лянулись.
     -- Как ты думаешь, это они? -- приглушив голос, спросил Сергей.
     -- Не  знаю,  может,  просто  случайность,  --  ответил Нумизмат,  а  сам
подумал: "Судя  по  тому,  как  они в  нас  вцепились, это  именно та  самая
"шестерка".
     Озвучивать  свои  мысли  он не  стал, Марина  и  без  того пребывала  в
подавленном состоянии.  Но  примус они  на всякий случай  развели так, чтобы
света не было видно  с дороги. После ужина с уже традиционными блюдами Силин
предложил:
     -- Давайте спать, а я посижу, покараулю. Выдрыхся за день.
     Марина сразу же  залезла в кабину и нахохлившимся воробьем пристроилась
в углу, завернувшись в байковое  одеяло. Нумизмат  тем временем тормознул ее
мужа, отвел в сторону и тихо сказал ему на ухо:
     -- Мне все-таки кажется, что это они. На,  возьми на всякий случай.  Это
лучше, чем монтировка.
     Сергей  опустил  глаза и  понял,  что Михаил протягивает  ему пистолет.
Неуверенным жестом он принял оружие, только спросил:
     -- А как же ты?
     -- У меня еще есть, -- успокоил его Нумизмат.
     Сунув  пистолет  в карман куртки, Сергей своей  подпрыгивающей походкой
отправился к кабине. Минут через пять, заглянув  через лобовое стекло, Силин
убедился, что оба супруга мирно спят.
     "Хорошо быть молодыми, -- подумал Михаил  с некоторым сожалением. -- Даже
такие встряски для них ерунда. А тут чувствуешь себя столетним стариком".
     Местом своего поста Силин избрал верх  тента. Закинув туда новую куртку
и пристроив вместо подушки сумку  -- с  ней  он  старался не  расставаться, --
Нумизмат  довольно комфортабельно  устроился  на  тугом  брезенте.  Он долго
лежал, вслушиваясь в  хрупкую ночную  тишину.  Холод и  чувство  тревоги  не
покидали его. Если первое было  уже привычным, то тревога показалась  Силину
совсем не ко времени. Никто не сунется искать  их в ночном лесу, проще найти
иголку в стоге сена, но что-то все же волновало Михаила, наползал из глубины
души  беспричинный страх.  Чтобы  как-то  отвлечься,  он перевернулся  лицом
вверх,  и  сразу  громада  звездного   неба  словно   придавила  его   своей
бесконечностью.  Осенние  дожди промыли запылившуюся за  лето  хрупкую линзу
небесного стекла.  Нумизмат никогда еще не видел такого количества звезд. Он
давно уже не смотрел на небо.
     "Как они красивы, -- подумал Силин,  -- как монеты." И невольно мысли его
снова  вернулись к коллекции,  в памяти  своей он  перебирал одну  монету за
другой.  Постепенно все  звезды  превратилась  в  монеты,  они  подрагивали,
вращаясь вокруг  своей  оси,  даже  слегка позванивали.  Под  этот  перезвон
Нумизмат постепенно погрузился в сон. На лице его застыла улыбка счастья. Во
сне он тоже видел свою коллекцию.
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ
     Мезенцев.1924 год.
     В шестом часу  вечера профессор Мезенцев закончил прием больных у  себя
на  квартире,  но засиделся  в  кабинете,  раздумывая  над  сложным  случаем
последнего пациента. Он перебрал несколько монографий, но  было похоже,  что
клиент  его  обречен.  Тут в  дверь постучали,  затем появилось плоское, как
блин, лицо Агафьи, прислуги.
     --  Там к  вам  какая-то  дама  пришла, -- объявила  несколько  туповатая
чухонка.
     -- Что еще за дама? Прием окончен, ты же знаешь!
     -- Я ей так и сказала, но она не уходит. Одета прилично.
     -- Ну хорошо, веди! -- раздраженным тоном велел профессор, а сам подумал:
"Кто  бы это  ни  был, потребую, чтобы  пришла  завтра. Черт  знает  что!  И
большевики,  и нэпманы  --  все считают  себя хозяевами  жизни и  приходят на
прием, когда им заблагорассудится!"
