справить даже поминки, не говоря  уже  о  том,  чтобы  помнить  их
спустя год.
   А Олев Киви помнил. Ему и в голову не приходило забыть.
   Неужели пресловутое родство душ, в которое я никогда не верила? Один шанс
из тысячи?
   Я поежилась. Но откуда обо всем этом узнал Стас?..
   Перехватив руки Олева, я крепко сжала их запястья. Время, отпущенное мной
на поощрение  его  безумств,  закончилось.  Он  и  сам  понял  это  и  снова
разразился потоками извинений.
   - Объясните мне, что происходит, Олев.
   Киви отпрыгнул от меня с проворством блохи и метнулся  в  противоположный
угол номера - за спасительной фляжкой.
   - Хорошо... Когда я увидел вас сегодня... Вы сидели  на  том  месте,  где
обычно сидела моя жена. Не рядом, не через кресло... Вы сидели  именно  там,
где я впервые увидел ее... Три года назад.
   Совсем нетрудно было это предположить, Олев  Киви.  В  ожидании  развития
сюжета я наблюдала за его глоткой, всасывающей виски: кадык  эстонца  ходил,
как поршень, а мокрый подбородок слегка подрагивал.
   - И ваше платье... Это ее любимый  цвет.  Красный...  И  фасон,  мысленно
добавила я.
   - Мне показалось... Мне показалось, что это она. А потом, когда я  увидел
вас в ресторане... Вы пили ее любимое вино...
   - Простите... Я не знала. Но если бы знала - заказала бы себе  что-нибудь
другое. - Я была сама оскорбленная невинность.
   - Вы не так меня поняли... Вы любили когда-нибудь? По-настоящему?
   По-настоящему  я  любила  только  брюссельскую  капусту,  культпоходы  по
магазинам и духи "Aqua di Gio" и потому сочла за лучшее промолчать.
   - Когда любишь по-настоящему, невозможно смириться с потерей, -  забубнил
эстонец. - И ты обречен на вечные поиски... И тебя всегда будет преследовать
мысль, что ты просто опоздал на  встречу  и  что  тебя  все  еще  ждут...  В
маленьком кафе... Где-нибудь на углу улицы Раху...
   Эк куда тебя занесло, Олев Киви! Знавала я это кафе на улице Раху,  самая
обыкновенная забегаловка с выпечкой, тем более что кофе лучше всего варят  в
Старом городе... Похоже, ты видишь только то, что хочешь увидеть.
   - Отчего она умерла? Ваша жена?
   - Несчастный случай.
   Ну  конечно,  в  высоколобых  исполнительских  сообществах  все   умирают
естественной  смертью   или,   в   крайнем   случае,   становятся   жертвами
автокатастроф.
   - Сочувствую... Когда это произошло?
   - Год назад... И ничего, кроме ярости. Она оставила меня, она подло  меня
оставила...
   Если ты так убиваешься, то почему тебе не последовать за ней?
   Олев Киви смотрел на меня остекленевшими глазами: он здорово набрался.
   -  Четыре  месяца  я  не  подходил  к  инструменту...  И  год  не  был  в
Петербурге...  А  я  люблю  этот  город.  Очень  люблю.  Это  ее  город.  Вы
понимаете?
   - Да, конечно.
   - И вот я приезжаю сюда спустя столько времени...  Чтобы  увидеть  вас...
Чтобы снова увидеть ее... Это не может быть простым совпадением...
   Еще как не может! Давай, Олев, давай!
   Я  снова  завертела  на  пальце  злополучный  перстень,   и   Олев   Киви
окончательно съехал с катушек.
   - Зачем ты ушла, Алла? Зачем ты ушла от меня? - запричитал он.
   Пора брать инициативу в свои руки.
   Я сползла с кресла, вплотную  приблизилась  к  эстонцу  и  обхватила  его
массивную голову. Но дальше дело не пошло: Киви  засопел  и  отстранился  от
меня. Очевидно, его покойная жена была не такой прыткой.
