  и  аккуратно   подклеил  справку  в  черную  коленкоровую   тетрадь,
позаимствованную  им из казенной  части. Ранее он  туда  же  вклеил  листок,
полученный  от  Соболевской,  тщательно,  хотя и  формальным языком,  вписал
подробности получения им монеты.
     Обухов  привык  к  педантизму  в канцелярских делах, подобную  привычку
переносил  и  на  личную  жизнь.  Уже  засыпая,  квартальный  подумал: "Надо
заказать для этой монеты особую коробочку. Все-таки вещь редкая".
     Спустя  три  недели  после  того  памятного  торга  Обухов  неторопливо
шествовал от  своего  дома  к полицейскому  участку.  Чуть  впереди  него из
переулка  вывернули  дроги  на  санном ходу с  парой  невзрачных  лошаденок,
понукаемых оборванцем  кучером. На санях что-то лежало,  прикрытое  дерюгой.
Квартальный  сразу  понял, что  везут  покойника. Это  негласно подтверждала
внушительная  фигура Жмыхова,  двигавшегося рядом  с  санями.  Оглянувшись и
увидев  своего  непосредственного  начальника,  городовой  приказал  вознице
остановиться и рявкнул свое звероподобное:
     -- Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
     -- Здорово, братец, кого везешь?
     --  Покойницу нашли, ваш благородь,  на Волчьем пустыре. Судя по  всему,
замерзла.
     -- Покажи.
     Жмыхов с готовностью склонился над дрогами, но предупредил:
     -- Лицо и ноги собаки объели, ваш бродь.
     Зрелище было, конечно, ужасное,  но  Обухов в жизни  видел  и не такое.
Посмотрев   на   красную   маску,   оставшуюся  вместо   лица,   квартальный
перекрестился,  хотел было  уже сказать,  чтобы городовой прикрыл  тело,  но
неожиданно  узнал  бисерную   сумочку,  навек  зажатую  в  побелевших  руках
покойной.  У  Михаила  Львовича  даже  рука  застыла  в  последнем  движении
крестного  знамения,  у  левого  плеча.  Чуть  растерянно  он  посмотрел  на
городового, потом спросил:
     -- Так ты думаешь, она сама замерзла?
     --  Так точно, ваш  бродь! Видите,  -- Жмыхов показал на странно согнутые
ноги и руки покойной. -- Сидела на пеньке, потом замерзла и завалилась набок.
А может, это ее собаки свалили.
     "Сычин все-таки выгнал ее из своих вонючих номеров,"  -- подумал Обухов,
совершая еще одно крестное знамение.
     -- Ну вези ее дальше, на съезжую. Я сейчас подойду.
     Он  еще раз глянул на  зажатую  в  руках покойной  вытертую  сумочку  с
остатками бисера и сделал разрешающий жест саням двигаться дальше.
     Отстав подальше от печального обоза, Обухов остановился на перекрестке,
нашел  глазами кресты ближайшей  церкви и,  сняв свою форменную  мерлушковую
шапку, снова  перекрестился. Впервые  за  долгие  годы в душе у полицейского
шевельнулось что-то  вроде угрызения совести. Это чувство как-то притупилось
под  воздействием ежедневно  встречаемой им  мерзости  и  грязи. Уже уходя с
перекрестка, Обухов пробормотал себе под нос:
     -- Надо будет заказать молебен за упокой ее души.

     Часть вторая
1. СТУПЕНИ ВНИЗ.
     Силин   буквально  в  последнюю  секунду  успел  вскочить  на  утреннюю
электричку. Первые полчаса он простоял в тамбуре, народу было полно, в вагон
не пробиться, да  он  и не пытался это сделать. Нумизмат боялся оказаться на
свету при народе. Ему казалось, что все сразу поймут, что этой ночью он убил
троих человек. Это было глупо, но никакие попытки разума не могли перебороть
этот  глубинный,   подсознательный  страх.  Потом  повседневная  толкучка  и
обыденные разговоры пассажиров постепенно  успокоили его,  он даже задремал,
привалившись спиной к подрагивающей стенке вагона.  Слишком уж его  вымотала
физически эта чудовищная ночь. Когда пассажиры немного рассеялись, Нумизмату
даже  удалось  сесть. Здесь,  в  тепле,  усталость  навалилась на  него  как
чугунная  плита.   Он  уснул   в   неудобной,   неестественной   позе,  весь
перекосившись в сторону прохода и лишь чудом не теряя равновесия.
