ске
и  шуму  автомобильного  движка.  Потом из  машины  его вытащили и  положили
поперек лошади: он ощущал специфический  запах конского пота и слышал четкий
стук копыт. По спине, по голове его гладили тугие  ветки  кизила и он понял,
что его привезли в горы
     Допрашивал  его бородатый человек, говорящий с акцентом. Возможно,  это
был чеченец, а возможно, дагестанец, который начал с вопроса:
     -- Сколько ты убил наших людей?
     Воропаев молчал, у него от сухости распух язык, а на деснах образовался
соляной налет.  Он не мог говорить, что  допрашивающим было  воспринято, как
нежелание  общаться. Бородатый  ударил  его  кулаком  в лоб и  Олег  потерял
сознание.  Придя в чувство,  как во сне, услышал тот же вопрос:  "Сколько ты
убил наших людей"? Понимая, что этот вопрос  может  быть последними звуками,
которые  он услышит  в жизни, он  промычал  "не--ее...",  и мотнул  головой.
Стоящий  поблизости  молодой  моджахед,  перепоясанный пулеметными  лентами,
хихикнул: "Врет, шакал!"
     -- Нет! -- неожиданно  громко для  себя выкрикнул  Воропаев. --  Нет, я
шофер...У меня не было даже оружия...
     -- Куда ехал? Кто был в машине?
     И  посыпались вопрос  за вопросом. Он попросил пить и  молодой моджахед
протянул ему  чеченский, изогнутый в  талии,  кувшин. Олег алкал  воду,  как
умирающая от жажды собака, и думал, что никогда не напьется. Вода заливалась
за  воротник, холодила грудь  и он при этом напряженно искал варианты ответа
на  последний вопрос: "Как зовут командира и  где находится  часть?"  Но ему
всегда внушали, что лучше умереть, чем выдать врагу дислокацию части. Кто-то
ударил по кувшину и его края едва не выкрошили ему зубы. Из рассеченной губы
потекла кровь.
     --  Не  знаю,  я  водитель...  Мне не нужно было  знать...--  но  он не
договорил и новый удар в лоб выключил его сознание.
     В себя он  пришел в подвале -- так по крайней мере  ему показалось, ибо
было  темно и пахло сыростью. Он протянул руки и нащупал  бугристую глиняную
стенку. То, что это глина, он почувствовал  пальцами, ногтями -- твердая, но
крошащаяся...Он лежал на чем-то твердом, но не на пустом камне, возможно, на
какой-то подстилке.  Ноги его  были скованы  наручниками. И  хотя  тело  его
испытывало тягчайшие  муки, все его мысли были то в своей воинской части, то
дома,  в  Подмосковье. Неизвестно  через  сколько часов ему  принесли стакан
козьего молока и кусок ржаного хлеба. И черепок с мутной водой. Это он успел
заметить, пока крышка подвала была поднята.
     Через  несколько  дней за него  взялся пожилой, бородатый, в  камилавке
человек.  Это  был  их  "пряник."  Он говорил вкрадчиво, все  время упоминал
Аллаха и при этом задавал риторические вопросы: зачем, мол, такому  большому
и сильному государству, как Россия, такая  слабая  и маленькая  страна,  как
Чечня? Она ведь миролюбивая и очень  уважает свободу, а разве  каждый народ,
даже   если  он  состоит  из  ста  человек,  не  вправе  бороться  за   свою
независимость?  Несколько  дней  его  уговаривали  и  убеждали  в  том,  что
чеченский  народ --  беззащитная  жертва, и что замечательный русский народ,
совершенно  случайно,  по  воле  своих  глупых  руководителей, стал  главным
притеснителем  обездоленных женщин, детей  и  стариков маленькой миролюбивой
Чечни. И все время шло упоминание об Аллахе.
     На  какой-то день  идеологической  обработки с  него сняли наручники  и
открыли крышку подвала. Отвыкшие от света глаза болели и слезились. Тот, кто
его уговаривал стать мусульманином, принес и передал ему Коран. Вместе с ним
--  свечу  и газовую зажигалку. Но он не дотронулся до книги, лишь переложил
ее в изголовье.
     Через пару  недель его  вытащили  из погреба  и с  завязанными  глазами
отвели в пещеру,  где пахло стеарином  и  керосиновыми  запахами. Там горели
огромные  свечи и несколько фонарей "летучая мышь". Человек,  к которому его
доставили, сидел  на расстеленном ковре и  был одет в камуфляж. На голове --
серая  каракулевая  папаха, что  говорило о высоком чине человека. Воропаеву
показалось,  что  это  лицо  он  уже  когда-то  видел.  Но память ничего  не
подсказывала.