   - Простите, - теперь пришла моя очередь извиняться. - Сама не  знаю,  как
это получилось.
   - Это я во всем виноват... Я не должен был...
   - Скажите, у вас не было женщины? С тех пор,  как  умерла  ваша  жена?  -
приступила к обычным терапевтическим процедурам я.
   Он посмотрел на меня, как на идиотку, осквернившую его фамильный погост.
   - Никогда, никогда и ни с кем у меня не будет такой близости... Никогда,
   Все понятно, обычный параноидальный бред,  который  импотенты-трудоголики
выдают за трах в астрале. Я подошла к  столику  с  фруктами,  выбрала  самое
большое яблоко и с вызовом хрустнула им. Пропади ты пропадом, Олев  Киви.  И
ты, Стас Дремов,  вместе  с  ним.  Судя  по  всему,  оба  вы  садомазохисты,
мальчики, а мне вовсе не улыбается, чтобы кто-то  ставил  раком  еще  и  мою
душу...
   - Уходите! - неожиданно трезвым голосом отчеканил эстонец.
   Я пожала плечами и направилась к ванной. Платье  так  и  не  высохло,  но
какое это теперь имеет значение? Я швырнула халат  на  стерильный  кафель  и
переоделась. И тихонько прошла к двери.
   Прощай, Олев Киви! Прощай, засранец!
   Он догнал меня в три прыжка и ухватил за плечи:
   - Я несу чушь... Я не имею права вас отпускать...
   О боже, дрочилово продолжается и, судя по всему, только набирает обороты.
Если в конце этой ночи я еще буду в  состоянии  соображать,  то  обязательно
потребую у Стаса увеличения гонорара... Олев  Киви  снова  водрузил  меня  в
кресло и по-собачьи заглянул в глаза.
   - Я хочу сыграть вам одну вещь... Ту, которую она любила больше всего.
   Увеличение гонорара - и как минимум в два раза! Я кивнула головой: валяй.
Но Олеву Киви даже не требовалось  мое  согласие.  Он  устроился  на  стуле,
придвинул к себе чертову бандуру, наклонил голову и закатил глаза.  А  потом
провел смычком  по  струнам.  Пригорюнившись  и  подперев  голову  рукой,  я
стоически выслушала весь джентльменский набор  звуков:  это  была  абсолютно
противопоказанная мне смесь завываний ветра, скрипа тележных колес, хлопанья
ставен и  мяуканья  котов  в  подворотнях.  Непередаваемый  колорит  раннего
эстонского вечера в конце марта!
   "Мартовские тени", - вспомнила я надпись на фотографии Аллы  Кодриной.  И
не в этой ли тоскливой музыке кроется  истинная  причина  ее  смерти?  Я  бы
ничуть не удивилась.
   Пока  Олев  Киви  вдохновенно  водил  смычком  по   струнам,   я   успела
позавидовать  недоеденному  мной  яблоку,  неоткрытой  бутылке  шампанского,
цветам в корзинах и начищенным ботинками самого Олева: в  отличие  от  меня,
ушей у них не было. Наконец он  судорожно  вздохнул,  посмотрел  на  меня  и
опустил смычок. Какое облегчение!
   - Божественно! - Я даже нашла в себе силы пару раз хлопнуть в ладоши.
   - Вам правда понравилось?
   - Вы еще спрашиваете....
   - Это мое собственное сочинение, - скромный автор выпятил  подбородок.  -
Сонатина для виолончели соло.
   Исполнял бы ты лучше Баха, честное слово!
   - Я не играл эту вещь год, - он недоверчиво посмотрел  на  свои  руки.  -
Только она слышала ее... Она, и теперь вы.
   - Я тронута...