     Проснулся он  растревоженный всеобщим  исходом  пассажиров  на конечной
остановке  в Железногорске. Растирая затекшую шею, Михаил  пытался вспомнить
оборванный сон, что-то  неприятное, страшное, с кровью и белым  снегом.  Что
это могло быть? Угрызения совести?  Но  он не чувствовал себя  виноватым. Он
думал по-прежнему со злостью и  отчаянием: они, все те,  кто  вокруг,  -- они
виноваты в том, что он сотворил. Его вынудили поступить именно так. Но тогда
какого же черта ему снится эта кровавая ересь?
     В  подобных  раздумьях он поднялся со  всеми на виадук.  Уже  ступив на
лестницу,  ведущую вниз, Силин очнулся  от своих раздумий и  увидел две пары
глаз, направленных персонально на него. Принадлежали эти  глаза двум молодым
парням,  одетым  в  сизые  милицейские  шинели. Нумизмата мгновенно пронзило
жуткое подозрение, что ждут  они  именно его. Правда, иногда оба милиционера
поглядывали  по  сторонам, провожая взглядами наиболее симпатичных девчонок,
но  глаза  их  неизменно возвращались к  Силину.  А  тот шел все медленней и
медленней.  Толпа обтекала его со всех сторон, подобно воде  в горном ручье,
обтачивающей  упавший  туда  валун.  Каждая ступенька вниз  давалась  ему  с
трудом, тело словно задеревенело и не желало  двигаться. Правая рука Михаила
касалась кармана,  где  по-прежнему  лежал  пистолет,  но  у  него  даже  не
возникало мысли воспользоваться им,  настолько его  парализовал подступивший
страх.
     Михаил  старался не  смотреть  на  стражей порядка,  но  получалось все
наоборот.  Вот  один из них поглубже затянулся сигаретой и бросил  окурок  в
урну. До них оставалось не более двух метров, каких-то пять ступенек.
     "Сейчас начнется," -- подумал Силин. Но вместо этого милиционер взглянул
на часы и сказал своего напарнику:
     -- Пошли, Петро, наше время вышло.
     Остановившись  у  начала  лестницы,  Михаил  смотрел  в спины  уходящим
стражам порядка, и нервная дрожь пробирала его ничуть  не меньше, чем тогда,
в ванной, когда он  оттирал окровавленные  руки. Он не думал, что ему  будет
так трудно жить с этим своим новым прошлым.
     По  улицам города  Нумизмат  шел с  чувством, что  все прохожие смотрят
только на него. У зеркальной витрины одного из  магазинов он остановился. На
него  смотрел  высокий угрюмый человек  в нелепой  серой куртке,  с  большой
бородой, длинными, разбросанными по плечам волосами  и  в безобразной черной
шляпе с обвисшими полями. Михаил ужаснулся. То, что  он годами культивировал
в себе  -- свою непохожесть,  исключительность даже во внешнем облике, теперь
работало против него.
     "Господи, да я же как белая ворона! Все так и будут пялиться на меня. А
если милиция еще и на след напала, то это вообще труба! Меня задержит первый
же патруль."
     Немного поразмыслив, Михаил все же успокоился.
     "Нет, это вряд  ли.  Как они  могут узнать?  Раньше  я не  привлекался,
отпечатков пальцев с меня не снимали. Нет, зря я волнуюсь."
     Но именно в  это  время  в  милиции уже  точно знали,  что Михаил Силин
опасен для общества.
     Все  могло  бы  получиться иначе, тело участкового  Жучкова  обнаружили
примерно в одно время со следами бойни в "Золотом баре".  По случайности это
дело  досталось  Филиппову. Стоя  у подъезда под  продолжающимся  дождем, он
наблюдал, как  собака мучительно пытается взять след в разгулявшейся  водной
стихии. Точно такой же процесс происходил и  в голове  следователя. Филиппов
чувствовал, что уже видел недавно этот самый  адрес: "Короткий переулок, дом
восемь, квартира семь". И лишь когда огорченный кинолог подошел сказать ему,
что все напрасно, Филиппов вспомнил!