     -- Как тебя зовут, парень? -- спросил человек в папахе.
     Олег назвался.
     --  Ты  читаешь Коран? -- человек взял  лежащий сбоку от него фолиант и
раскрыл книгу.  -- Скажи, Олег, что написано на  четвертой  странице, второй
абзац сверху?
     Воропаев,  потупив  взор,  молчал. Возможно,  так  же  молчали  неофиты
Христа,  когда  их пытали  язычники?  История  повторяется.  Человечество не
умнеет.
     Олег  молчал.  И тогда сказал человек  в папахе:  "Наш  шириатский  суд
приговорил тебя к... расстрелу. Ты неисправим..." И его вывели из пещеры под
звездное, подлунное  небо.  Его оттащили  к белой  скале, на фоне которой он
казался слабой  бессмысленной запятой, в  которую  нацелился ствол  автомата
того  пацаненка моджахеда, который его  называл шакалом  и который подал ему
кувшин с водой...Двое других чеченцев, смеясь и переговариваясь по-чеченски,
стояли рядом, курили...Пахнуло анашой...
     -- Давай, -- сказал  один из  них  по-русски.  --  Чего,  Ваха,  ждешь?
Стреляй бритоголового...
     И тугой трассер, вырвавшись из ствола автомата, ушел к скале. Стукнулся
об  нее  и искрами рассыпался. Воропаеву  казалось, что вся Вселенная тонкой
струйкой входит  в его грудь  и там умирает. Он закрыл глаза и  опустился на
колени. Ждал смерти. Но его  ожгло один только раз: отрикошеченная  от скалы
пуля, дохлым  опарышем клюнула  ему  в  шею и скатилась на землю.  Когда  он
открыл глаза, не увидел ни того, кто стрелял, ни тех, которые  подзадоривали
молодого Ваху. Он был один и не знал, что делать.
     Олег сел  на землю, глубоко опустив голову в колени. И поскольку ничего
в  мире  не  менялось,  а  кругом  стояла оглушительная  тишина,  и не  было
поблизости ни одной живой души, он вскочил и побежал вниз, в заросли кизила.
Ноги горели от острых камней, лицо  царапали кусты, но он, вволю  вцеживая в
себя свободу, бежал и бежал.  И вдруг ослепительный свет резанул  в глаза. В
самое  нутро. Его  сбили с ног и ногами же начали истязать его тело. Били до
тех пор  пока его сознание  не заслонилось  от  реальности плотной чернотой.
Пришел  в себя в подвале. Явился другой, не "пряник", седобородый  с хитрыми
глазками чеченец. Положил рядом с Олегом Коран.
     -- Советую прочитать, -- он вытащил из кармана свечку и коробок спичек.
-- Быстро читай, но очень внимательно. Экзамен через неделю.
     Но не вышел экзамен. Земля  содрогнулась  и поплыла  вместе с подвалом.
Наступали федералы.
     Дверь отмахнулась и кто-то диким фальцетом выкрикнул:
     -- Вылазь, стрелять буду!
     Его связали и двое  молодых чеченцев потащили его дальше в горы. Он шел
с трудом, особенно донимали опавшие грецкие орехи, он оскальзывался на них и
все время  спотыкался. Дважды  получил прикладом  по  ребрам,  а  сзади  все
громыхало и горело. А дальше  и вспоминать-то не хотелось. На следующий день
за  ним  пришел Саид Ахмадов  и велел идти  за  собой. По дороге ввел в курс
дела.
     -- Таких, как ты, баранов, Корану не обучишь. Пройдешь другой экзамен.
     Они  спустились  в  лощину  и, пройдя  по  козьей  тропе,  затаились за
выступающей  над  дорогой  скалой.  К ним  подошли  еще несколько  чеченцев,
вооруженных автоматами и гранатометами. Заняли позицию и стали ждать. Где-то
вдалеке залязгали гусеницы. Послышалось тяжелое рокотание бронетехники, в их
сторону направлялась автоколонна федеральных войск.
     Ахмадов сказал одному из чеченцев:
     -- Руслан, дай русскому гранатомет и выбери для него цель.
     Воропаев замер,  он понял,  что сейчас  будет.  Но выхода  не видел,  а
умирать тоже  не хотелось.  "Я  им потом отомщу...Пока буду делать вид,  что
подчиняюсь, но все равно сбегу и отомщу гадам. Втройне отомщу."
