за двадцать до  отмены
крепостного права из ее воронежского имения.
     Андриенко  с неудовольствием посмотрел на Мирона,  толстого, лысоватого
человека лет пятидесяти. С тех пор  как умерла супруга  профессора дворецкий
изрядно  разъелся  и  еще больше обленился. Даже неприхотливому, не от  мира
сего  ученому стало  казаться,  что  в доме стало гораздо  меньше  порядка и
чистоты.
     -- Что за господин? -- с раздражением спросил Александр Фомич.
     -- Какой-то Дергунов.
     Андриенко  напряг  свою  незаурядную  память,  но  не  припомнил  среди
знакомых, друзей или родственников никого с подобной фамилией.
     -- Что ему надо? -- все более раздражаясь, допытывался профессор.
     -- Говорит, что по поводу монеты.
     "Очевидно  начинающий нумизмат. Наверняка притащил какой-нибудь  старый
пятак  и уверен, что такого ни у кого  нет,"  -- подумал Александр  Фомич, со
вздохом откладывая в сторону тетрадь с переводами саг.
     -- Ладно, зови, только сам побудь рядом. Вдруг это жулик какой.
     Вскоре  в   дверях  кабинета  показался  невысокий  молодой  человек  с
тщательно  постриженными тонкими усиками  над припухлыми, девичьими  губами.
Одет гость был по последней моде, в укороченный сюртук с широкими лацканами,
с подвязанной вместо галстука шелковой косынкой.
     -- Честь имею представиться, Дергунов Николай Осипович,  уроженец города
Саратова,   ныне   проживаю   в   столице,  подал   прошение  о  приеме   на
государственную службу.
     Профессор также представился. Предложил  гостю сесть. Несмотря на  свой
ухоженный  вид, гость  ученому мужу не понравился.  Смущала развязная манера
движений  и разговора, а  чересчур  живые глаза быстро  пробежались  по всей
обстановке  кабинета.  Кроме  того,  от гостя нестерпимо несло одеколоном от
Роже, а профессор не любил эти искусственные цветочные ароматы.
     -- Чем  могу служить? -- спросил  Андриенко, наблюдая за тем, как молодой
щеголь пытается на неудобном старинном кресле принять наиболее изящную позу.
     --  Мне порекомендовали вас как самого известного в столице нумизмата, --
начал разговор Дергунов.
     -- Ну почему же, есть люди куда более известные, например барон Кане или
Великий князь  Георгий Михайлович. Но я действительно один  из соучредителей
Санкт-Петербургского археолого-нумизматического  общества, -- не без гордости
закончил Андриенко.
     -- К сожалению, ни барона Кане, ни  Великого князя в столице сейчас нет,
--  сказал саратовский гость, а затем перешел к делу: -- Полгода назад здесь, в
Санкт-Петербурге, умер мой дядя по материнской линии, Обухов Михаил Львович.
В  наследство  он мне  оставил  квартиру  и  кое-какие  достаточно  скромные
сбережения.  Среди разного  рода  имущества  имелась  и небольшая  коллекция
монет...
     Профессор  насторожился.  Он  знал  практически   всех   коллекционеров
столицы.
     -- Простите, как фамилия вашего дяди? -- переспросил он.
     -- Обухов, Михаил Львович.
     -- Не припомню такого, -- признался Андриенко.
     -- Ну, это понятно, коллекция небольшая, всего-то монет тридцать. К тому
же он последние десять лет жутко болел, практически не  выходил  из дома.  А
года за три до смерти совсем лишился речи и движений. Так вот, я значительно
поиздержался за время проживания в столице и решил  продать эти монеты.  Они
мне, знаете ли, ни к  чему. Почти  все я  сдал  антиквару Генрихту,  но  эту
монету он взять не решился, посоветовал отнести к вам на консультацию.
     Андриенко кивнул головой. Он  хорошо знал  старого Генрихта,  Франц мог
послать к нему  только с очень редкостной монетой, в истинности  которой сам
старый немец сомневался.
     -- Дядя мой также выделял эту монету из всей коллекции, даже поместил ее
в  отдельный  футляр,  --  заметил  Дергунов,  подавая  хозяину  дома  черную
коробочку.
     Пока  Александр Фомич  искал в  ящике  стола лупу,  молодой  человек из
внутреннего  кармана  сюртука  достал  средних  размеров  тетрадь  в  черном
коленкоровом переплете и положил ее на край стола.
     -- А тут изложена вся история этой монеты, -- пояснил он.