   Стоило мне  произнести  эту  фразу,  как  Олев  Киви  осторожно  отставил
инструмент, сделал еще один (контрольный) глоток  виски...  и  накинулся  на
меня, как ненормальный. Да,  никто  не  переубедит  меня  в  том,  что  есть
незаменимые женщины...  А  одноразовые  мы  шлюхи  или  многоразовые  матери
семейств - какое это, в сущности, имеет значение?..
   Олев  Киви  оказался  довольно  необычным  любовником,   если,   конечно,
подходить к  нему  со  стандартными  мерками.  Во-первых,  он  добросовестно
облизал каждый уголок моего тела. Во-вторых, он спотыкался губами на  каждой
выпуклости и на каждой впадине, он как будто прислушивался к себе,  к  своим
ощущениям, к своим воспоминаниям. И ничего не помнил, ничего  не  ощущал.  И
ничего  не  слышал,  горе-прелюбодей!  Несколько  раз  я  порывалась   взять
инициативу на себя, но, вспомнив об инструкциях Стаса, махнула рукой:  делай
что хочешь! Закрыв глаза, я вспомнила старую бизнес-лошадь из "Европы" и  ее
умопомрачительное платье, фасон которого зарисовала на салфетке, - вот что я
вожделела сейчас больше всего! А если  прибавить  к  нему  золотую  цепочку,
подаренную Лешиком перед самой посадкой в Кресты,  -  то  флер  разнузданной
непорочности мне обеспечен.
   Пока я рассуждала о непорочности, Олев Киви сбросил с себя остатки одежды
и вытянулся рядом. И затих. Никаких суетливых презервативов,  никаких  копий
наперевес. Все это выглядело довольно странно - если учесть, что у него  вот
уже  год  не  было  женщины.  О,  если  бы  не  Стас  с  его   монастырскими
наставлениями, - я бы раскочегарила этого северного тюленя в  момент.  Но...
Неизвестно,  как  отнесется  к  моим  поползновениям  сам  Киви.  До  нашего
стремительного марш-броска  в  койку  я  была  воплощением  консерваторского
академизма, не стоит ломать рисунок роли и теперь.
   - Олев! - Протянув руку, я погладила его по спутанным волосам.
   Никакого ответа. Распроклятое виски сделало свое дело: эстонец спал  сном
младенца. Или сном хуторянина,  только  что  выполнившего  свои  супружеские
обязанности. Для полноты картины не хватает только хлопчатобумажных  кальсон
и электродойки в мозолистых руках. Досадливо  поморщившись,  я  поднялась  с
кровати, проскользнула в гостиную и открыла шампанское. И  закачала  в  себя
полбутылки. А потом, осмелев, коснулась пальцами виолончельных  струн.  Звук
оказался  низким  и  неожиданно  глубоким,  -  и  это   примирило   меня   с
действительностью.
   Здоровый сон, вот что мне сейчас нужно.
   Здоровый сон надвинулся даже  быстрее,  чем  я  ожидала:  я  едва  успела
добраться до смятых простыней и тотчас же рухнула в объятъя Олева.
   - Ты ведь больше не оставишь меня? Ты не  оставишь  меня,  Алла?..  -  не
открывая глаз, пробормотал он, крепко сжав мои плечи.
   Ответить я так и не успела.

***

   Даже развалины монастыря кармелиток на полдороге из Таллина в Пириту  мне
не приснились.
   А они снились мне всегда, если я ночевала не дома  и  -  тем  более  -  в
сомнительном обществе сомнительного любовника. И каждый  раз  я  грешила  на
боженьку: это были его происки, он все еще не терял надежды  наставить  меня
на путь истинный.
   И вот, пожалуйста, сбой в программе.