     "Это  же адрес того чокнутого коллекционера! Как его?  Силина. Только у
того квартира шесть, а у Жучкова семь."
     -- Не,  не получается, бесполезно... -- начал было проводник, но Филиппов
тут же прервал его:
     -- Ну- ка, попробуй завести ее в соседний подъезд...
     К их удивлению, уже в тамбуре собака встрепенулась и уверенно рванулась
вперед. Когда овчарка остановилась перед дверью с номером шесть, Филиппов не
почувствовал радости. Наоборот, какое-то опустошение в душе.
     На длительные звонки  и стук  в  дверь никто  не  отвечал. А собака все
рвалась вперед, лаяла и царапала лапами железную дверь.
     -- Ну, что делать будем? -- спросил кинолог.
     -- Дверь ломать надо, -- посоветовал оперативник.
     --  Ее  фиг  сломаешь, железо четырехмиллиметровое  и  замочек хитрый, --
скептично хмыкнул проводник.
     --   Погодите  ломать,  --  остановил  спор  Филиппов.   Его  уже  мучили
предчувствия  больших  неприятностей.  --  Ты  поищи  лестницу  подлинней,  --
приказал он оперативнику, затем повернулся к кинологу и двум милиционерам. --
А вы оставайтесь здесь. Схожу я, позвонить надо.
     Спустившись вниз, он  сел  в патрульный "жигуленок" и запросил дежурную
часть:
     --  Дежурный,   это  Филиппов.  Есть  ли  за  эту  ночь  происшествия  с
применением огнестрельного оружия?
     -- Да, с час назад убит Гаранин и еще двое, прямо в "Золотом баре".
     -- Вот как, и кто там работает?
     -- Поморцев.
     В это время  появился  оперативник, еле волочивший огромную  деревянную
лестницу. Филиппов крикнул ему, не выходя из машины.
     -- Залезь, посмотри в окно. Больше ничего не делай.
     Через  пять минут патрульная машина затормозила  около "Золотого бара".
Филиппов пробился  через толпу  милиционеров,  экспертов, работников бара и,
найдя у стойки следователя Поморцева, развернул его за рукав лицом к себе:
     -- Юр, давай  спорить  на литр  водки,  что я угадаю,  из  чего грохнули
Гараню?
     --  Спорить  с  тобой  я не буду, -- рассмеялся следователь. Оба они были
ровесниками, друзьями,  прекрасно знали друг друга  и  уже долго варились  в
одном  котле  повседневного свечинского  криминала. --  Но так и  быть,  литр
пополам. Валяй!
     -- ПМ.
     -- Точно, все гильзы от "Макарова".
     -- У тебя еще что-нибудь есть?
     -- Все. Пальчики, отпечатки сапог...
     -- Ребристый протектор елочкой, размер сорок три!
     -- Верно, -- с заметным удивлением кивнул головой Поморцев.
     -- Ну, тогда я тебе точно могу назвать убийцу нашего Аль-Капоне...
     К десяти  часам  дня приметы Нумизмата были разосланы  по всей области.
Высокий, чуть сутуловатый,  в черной шляпе, с длинными волосами и окладистой
бородой.
     Но к этому времени у Силина не  было уже  ни бороды,  ни длинных волос.
Единственное,  он  позволил  оставить девчонкам  из  парикмахерского  салона
небольшие рыжеватые  усы.  Черную  шляпу  Михаил выбросил  еще до  захода  в
парикмахерскую,  в одном  из  магазинов  купил  кожаную кепку.  Не вставая с
кресла,  Нумизмат  долго  разглядывал  себя  в  зеркале,  привыкая  к  новой
внешности.  Лишившись своего  "библейского  облика",  он  сильно  изменился,
помолодел, длинное  лицо  его уже  не выглядело угрюмым. Усмехнувшись, Силин
очень даже мило, с улыбкой распрощался с веселыми парикмахершами.
     После этого Нумизмат уже  спокойно отправился по  адресу,  указанному в
записке: "Улица Ленина, дом семь, квартира один".
2. О ВРЕДЕ ОТГУЛОВ.
     Если  бы  Юрий Пахомович Зубанов  знал,  что  его  ожидает впереди,  то
никогда бы не совершил того, что сделал в девять  часов утра. Среднего роста
и средней полноты мужчина лет пятидесяти, с округлым приятным лиц