     Раздражение Мезенцева можно было понять. Хотя петербургское руководство
большевиков благоволило к профессору и  охотно пользовалось его услугами, но
бесцеремонность,  свойственная  этой   хамоватой  публике,  всегда  коробила
старого  врача. В свое время он врачевал даже членов императорской фамилии и
привык  к  совсем  иным  манерам  и  нравам. А  тут  еще  этот  новый  класс
буржуев-нуворишей...  У  Мезенцева  сложилось  впечатление,  что те  спешили
успеть  все:  разбогатели и теперь,  как свиньи  в луже, желают  купаться  в
роскоши и разврате. Болезни новых господ  происходили от чрезмерной  похоти,
обжорства и страха потерять все это.
     Несмотря  на свое раздражение, профессор  встал,  когда в кабинет вошла
женщина. Одета она была по нынешней моде: короткое  синего цвета платье чуть
прикрывало колени,  свободный покрой не обозначивал талии, на голове круглая
шляпка без полей, но с синей ленточкой в тон платью.  Пожалуй, выбивалась из
этого стиля Коко Шанель только сумочка в руках дамы --  она казалась  для нее
слишком  большой. Профессор сразу  определил  возраст посетительницы:  около
пятидесяти.  Чувствовалось,  что женщина когда-то была очень  хороша  собой,
высокого роста, с красивой фигурой, волосы коротко стрижены.
     --  Добрый вечер, сударыня. -- Раздражение профессора проявилось только в
некоторой сухости голоса, сказывался врожденный  такт и воспитание истинного
интеллигента. -- Я сожалею, но прием на сегодня  у меня закончен, но я мог бы
принять вас завтра с утра.
     -- Я знаю, что  вы закончили прием,  поэтому и пришла, -- довольно резким
тоном оборвала его  посетительница.  Усевшись в кресло, она закинула ногу на
ногу  и  спросила  у  ошеломленного  врача:  --  Вы  меня  не узнаете,  Павел
Николаевич?
     Профессор  машинальным жестом  включил настольную  лампу, всмотрелся  в
лицо женщины. Глаза его расширились.
     -- Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!...
     -- Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.
     -- Да-да, вы правы! -- закивал  головой врач. Стремительно выскочив из-за
стола, он подбежал к двери и закрыл ее на ключ.
     Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.
     -- Что, по-прежнему опасаетесь  бурного  темперамента Нины Андреевны?  --
спросила она.
     -- Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.
     -- Извините, я не знала.
     --  Сейчас у  меня другая жена, ребенку  два года, -- пояснил  профессор,
усаживаясь  за  стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: -- Вы по-прежнему
курите?
     -- Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.
     Закурив, Щербатова похвалила табак.
     -- Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.
     Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что
время  делает  с людьми. Когда-то  у него  с  этой женщиной был  потрясающий
роман!  Начался он в девятьсот  шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев
же был молод,  благополучен и популярен как врач. Высокого  роста, худой, но
очень  подвижный,  он производил  на дам неотразимое впечатление своим  чуть
демоническим лицом:  большие  темные глаза,  высокий лоб,  небольшая бородка
эспаньолкой. Пришла как-то на прием к нему и княгиня Щербатова.  Ей было уже
за тридцать, но хороша  она была необыкновенно:  божественная фигура, чистая
белая кожа, короткий, чуть вздернутый носик и  необычные глаза цвета темного
уральского  малахита.  Тогда  он,  помнится,  нашел   у  нее  только  легкое
переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.
     -- Вам  надо  на  время забыть про все  коммерческие  дела,  куда-нибудь
съездить, например, в Париж, летом -- в Ниццу.  Ну и... выйти замуж  или хотя
бы завести любовника.
     Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком.  Она откинулась назад,
раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:
     -- Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.
     Мезенцев не  устоял.  Роман их длился  долго, то затихая,  то вспыхивая
вновь.  Жена устраивала  доктору грандиозные скандалы, он божился,  что  все
кончено,  раз  и навсегда.  Но  возвращалась  из своих  бесконечных  деловых
поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке ее серебристый смех и
мчался к ней, как бабочка к нектару.