     Достав из  коробочки монету, профессор несколько секунд разглядывал ее,
затем  изменился в лице  и,  подойдя  к  окну,  пошире  распахнул  бархатные
портьеры. Пока  он при свете дня внимательнейшим образом исследовал раритет,
забытый  им гость с видимым любопытством наблюдал за поведением старика, при
этом словно решая про себя и еще какую-то сложную математическую задачу.
     Наконец Андриенко вернулся  за  стол, отложил в сторону очки и, огладив
рукой свою седую бородку клинышком -- знак явного волнения, спросил:
     -- Откуда это у него?
     --  Все  записано  в тетради, я же вам  говорил. Можете  не сомневаться,
монета подлинная.
     С  полчаса  Андриенко внимательно читал  тетрадь,  затем  отложил ее  в
сторону.
     --  Поучительная  история.  Если   это   действительно  так,  как  здесь
изложено... Сколько вы хотите получить за монету?
     -- Пять тысяч рублей серебром.
     Профессор с удивлением посмотрел на уроженца Саратова.
     -- Вы не шутите? Это же целое состояние.
     --  Вот именно  поэтому я  к вам и пришел.  Вы  ведь  самый  богатый  из
коллекционеров.
     Андриенко коротко глянул на Дергунова, высоко поднял брови и хмыкнул.
     "А он не так прост, как кажется".
     Да,  жирные  полтавские  черноземы  Андриенко   удачно  соединились   с
капиталами конезаводчиков Финогеновых, и пять тысяч рублей  не составили  бы
большой суммы для старого ученого.
     --  А почему вам  нужно именно пять  тысяч, а не  три  или десять?  -- не
удержался и полюбопытствовал нумизмат.
     --  Признаться,  я  еще  в Саратове  пробовал  заняться  коммерцией,  но
прогорел,  а  тут и в карты проигрался,  что сами понимаете, долг чести. Так
что до вторника мне надо срочно достать деньги.
     -- Хорошо,  я согласен, -- откладывая в  сторону и тетрадь, и коробочку с
монетой,  сказал Андриенко. -- Но  с одним условием.  Я все должен хорошенько
изучить. Эта монета для нас пока что  "терра инкогнита" -- земля неизвестная.
Мы  очень  мало знаем  о  том, как она  была создана и почему. Лишь немногие
видели существующие экземпляры.  К  тому же сейчас в  доме просто  нет таких
средств, а в воскресенье банк не работает.
     -- Да,  я знаю.  Но вы можете мне дать  некий задаток?  Хотя бы  пятьсот
рублей ассигнациями?
     Чуть  поразмыслив, старый коллекционер решил, что игра стоит свеч. Даже
если монета  и окажется  подделкой,  то  хорошая подделка тоже  стоит  таких
денег.
     -- Хорошо, вы их получите.
     Он позвонил в колокольчик и сказал вошедшему Мирону:
     -- Принеси, голубчик, пятьсот рублей и отдай вот этому господину.
     Пока слуга ходил за деньгами, Александр Фомич с задумчивым видом листал
черную тетрадь. Потом он спросил:
     -- А  почему же  вы, молодой человек,  не оставили своей  записи? Должны
оставить.
     Тут Дергунов, первый раз за беседу, смутился:
     -- Понимаете, господин профессор, я  постеснялся.  Почерк у меня, знаете
ли, не соответствует красоте  предыдущих  записей. Не дал мне господь такого
дара.
     -- Здесь не дар нужен,  а усидчивость, -- вздохнул Андриенко и пододвинул
тетрадь к Дергунову.
     -- Ну хоть автограф оставьте на память потомкам.
     --  Вот  это  с  удовольствием,  --  согласился  молодой  хват  и  долго,
старательно выводил свою подпись в тетради.
     Как раз вернулся Мирон, отдал  деньги  гостю. Тот их быстро пересчитал,
сразу повеселел и откланялся.
     --  До  вторника, господин  профессор. Расписки о передачи  монеты я  не
требую. О вашей честности по Петербургу и так легенды ходят.
     Андриенко  смутился. В отношении чести старик действительно был педант,
в молодости даже дважды дрался по этому поводу на дуэли.
     Проводив молодца до двери кабинета, Алесандр Фомич вернулся за стол, по
пути  успев  поморщиться.   В  комнате  остался  стойкий  запах   цветочного
одеколона. Но через минуту профессор уже забыл о нем. Он вытащил из книжного
шкафа несколько солидных фолиантов, а из  бюро пару планшетов с наградными и
памятными  медалями,  монетами  и  жетонами  Николаевской  эпохи.  Долго   и
тщательно Андриенко сравнивал свое новое  приобретение с этими своеобразными
памятниками старины и все более убеждался в подлинности монеты.