   Я вынырнула из сна, как выныривают из затянутого ряской омута, - с  дикой
ломотой в висках и мелкой дрожью в конечностях. Машинально нащупав  рядом  с
собой прохладное мужское тело, я так же машинально восстановила  подробности
предыдущей ночи, спустила ноги на пол и поплелась в ванную. Контактные линзы
немилосердно жгли глаза, и первым делом я избавилась от  них.  Теперь  можно
посмотреть  на  себя  трезвым  взглядом.  Опершись  ладонями  о  зеркало,  я
несколько  минут  изучала  свою  физиономию  и  даже  нашла   ее   несколько
поумневшей. Определенно, контакты с творческим человеком облагораживают.
   Придя к такому нехитрому выводу,  я  устроилась  на  биде:  мало  ли  что
стукнет в  голову  моему  полоумному  виолончелисту,  а  я  должна  быть  во
всеоружии. Тем более что обед со знаменитостью еще никто не отменял.
   А потом...
   Потом я подняла голову и увидела это.
   "Это" было таким нереальным, таким невозможным, что я даже ущипнула  себя
за ляжку, но "это" не ушло, напротив, оно надвинулось на меня, так и  норовя
сожрать целиком.
   "Это" было моей собственной ладонью. Вернее, ее отпечатком на безмятежной
поверхности зеркала. Кровавым отпечатком. Каждая фаланга  просматривалась  с
ужасающей четкостью, каждый палец был пугающе совершенен,  каждая  линия  на
ладони была на своем месте, включая линию судьбы.
   Незавидная у тебя судьба, Варвара Сулейменова.
   Стоп. Кто сказал такую чушь? Или это я сама?
   Медленно, как в плохой киношке с субтитрами, я перевернула правую  ладонь
и уставилась на нее. Никакой ошибки.
   Ладонь тоже была в крови.
   И этот запах... Запах, идущий от перерезанного горла петуха, от содранной
коленки, от мертвой чайки, от разбитой головы  брата  Димаса,  умудрившегося
попасть под мопед.  Запах,  идущий  от  самых  страшных  воспоминаний  моего
детства.
   Кровь.
   Не клюквенный сироп, не шашлычный кетчуп -  самая  настоящая  кровь.  Мне
стало дурно от этого тошнотворного сладковатого запаха, и я едва не  рухнула
с биде. Что делает эта кровь у меня на ладони?  И  как  она  там  появилась?
Никакой боли я не чувствовала - следовательно, это не моя кровь. Тогда  чья?
Может быть, Олев мне объяснит?
   Настойчивый телефонный звонок за дверью ванной вывел меня из оцепенения.
   Я прислушалась: никакого движения в номере. Неужели он не слышит?
   Он не слышал. Он спал мертвым сном. Я сказала "мертвым"?..
   ...Не помню, сколько мне понадобилось времени, чтобы добрести до спальни.
Олев Киви - маэстро, лауреат, дипломант - лежал в той же позе, в  которой  я
оставила его. Ничего, ровным счетом ничего не изменилось.
   Вот только в груди у него торчал нож!
   Нож, загнанный по самую рукоять...

ALLEGRO та o PRESTO

   Киношка с дрянными, отвратительно пропечатанными субтитрами продолжалась.
Хренов киномеханик, сидящий где-то наверху, наверняка  перепутал  коробки  с
фильмами - и вместо легкого романтического порно я  оказалась  на  задворках
потнючего триллера.
   Дура, дура, трижды дура в дурацких бикини с дурацкими гиацинтами, - когда
эта дура пришла в себя, то оказалось, что она стоит посреди спальни, босиком
и с окровавленным ножом в руках.
   Твою мать.
   До сих пор я не могу объяснить себе, как  мне  удалось  вытащить  нож  из
окаменевшей груди Олева Киви. И - самое главное - зачем я это  сделала?!  Но
факт оставался фактом: орудие убийства намертво приклеилось к моей руке. Той
самой, которая еще хранила следы крови жертвенного эстонского  барана.  Меня
не вырвало, хотя я была горазда блевать и в менее  экстремальных  ситуациях,
Меня даже не тошнило, быть может, потому, что я так и не захотела поверить в
реальность происходящего. Все еще на что-то надеясь, я приблизилась к  Олеву
и,  стараясь  не  смотреть  на  темную,  загадившую  образцово-показательную
VIP-простыню лужу, ухватила его за запястье.