     Сначала из-за поворота появилась БМП, за ней танк, а за ним два тяжелых
"Урала",  которые перевозят живую силу, за ними -- бензовозы... Олег  понял,
сейчас наступит миг, который решит все. Ему сунули в руки гранатомет "муха",
Ахмадов расстегивал футляр еще одного гранатомета.
     -- Целься! -- сказал он Олегу и смотри не промахнись.
     -- Куда целиться?
     -- В БМП...Возьми с небольшим опережением.
     Но он медлил, держал  гранатомет, повернутый стволом в  другую сторону.
Ахмадов вытащил из-за пояса пистолет и приставил к голове пленника.
     -- Не могу, -- простонал Воропаев и отвернулся. -- Убивай, плесень...
     Ахмадов взвел курок.
     -- Считаю до трех...Раз, два... Ты же видишь, не мы к вам  пришли, а вы
к нам...
     Воропаев перевернул гранатомет и начал целиться. Глаза  заливал пот. Он
заплакал  и сквозь пелену смотрел  на до  боли  знакомые очертания  БМП, где
сидели такие же  как он солдатики. Сейчас их не будет. Он нажал на спусковой
крючок и  воздух прочертила огненная порабола и несшаяся впереди нее граната
прошла в  метрах пяти от БМП.  Он почувствовал  сильнейшую боль в затылке  и
потерял  сознание. И  потому  не услышал  слов Ахмадова:  "Сволочь,  жалеешь
своих,  не  любишь  нас..."  И чеченец  рукояткой  пистолета  саданул  ему в
затылок...
     Трижды брали его с  собой в засады и каждый раз он не оправдывал надежд
боевиков. А у тех в  свою очередь  был азарт  перелицевать русского, сломать
его волю.  Сначала ему отстрелили безымянный палец  на левой руке, затем тот
же  пацан  Ваха, заставив Воропаева разуться, острым  ножом отмахнул ему два
пальца  --  большой  и  средний, на правой ноге. Чтобы не убежал. И наступил
проклятый  день,  когда  ему снова  сунули  в руки  гранатомет  и  приказали
взорвать  выехавший  из-за  скалы  уазик.  И  он выстрелил, отведя прицел  в
сторону от машины  и, к своему  изумлению,  увидел,  как  уазик  подпрыгнул,
проехал  несколько метров на  боку, и,  кувыркнувшись  через  капот,  упал с
откоса.  Кто в нем ехал, он не знал, но Ахмадов был  доволен. Он  скалился и
похлопывал Олега  по плечу.  И не знал  Воропаев, что это  была поставленная
Ахмадовым  сцена:   вместе  с  выстрелом  Олега,  в  уазик  выстрелил  Ваха,
скрывающийся в кустах боярышника.
     -- А ты говорил --  не можешь... Молодец, парень, жить  будешь, воевать
хорошо  будешь...Теперь возьми эту игрушку и  немного потренируйся  по живым
мишеням. Ахмадов отдал ему свой автомат. Он  видел, как на "уралы" обрушился
шквал  автоматно-гранатометного  огня,  как  из машин  выскакивали омоновцы.
Некоторые из них тут же замертво падали под колеса машин. Другие кидались  в
кусты и оттуда начинали отстреливаться.
     Воропаев, стиснув до боли  зубы, закрыв  глаза,  поливал  и  поливал из
автомата.  Сбоку зацокали пули, а  он стрелял  и стрелял. Ему  казалось, что
патроны  в  дергающемся  у  плеча  автомате  никогда не кончатся,  и что  он
стреляет целую  вечность. Но это продолжалось  не более четверти  минуты,  в
течение которых его крупным планом фиксировала телекамера.
     Потом были другие засады, другие бои и он по-прежнему стрелял в сторону
от цели, но к своему удивлению, его за это никто не наказывал. Ему как будто
поверили. А однажды Ахмадов  затащил его в пещеру и включил видеомагнитофон,
питающегося от переносного генератора. И вот она  дьявольская кухня палачей:
на кассете было  крупное  изображение Воропаева и то, как он с автоматом или
гранатометом в руках ведет бой, и тут же новый крупный план -- оторванный от
машины задний  мост и сам вставший поперек дороги  искореженный взрывом АТН,
лежащие  на дороге  и  в кюветах  российские солдаты. И  создавалось  полное
впечатление,  что навалял  кучу людей  и  подбил  всю технику этот белокурый
русский парень, превратившийся в настоящего зомби.