     Лишь  война  смогла  прервать эту затянувшуюся и мучительную для  обоих
связь. Профессора  сразу призвали в  армию,  сначала начальником санитарного
поезда,  затем  повысили  до  главного  медика целого  фронта.  Волею  судеб
Мезенцева прибило к  большевистскому  берегу. Более того, он  вошел в  элиту
докторов,  врачующих  верхушку   революционеров.  Самого   Ленина   довелось
консультировать    после    покушения   Фанни    Каплан.    О   судьбе    же
Щербатовой-Бураевой  до  него доходили  странные  слухи,  больше  похожие на
легенды.
     -- Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?
     Женщина невесело улыбнулась:
     -- О,  чего только не довелось  испытать,  куда  только  судьба меня  не
заносила!
     От  былого серебра в голосе не осталось  и следа, глаза словно выцвели.
По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.
     -- Революция застала меня на юге, в Ростове.  Я спокойно могла бы уехать
из страны,  но  по дурости  своей ввязалась во  всю  эту заваруху. Чем могла
помогала  белому  движению.  Сначала  деньгами,  потом  влезла  с головой  в
армейскую  жизнь, построила на  собственном заводе бронепоезд и  моталась на
нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот,
вплоть  до  отступления в Крым  в двадцатом. Непременно бы  эвакуировалась с
Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все  это жуткое время.
Слава Богу, после тифа меня мало  кто узнает, а то бы  давно расстреляли еще
тогда, в Крыму... Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не
выдали  ЧК.  Вспоминать неохота. Крупные города  обходила стороной:  слишком
многие там  знали  меня в лицо. Все больше по  селам да  по станицам. Дольше
всего задержалась на Дону, учительствовала,  и все ждала, что снова полыхнет
вольный Дон, но... Раздобыла новые документы -- слава Богу, мир не без добрых
людей. И вот вчера добралась до Петербурга.
     -- Но это опасно! -- вырвалось у Мезенцева.
     -- Я знаю, но я здесь ненадолго.
     Княгиня решительным  жестом загасила  в пепельнице окурок,  вздохнула и
начала разговор о самом главном.
     -- Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо
ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю
вам вот это.
     Она достала из  своей сумочки небольшую  черную  шкатулочку и черную же
старинного вида тетрадь.
     -- Я помню,  что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла  к вам.
Только  вы  можете  понять истинную ценность этой  монеты,  к  тому  же  это
единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.
     Рассмотрев  монету  и  полистав  тетрадь, Мезенцев  изменился  в  лице,
выскочил из кабинета и вскоре вернулся  с толстым каталогом  и лупой. Гостья
слышала,  как в  коридоре он сказал кому-то: "Ужинать  не буду, садитесь без
меня". Профессор настолько увлекся изучением новой  монеты, что совсем забыл
о хозяйке уникума.  А та в это  время думала о  нем. "Да, постарел ты, Паша.
Высох,  поседел.  Уже  не  тот  испанский  змей-искуситель,  конкистадор.  И
бороденка поредела.  Скорее донкихот. Хорошо  устроился и при этой власти, я
бы  так  не смогла. И  новая  жена  ни разу не постучала в кабинет,  значит,
теперь ты командуешь в доме, а не она".
     Наконец профессор  оторвался от  тетради  и сказал скорее сам себе, чем
Елизавете Викентьевне:
     -- Да,  впечатляет. Похоже,  это  единственный  константиновский  рубль,
оставшийся в частных руках в России. Насколько я знаю, три остальных монеты,
Великого  князя  Сергея  Александровича,  принца  Александра  Гессенского  и
Великого князя  Георгия Михайловича,  вывезены  за  рубеж. Остались лишь два
экземпляра:  один  в  Эрмитаже,  а  тот  что  раньше  принадлежал Александру
Второму, -- в Историческом музее.  Как же вам удалось сохранить  его  в такое
время?