   Пульса не было.
   Не было его  и  на  шее.  И  вообще  -  я  имела  дело  с  восхитительно,
непередаваемо, бесповоротно мертвым человеком. С трупом, если  прибегнуть  к
общепринятым формулировкам. Пока я переваривала это открытие, в дверь номера
постучали.
   Стук был слишком настойчив, чтобы вот так  просто  отмахнуться  от  него.
Стук не предвещал ничего хорошего. И если сейчас я не открою  дверь,  то  ее
просто вынесут. Хорошо же я буду смотреться в этом убийственном интерьере!..
   Оглушенная  и  раздавленная,  я  заметалась  по  номеру,  тщетно  пытаясь
припомнить все известные мне матерные ругательства. А потом накинула  халат,
сунула  руку  с  ножом  в  карман  и  на  полусогнутых   побрела   навстречу
неизвестности.
   Интересно, сколько лет мне дадут? А учитывая общественное положение Олева
Киви  и  его  авторитет  в  исполнительских  кругах...   Куррат!   Мышеловка
захлопнулась, прищемив мой похотливый, привыкший к легким заработкам хвост.
   За дверью стоял вчерашний молевидный педик. Он задумчиво вертел  в  руках
табличку "Просьба  не  беспокоить"  и  сопел  гайморитным  носом.  При  моем
появлении педик засопел еще сильнее.
   - Олев, - надменно процедил он. - Мне нужен Олев.
   - Он в ванной. Скоро выйдет,  -  я  постаралась  придать  дрожащему,  как
осиновый лист, голосу максимум легкомыслия. - Ему что-нибудь передать?
   - Я бы хотел поговорить с ним. - Еще секунда, и он оттеснит меня  плечом,
войдет в номер и...
   - Кажется, вас зовут...
   Несколько секунд он изучал  меня,  русскую  шлюху,  вторгшуюся  в  святая
святых - под своды молочно-розового и  почти  европейского  eeti  тела  его
босса.
   - Калью, - наконец снизошел он.
   - Да, Олев говорил мне о вас...
   - В таком случае передайте ему, что он опаздывает  на  пресс-конференцию.
Мы должны были выехать полчаса назад. Я жду его внизу. Через десять минут.
   Он умудрился обхамить меня, не сказав ни одного дурного слова.  Я  вынула
из рук Калыо табличку и снова водрузила ее на дверь.
   - Что-нибудь еще?
   - Plika! - бросил он мне напоследок.
   И без тебя знаю, тоже мне, удивил!
   ...Я закрыла дверь и прижалась к ней горячим лбом: десять минут.  У  меня
есть десять минут,  чтобы  унести  отсюда  ноги.  Эти  десять  минут  -  мой
единственный шанс. Потом я буду рвать  на  себе  волосы,  реветь  белугой  и
кататься по полу но это - потом. А сейчас мне  нужна  ясная  голова.  Ясная
голова  и  хотя  бы  минимальная  способность  проанализировать  ситуацию...
Господи,  ну  почему  я  не  имела  склонностей  ни  к  чему,  кроме  как  к
разгадыванию кроссвордов в журнале "Дамский вечерок"!
   Впрочем, и этого мне  хватило,  чтобы  сообразить:  в  шести  клетках  по
горизонтали складывалось весьма неприятное слово. Оно рифмовалось со  словом
"конец", но было куда более емким.
   Спокойно, Варвара. Не суетись под клиентом, как  говаривал  Стас  Дремов.
Сукин сын,  втянувший  меня  в  эту  тухлую  историю.  Пусть  сам  теперь  и
вытаскивает.