     Ахмадов, щерясь, изрек: "Ты, Алик, хитрый, но я тебя перехитрил".
     После такого телесеанса,  Воропаев  понял, что  теперь  ему  никогда не
отмыться. Понимал  это и  сатана Ахмадов. И потому,  когда он подбирал людей
для  диверсионной вылазки в Воронеж,  он  одним из первых зачислил  в группу
Олега Воропаева...Сказал, что нужен водитель. Однако о цели -- ни слова, что
говорило о чрезвычайной засекреченности готовящейся операции...
     ...В  воспоминаниях  дорога   становится   короче,  но   душа   от  них
обледеневает. Он  почувствовал непреодолимую ненависть к Ахмадову и понимал,
что  с таким чувством возвращаться на базу нельзя.  Он присел  возле березы,
закурил и, глядя на небо, по которому плыли предосенние тучи, стал приходить
в себя...
     ...Первым он увидел Изотова. Тот нес на плече металлическую трубу.
     -- Погодь,  --  обратился  к  нему Воропаев.  Негромко спросил: -- Ты в
курсе для чего мы тут уродуемся?
     Изотов по природе молчун, жизнь сделала его нелюдимым.
     --  Я не здешний, -- сказал он, уклоняясь от ответа.  -- Ты же  ближе к
Саида, должен знать лучше меня...
     -- Заткнись!  -- Воропаев, сжав кулаки,  сделал шаг  к  Изотову, но его
окликнул Ахмадов.
     Весь день  прошел  в  расчистке пространства между  гаражом и казармой.
Между прочим,  все  окна на ее первом  этаже уже  были затянуты целлофановой
пленкой, а само  помещение вычищено,  как будто кто-то  готовился к большому
балу.
     На  ночь  были выставлены  посты. Николеску  дежурил  внизу,  держа под
контролем  дверь  казармы  и  весь  двор,  который они расчищали.  Изотов со
снайперской винтовкой,  оснащенной  прибором ночного видения,  отправился на
крышу казармы.
     Спали в спальных мешках. Саид уснул сразу же как только залез в берлогу
мехового мешка,  Воропаев  же  долго ворочался. Его  терзали воспоминания по
дому  и  угрызения  совести,  которые  точно  не  разродившийся  вулкан,  то
затухали, то снова начинали  бурлить. Дагестанец  Хаджиев, видимо, в  дороге
простыл, и прежде чем затихнуть, долго кашлял.
     Через два часа  Воропаева  разбудил Ахмадов  -- велел сменить  на посту
Изотова.  Олег,  подхватив  лежащий  у  спального  мешка  автомат,  на  ходу
закуривая, вышел во двор. По пожарной  лестнице поднялся на крышу и чтобы не
спровоцировать Изотова внезапным появлением, тихо позвал его: "Изот,  это я,
Олег..." Но ему  никто не ответил. Поверхность крыши была покрыта  битумом и
потому  скрадывала шаги  и Воропаев бесшумной тенью  двинулся  в  другой  ее
конец. Изотова он застал лежащего на боку, рядом  с ним -- СВД,  снайперская
винтовка Драгунова. Он наклонился и потрепал по плечу Изотова: "Вставай, иди
спать вниз..."  Но  что-то для  руки показалось странным,  какая-то каменная
неподвижность была  в худеньком плече лежащего человека. "Изот, вставай!" --
уже громче сказал  Олег, и перевернул лежащего  лицом вверх..  Неживые глаза
смотрели  в небо, Олег  ощутил  на руке  что-то  холодное, липкое. Это  была
кровь. Изотов весь  находился в крови. Воропаев отвернул  полу его тужурки с
многочисленными  карманами  и увидел прореху  на  рубашке,  уже  покрывшуюся
черной  коркой. Блеснула плексигласовая рукоятка финского  ножа.  Видимо, он
умер, не успев его вытащить из своего тела. Это  было классическое харакири.
"Черт  возьми,  его  затрахала совесть...А почему совесть, может,  тут ночью
кто-то  побывал? А может, эта сволочь Саид  его зарезал,  -- внезапная мысль
обожгла сознание Воропаева. -- Это же он ему не доверял..." Но когда он взял
в  руки винтовку  Изотова, чтобы с ней спуститься вниз, он  увидел  белеющую
трубочку, торчащую из дула винтовки. Это  была свернутая бумага и, развернув
ее,  он увидел заштрихованный темнотой текст. Присев на корточки, он включил
карманный  фонарь  и  высветил   то,  что  оставил  после   себя  Изотов.  В
предсмертной записке  было сказано: "Больше не могу...Все бессмысленно. Мама
прости, ты не виновата."