     --  Это  не моя заслуга, -- призналась женщина. -- Я отдала ее на хранение
своей няньке.  Она переехала  в  Москву,  я  ее нашла за  неделю  до смерти,
успела.  Еще немного,  и она бы  исчезла  без  следа. Во многом это памятная
вещица.  Слишком  много  она  перевернула  в  нашей  жизни. Это  было  такое
потрясение: смерть отца, его  предсмертная записка, эта  тетрадь... Скромная
благородная барышня узнает,  что  ее  обожаемый  отец  не всегда  был  такой
честный. К  сожалению,  мой  муж  тоже не оказался идеальным мужчиной.  Года
через  три  после свадьбы он охладел ко  мне. По долгу  службы он  частенько
оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском
порту у  него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре,
дела  на  заводах  шли  все  хуже,  многие из них уже не  приносили прибыли.
Миллионы отца  таяли  как  снег, на Андрея  надежды не было,  пришлось самой
ввязываться во все дела. Первые три года  я только училась.  Финансы, банки,
кредиты,  технология  производства. К тому же в это время  родился  Николай.
Тяжело пришлось, но, видно,  что-то  мне  передалось от  отца. Еще через три
года   все  мои  предприятия  приносили  устойчивый  доход.   С  Андреем  мы
по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А
у него море, карты, женщины.
     Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:
     --  Грешно  признаться, но  когда меня известили, что мой  муж  погиб  в
Цусимском   сражении  на  броненосце   "Бородино",  я   испытала   некоторое
облегчение. Для него  это была  достойная  смерть,  а для меня -- избавление.
Потом я встретила вас. Признаться, ни о  чем прошедшем я не жалею.  Это были
лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.
     Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.
     -- Я объясню зачем, --  продолжила княгиня.  -- Сейчас многие возвращаются
из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей  Толстой вернулся,  генерал
Слащов, вот бы я никогда не  подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю
по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в
Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным
человеком, иначе  я давно  сидела  бы  на Лубянке. Кроме того, он принес мне
потрясающую  новость. Оказывается, мой сын  Николай  жив. В  свое время  мне
сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом
деле ему удалось  бежать из Иркутска. Через Китай и Японию  он перебрался  в
Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом,  как большинство  русских
офицеров.  Женился  на  француженке,  у них даже есть сын.  Такое  внезапное
воскрешение  сына  и  появление внука  ошеломило меня. Уже два  месяца я  не
нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей  воле,
по воле Бога или  других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши
жертвы были абсолютно  напрасны.  Народ  сам себе выбрал царя  по  образу  и
подобию  своему. Народу-хаму на  престоле нужен и царь-хам, неважно, как его
зовут --  Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к  внуку. Подержать
его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут
провести нас через финскую границу. Но стоит это  дорого. Поэтому я и  прошу
такую сумму.
     Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на
Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень
не любил этот взгляд. Создавалось полное  впечатление, что вместо красивой и
томной женщины,  только  что  млевшей в его  объятиях, появлялась строгая  и
властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.
     --  Да,  конечно,  можете  не сомневаться, Лизавета Викентьевна.  Сейчас
принесу.
     Он ушел  в соседнюю комнату и вскоре вернулся с деньгами.  Передавая их
княгине, он спросил:
     -- Надеюсь, это дело верное? Проводник надежен?
     -- Да, он уже давно занимается этим делом.
     Когда  она укладывала деньги в сумку, Мезенцев заметил в ней блеснувший
вороненой сталью револьвер.
     -- Куда теперь? -- спросил врач.
     -- На вокзал. Через полчаса поезд, это  недалеко,  говорят, километрах в
пяти от Выборга. Завтра я стану свободной.
     Мезенцев сам проводил ее  до  двери, на прощанье  Елизавета Викентьевна
поцеловала его в щеку.
     -- Спасибо, Павел. Знаешь, я ни на секунду не сомневалась в тебе.