   В спальню к мертвому Киви я больше не заходила. Двух минут мне хватило на
то, чтобы напялить платье и надеть туфли. Все остальное время я потратила на
руку и нож. Я отмывала их с таким остервенением, что,  казалось,  протру  до
дыр. Просто сумасшествие какое-то! С  трудом  заставив  себя  оторваться  от
этого бесперспективного занятия, я выключила воду, завернула нож в несколько
слоев туалетной бумаги и двинулась к выходу.
   ...Сволочной  Калью  наколол  меня  с  самым   очаровательным   эстонским
вероломством: он никуда не ушел, он вовсе не собирался  ждать  Олева  внизу.
Напротив, он занял ближние подступы к  номеру  и  теперь  сидел  в  глубоком
кожаном кресле наискосок от  двери.  Я  едва  не  потеряла  сознание,  когда
увидела его унылую физиономию.
   - Он сейчас выйдет, Калью! - Неужели это  я?  И  даже  голос  у  меня  не
дрожит.
   - Oek!  - Лицо подручного Киви исказила совершенно
атеистическая гримаса.
   Я еще нашла в себе силы помахать ему рукой (той самой, которую так  долго
оттирала от крови): мол, пока, красавчик,  еще  увидимся.  Мы  теперь  часто
будем видеться. Твой эксцентричный шеф предложил мне руку и сердце и всерьез
подумывает, не завести ли нам детей...
   И прошла мимо, едва сдерживая себя: только бы не сорваться, только бы  не
побежать! До  спасительной  лестницы  было  всего  лишь  несколько  десятков
метров, но их еще предстояло пройти.
   Проигнорировав  лифт  в  стиле  модерн,  невесть  зачем  пристегнутый   к
трехэтажному дому, и едва  не  сломав  каблук,  я  скатилась  с  лестницы  и
оказалась в просторном холле. Мраморный пол, фонтан  с  такой  же  мраморной
скульптурой какого-то античного  говнюка  ненавязчивая  стойка  портье,  за
которой отирался теперь говнюк современный.
   И три туполобых жеребца-секьюрити, от которых за  версту  несло  журналом
"Плейбой", чипсами и оружейной  смазкой.  Одного  из  них,  стриженного  под
фээсбэшный бобрик, я видела вчера вечером. Два других скорее всего заступили
на смену ночью. Или утром. Когда кто-то убил Олева Киви.
   У-бил.
   Ну, наконец-то! Вот меня и затошнило!
   Не хватало еще выплюнуть желудочный сок здесь, в присутствии  видеокамер.
Трех видеокамер. Они лезли мне в глаза и напрочь лишали воли. Интересно, что
сейчас поделывает верный Калью? Наверняка ворвался в номер, чтобы поторопить
шефа... Боже, как ты несправедлив!
   Шевели ногами, старуха, иначе ты выйдешь отсюда только под конвоем...
   Двое свеженьких секьюрити двинулись было ко мне, но "бобрик" остановил их
одним лишь коротким кивком головы: я была гостьей гостя  и  имела  право  на
свободное передвижение. Приближаемся к Европе, совсем неплохо.
   Но напрасно я радовалась: "бобрик" сам направился в мою сторону.
   - Добрый день, - сказал он, профессионально обшарив меня с ног до головы.
   Уже  день,  очень  хорошо.  Долгонько  мы  спали.  А  кое-кто  вообще  не
проснулся...
   - Добрый, - пролепетала я.
   Должно быть, в прошлой жизни "бобрик" служил  в  каком-нибудь  занюханном
райотделе и курировал потаскух. Иначе между нами  не  установился  бы  такой
трогательный контакт на уровне взгляда и легкого подрагивания ресниц.
   "Отработала, красотка?" - спросили его глаза.
   "Не то слово! Отпахала, паренек", - ответили мои.
   "Ну, хоть прилично отстегнул?"
   "На булавки хватит".