     --  Без  сомнения, рука художника Рейхеля,  --  бормотал он себе под нос,
разглядывая в лупу полученное богатство, -- совсем как на портрете императора
Александра на памятном жетоне с сельхозвыставки в Хельсинки. Или хотя бы вот
эта памятная медаль  ко дню рождения императора. Хотя... это может быть даже
работа Лялина.
     И  чем  больше  профессор  утверждался в этой  мысли,  тем  большее его
охватывало волнение.
     -- Монета Шуберта с гладким гуртом,  а эта с  надписью. Что это  значит?
Это значит, что монета Шуберта недоделана или даже подделка!
     Андриенко  больше  не  мог   удержаться.  Торопливо  написав  несколько
записок, он звоном колокольчика вызвал к себе заспанного дворецкого.
     -- Мирон, возьми извозчика и развези записки по этим адресам.
     -- Хорошо, барин, -- согласился слуга, но, уходя, проворчал себе под нос:
--  И в воскресенье покоя нет.
     Дожидаясь  гостей,  профессор  некоторое время  взволнованно  ходил  по
диагонали расстеленного на полу бухарского ковра.  Затем ему пришла в голову
мысль оставить  свою запись в тетради.  То, что монета уже его, Андриенко не
сомневался. Надо  будет, он и десять  тысяч  отдаст, пятнадцать, за ценой не
постоит.
     Усевшись за стол, Александр Фомич обмакнул  в чернильницу перо  и вслед
за вихляющей, как походка ее хозяина, росписью Дергунова сделал свою запись,
коротко поведав  об  истории покупки монеты.  Окончив  писать,  он сдвинул в
сторону тетрадь, давая чернилам высохнуть, снова открыл шкатулочку с монетой
и долго любовался ею. Из  этого состояния его вырвал звук хлопнувшей входной
двери.
     --  Мирон! --  крикнул  было  профессор, но, вспомнив,  что  сам  недавно
отослал  его, осекся.  К  его  удивлению,  в дверях  кабинета  действительно
показалась круглая фигура Мирона. Лицо дворецкого просто сияло от довольства
самим собой.
     -- Ты что это так быстро? -- нахмурился профессор.
     -- Я сначала на Мойку заехал, а там у профессора Николаева в гостях были
и господин Бураев, и барон Корф. Все трое обещали вскорости быть. Затем я на
Невский поспешил, князь также обещали прибыть.
     -- Ну, молодец!  -- успокоился профессор и, потирая левую  сторону груди,
сказал: -- Вели принести сюда графин с водой.
     Спустя минут пятнадцать после  этих  событий к подъезду  дома Андриенко
подъехал наемный экипаж.  Из него не торопясь  вышли три господина. Все трое
были хорошо и дорого одеты, состояние усов, бакенбардов и причесок указывало
не только на их высокий общественный статус, но и на некоторую щеголеватость
и фатовство. Еще бы, все трое, барон  Корф, действительный статский советник
Министерства  финансов, профессор  анатомии  Николаев  и  крупный коммерсант
Бураев,  являлись  закоренелыми холостяками.  Впрочем,  один  из них,  самый
молодой,  тридцатилетний  Бураев, как раз на днях собирался жениться. С этим
сообщением  он и заехал к друзьям по  холостяцкой  жизни и  Нумизматическому
обществу. Там-то их всех и обнаружил проворный посланник Андриенко.
     --  Все-таки вы,  Викентий  Николаевич,  поторопились.  В  тридцать  лет
надевать на себя такой хомут...  это преждевременно. Мне  сорок, а  я еще не
чувствую  себя  ломовой лошадью.  Лет  пять я готов еще по-холостяцки побить
копытом  у  юбок чужих  жен, --  весело  прогудел своим  низким  внушительным
баритоном барон Корф, самый старший из троих друзей, среднего роста брюнет с
роскошными бакенбардами,  уже тронутыми сединой. Его  товарищ,  высокорослый
шатен Николаев, в свою очередь также поддел изменившего  общему холостяцкому
делу Бураева:
     --  Ничего,  Антон Николаевич.  Просто наш  дорогой Викентий  Николаевич
забывает, что вдобавок  к  золотым цепям Гименея иногда выдаются и роскошные
головные костные отростки, именуемые в народе просто рогами.