     Закрыв дверь, Мезенцев вернулся в кабинет, подошел к окну и увидел, как
его гостья переходит улицу.  Она очень спешила, все поглядывала на часы и не
заметила  то,  что  увидел  профессор.  Дворник  соседнего  дома  по фамилии
Кузоватый,  до  того мирно стоявший со своей метлой,  завидя проходящую мимо
женщину,  вдруг  переменился  в  лице  и  даже  выронил  скрученную уже было
самокрутку. У Мезенцева все похолодело в душе. Кузоватый и в царские времена
считался первейшим стукачом, не оставил он этого ремесла и при новой власти.
     "Донесет, без  сомнения  донесет! -- с ужасом  подумал  Мезенцев. -- А из
старых  жильцов в  нашем доме остался только  я. Про наш роман с  Бураевой в
Петербурге знали многие. Они поймут, что княгиня приходила ко мне."
     Елизавета Викентьевна заметила только внешние перемены в  облике своего
любовника.  На  самом  деле профессор  давно уже сломался  и  внутренне.  Он
слишком  близко  знал  власти предержащие  нынешнего  режима. Помнил  серого
невзрачного  палача Урицкого,  лечил опухшего жабообразного Зиновьева. Людям
этой  формации  ничего не стоило послать под нож  гильотины  полстраны.  Что
значит  для них жизнь  одного,  хотя  и очень  хорошего  врача?! И тогда его
многочисленная горячо  любимая семья останется без  кормильца.  Больше всего
Мезенцев любил своего сына, позднюю радость, наследника фамилии.
     Два часа профессор провел  в  тягчайших душевных муках. Наконец он снял
трубку телефона и сказал робким, не похожим на свой обычный голосом:
     -- Барышня, мне ОГПУ. Соедините меня с товарищем Глебом Бокием...
     Вырезка из газеты:
     "Нашими доблестными пограничниками  в районе  финской границы пресечена
попытка группы  бывших  буржуев перебраться  в их капиталистический  рай.  В
завязавшейся перестрелке все четверо  перебежчиков были  убиты, в  том числе
одна  женщина.  Легкое  ранение  получил красноармеец Семенов.  Слава  нашим
недремлющим стражам границы!"
14. УТРО НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ.
     Силин  проснулся еще ночью,  от холода.  Его  удивили  две вещи:  небо,
затянутое сплошной  пеленой и  не пропускающее блеска  звезд, и то,  что  он
кое-что запомнил из сна.  Какие-то обрывки, что-то, связанное с его  любимой
монетой, лица людей, мужчины и женщины, некоторые фразы, даже запах хорошего
табака. Раньше от  него ускользало  все,  оставалась лишь досада,  что он не
может ничего вспомнить.
     Приподняв голову, Нумизмат осмотрелся, все было спокойно,  тихо. Достав
из сумки  свой термос, он  напился кофе и с  большей бодростью стал  ожидать
рассвета.
     Сергея он разбудил с первыми лучами зари. Тот хорошо  выспался, воспрял
духом. Про  Марину этого  сказать  было нельзя.  Нахохлившейся  птичкой  она
наблюдала, как мужики раскочегаривают примус.
     --  Марин, не грусти,  все будет нормально, мы  прорвемся!  -- попробовал
подбодрить ее супруг, но девушка словно не услышала  его слов. Так  же молча
она ела  приевшуюся китайскую лапшу, ковырялась  с ней дольше всех,  от кофе
отказалась совсем. Чуть задержал их Силин, впервые за многие дни побрившийся
и  сменивший  свою грязную одежду на все  новенькое. Теперь  в его облике не
осталось ничего  угрожающего  или  ужасного. Сергей  преображение  попутчика
воспринял как должное, но Марина насупилась еще больше.
     -- Ну что, поедем? -- спросил голосом, полным энтузиазма, Козлов.
     -- Сейчас я выйду на дорогу, посмотрю что почем, если все  нормально, то
дам тебе знать, -- предложил Михаил.
     Дорога  оказалась  всего-то  в  пятидесяти  метрах. Судя  по  разбитому
асфальту,  вела  она  к какому-то колхозу.  За все утро Силин расслышал лишь
утробный  рокот грузовика,  да  кто-то  про