     Бураев  внимал  шуткам друзей с легкой улыбкой.  Иного он  и не ожидал.
Рослый, осанистый, он  и  внешне казался моложе своих товарищей. Темно-русые
волосы не серебрил еще  ни один клочок седины. Карие глаза, правильной формы
нос делали его весьма  привлекательным в женских глазах. При этом, в отличие
от своих  аристократических друзей,  и имя,  и состояние  себе Бураев сделал
сам. Отец его служил врачом в уездной больнице под Самарой, мать вообще была
из  крестьян.  Многотысячное  свое состояние он нажил  торговлей хлебом,  но
последние три года  жил  в столице, подвизаясь на  подрядах по строительству
железных  дорог.  С   Корфом  и   Николаевым  его   свело  общее   увлечение
нумизматикой, вспыхнувшее подобно болезни, после того как на  глазах Бураева
при прокладке  дороги срыли небольшой скифский курган и обнаружили  глиняный
горшок, доверху  набитый золотыми и  серебряными монетами  эпохи  Александра
Македонского.
     А друзья молодого промышленника продолжали шутки шутить:
     -- Знаете ли вы, Викентий Николаевич, чем муж отличается от прикованного
Прометея?  К Прометею орел  прилетал  клевать печень раз в день, а жена  это
делает круглосуточно.
     Тем  временем  к  крыльцу дома Андриенко подкатила старомодная карета с
фамильным гербом на дверце. Расторопный слуга услужливо распахнул дверцу,  и
из  экипажа  не  торопясь  вышел  высокий   седовласый   старец   с  прямой,
выработанной  раз  и навсегда  гвардейской выправкой.  На черном старомодном
сюртуке  нового  гостя  выделялся лишь  белый крест  Георгиевского  кавалера
второй степени.
     -- О, сам князь Сухоруков пожаловал, --  тихо  сказал барон,  почтительно
снимая  цилиндр  и  склоняя голову,  но  при  этом  как-то поскучнев  лицом.
Примолкли  и  все  остальные.  Во-первых,  Сухоруков был старше  их  лет  на
тридцать. По сути он оставался осколком своей эпохи, пережитком николаевских
времен.  Доблестно воюя в  Польше, на Кавказе  и в Средней Азии, он приобрел
славу храбрейшего воителя, но жуткого ретрограда. Отмену крепостного права и
все  остальные  реформы Александра  Второго он  встретил в штыки.  Вряд ли в
России  имелся   другой   такой  человек,  более   смело  критиковавший  все
нововведения,  чем  этот  старый служака.  И  царь прощал  ему все,  слишком
большая  часть   дворянства  говорила   голосом  этого  солдафона.  Огромное
состояние позволяло  жить  Сухорукову так,  как  он хотел,  в своем  мире, с
покорными рабами и прежними порядками.
     С  явным  осуждением  осмотрев  наряды  всех  троих  нумизматов,  князь
соизволил с ними поздороваться своим хриплым, навеки сорванным в  кавказских
горах голосом:
     --  Добрый день,  господа!  Вас  также  призвал  к  себе  наш  почтенный
профессор?  Надеюсь,  повод,  по  которому   он  нас  созвал,  будет  стоить
потраченного нами времени.
     --  Мы  на  это  также надеемся,  --  как самый  близкий  по  социальному
положению к князю, ответил барон.
     Величественно проследовав между  расступившимися нумизматами, Сухоруков
первым  ступил  на  крыльцо,  где  рослый  детина с вечно  заспанным  лицом,
привратник Пахом,  давно держал открытой входную  дверь. А навстречу  гостям
уже спешил своей переваливающейся косолапой походкой Мирон.
     --  Доложи-ка, братец, своему  хозяину, что  прибыл  князь Сухоруков,  --
сказал ему старый вояка, отдавая Пахому цилиндр и трость.
     Пока разоблачались остальные гости,  Мирон исчез в кабинете профессора.
Вернулся  он  очень  быстро,  с  посеревшим растерянным  лицом и трясущимися
губами.
     --  Ва...  вашество...  там....  там...  хозяин...  --  Мирон  растерянно
показывал назад, куда-то в глубь кабинета.
     -- Что  ты, болван, вздор  несешь? --  повысил голос Сухоруков.  -- Доложи
четко и ясно, что стряслось?
     -- Хозяин... лежит, -- только и сумел выдавить из себя старый слуга.
     Решительно  отстранив  его с  дороги, князь быстрым шагом проследовал в
кабинет.  Вслед  за ним,  столкнувшись  плечами  в  дверях,  проследовали  и
остальные трое гостей.
     Картина, представшая перед их взором,  выглядела достаточно неожиданной
и ужасной. На цветастом  бухарском  ковре, как раз на  вытоптанной за долгие
годы  дорожке, покоился лицом вверх профессор  Андриенко. Левая рука ученого
лежала  на  груди, а в правой  он  судорожно сжимал сломанное гусиное  перо.
Дышал хозяин дома редко и тяжело, а глаза его хоть и были  открыты, но видел
он  скорее  всего,  не лица вошедших  к  нему людей,  а Господа  Бога и  его
ангелов.
     -- Боже мой, профессор! -- почти в один голос воскликнули Корф и Бураев.
     --  Надо поднять его  с пола,  --  сказал  князь,  свысока, не  сгибаясь,
пристально разглядывая лицо больного.
     Все  оглянулись  на  узенькую, короткую оттоманку  напротив  стола,  но
Николаев, единственный из всех имевший какое-то отношение к  медицине, сразу
отмел эту мысль:
     -- Только не сюда. Надо отнести его в спальню.
     -- Эй, человек! -- прохрипел князь, -- позови слуг!
     Мирон, стоящий на пороге кабинета, по-прежнему пребывал в прострации.
     -- Да  Господи,  что слуг-то  ждать, --  махнул  рукой Бураев.  -- Берите,
барон, за ноги, понесли.
     Подхватив тяжелое, словно  налитое свинцом тело профессора,  они втроем
поволокли его из кабинета. Сзади все так же прямо шествовал Сухоруков. Мирон
настолько растерялся, что показал господам вместо спальни дорогу в столовую.
Здесь подуставшего Корфа сменил Пахом,  парень хоть и флегматичный,  но зато
очень  сильный.  Николаев  спереди  поддерживал голову  Андриенко.  В  таком
порядке они и прошли в спальню.
     --  Надо  позвать  врача, Мирон,  быстро!  --  скомандовал  Николаев.  За
дворецким, как это  ни странно, ушел и  князь. Николаев подложил  под голову
небольшую подушку и сказал Пахому:
     -- Принеси воды.
     Привратник  удалился  куда-то в  глубь дома, и, глядя ему вслед, Бураев
подумал, что воду он видел  в кабинете профессора. Незамеченным он  вышел из
спальни и вернулся в кабинет, благо  дверь его осталась открыта. Уже взяв  в
руки графин, Бураев  вдруг заметил  на столе в  открытой маленькой коробочке
необычную монету. Несмотря  на  всю неординарность  и нервозность  ситуации,
Викентий Николаевич  сразу понял, что это такое. Он уже видел такую монету в
собрании  князя Трубецкого.  Переведя взгляд чуть  левей,  Бураев прочитал в
открытой  тетради  запись  профессора  Андриенко.  Левой   рукой  он  быстро
пролистал тетрадь к самому  началу  и за какие-то  секунды понял  всю суть и
ценность последнего приобретения профессора.
     Мозг  Бураева  словно  взорвался.  Нумизматикой  он  увлекся  в  зрелом
возрасте, но  и заболел  ею гораздо  сильнее,  чем  его  друзья. За  краткие
мгновенья  он оценил всю сложность  своего положения.  Он никогда не  сможет
приобрести этот  рубль! Как раз сейчас весь его немалый капитал до последней
копейки был вложен в постройку очередной железной дороги. Еще неделю назад у
него были кое-какие  деньги, но все их  съела подготовка к свадьбе. Любой из
троих его собратьев  по нумизматике,  не  колеблясь, отвалит этому Дергунову
пять  тысяч  рублей!  Корф может  дать  еще  больше, а про князя  и говорить
нечего, тот не пожалеет и двадцати тысяч ради своей прихоти.
     Но  недаром  среди  купцов  и  коммерсантов ходили легенды о  хватке  и
решительности  Бураева. Легким  щелчком  закрыв  коробочку, он  сунул  ее  в
боковой  карман,  в более обширный  внутренний  как раз  поместилась  черная
тетрадь. Графин  он  брать не  стал. Через открытую дверь было видно,  как в
спальню протопал Пахом с кувшином в руке.
     Потихоньку  вернувшись в спальню, Бураев  нашел всех остальных занятыми
делом: барон пытался поить профессора водой, Николаев же, разорвав  сорочку,
растирал грудь Андриенко  одеколоном.