     Воропаев  в глубоком трансе сидел возле  Изотова,  вперив бессмысленный
взгляд в четко вычеканенный на  небе Большой ковш. И небо как будто сказало:
"Прощаю, ты был невластен над собой..."
     Воропаев не знал ничего об Изотове, но не  сомневался --  его чеченская
судьба мало чем отличалась от его судьбы. Иначе как мог русоволосый славянин
оказаться в диверсионной группе, руководимой чеченским боевиком?
     Когда Ахмадов узнал о ЧП с  Изотовым, он ругнулся по своему, и так сжал
челюсти, что золотая коронка на четвертом нижнем зубе мгновенно рассыпалась.
Он выплюнул золотые крошки и, глядя  в землю,  сказал:  "Я никогда не  верил
этой белобрысой  сволочи...Но это  даже лучше, что он так кончил. А ведь мог
бы сбежать и привести сюда русских овчарок..." Слово "русских" резануло слух
Воропаева. Получалось, что его тут вроде бы и не было или за русского он уже
не сходил...И уже на крыше, под звездным небом,  Олег мысленно перелопачивал
всю  свою жизнь, переиначивал,  ворошил,  снова собирал ее в кулак и -- пых,
выпускал на волю...
     ...Фургон прибыл рано утром. Не было еще  пяти, когда он заметил, как с
шоссе,  из-за вязов,  свернул  на  проселочную  дорогу трейлер-пятиосник  и,
тяжело покачиваясь на  размытых  рытвинах,  направился в  сторону  автобазы.
Воропаев  по  рации  связался с Ахмадовым  и  тот,  после паузы,  озадаченно
промолвил:  "Что-то  они  раньше  времени...Бери  Хаджиева  и  идите  с  ним
навстречу фургону...Не  забудь  спросить пароль...Нет, спустись сюда я  тебе
все объясню". Саид не доверял такие разговоры радиоэфиру.
     --  Ты  спросишь  пароль  и тебе  должны сказать  "Привезли  силикатный
кирпич, 20 тысяч", а  ты  в  ответ: "Мы его ждем уже  две  недели", -- давал
указания Ахмадов. -- Повтори...
     Воропаев повторил.
     Трейлер  они  встретили в  лесопарковой  зоне,  тянувшейся  до  базы  и
уходящей  далеко за нее.  Советская армия свои объекты тщательно скрывала от
людских  глаз  и  не  каждый воронежец знал  о затерянном  где-то в лесистой
местности армейском объекте.
     Хаджиев  остался в  тени,  на  обочине,  чтобы  на всякий  случай огнем
подстраховать Олега. Воропаев встал на  пути трейлера  и когда свет высветил
его,  дал  рукой  отмашку. Фургон медленно затормозил, но из  него  никто не
выходил. Воропаев подошел к машине и, задрав голову, спросил: "Эй, в кабине,
что  скажете?" Но вместо ответа, из форточки вылетел окурок и упав на землю,
разбросал  мелкие  искорки. Лязгнул  металл, дверь открылась,  на  ступеньку
спустилась  нога  в резиновом  сапоге. На  землю  спрыгнул человек  довольно
высокого роста.
     -- Ты  нас встречаешь? Очень хорошо, -- акцент вроде  бы грузинский. --
Скажу честно, привезли силикатный кирпич...20 тысяч...Ну?
     -- Так же честно, отвечу: мы его ждем уже две недели...
     -- Вот и прекрасно, договорились, -- и человек, махнув рукой  кому-то в
кабине,  а сам остался с Воропаевым. Они пошли по дороге, указывая дорогу, а
за ним, как гора, наплывал трейлер.
     Машина въехала  в промежуток  между  зданиями  и  не без труда вошла  в
ворота гаража,  где сразу же  началась  разгрузка. Но вначале из ее длинного
кузова, на котором было надпись "Роскооперация", стали соскакивать люди. Они
были одеты  в гражданскую одежду, причем на многих были кожаные куртки.  Тут
же стоявший Ахмадов  почти со всеми  обнимался, терся щекой о щеку,  пожимал
руки, отпуская реплики, которые в основном звучали не по-русски. Он улыбался
и рот его  озарялся  золотым  сиянием,  столько было  во рту золотых  зубов.
Особенно  тепло  он  встречал высокого  черноволосого,  лет  тридцати  пяти,
человека. С ним он говорил по-русски.
     -- Как, Вахтанг, добрались? Надеюсь, без приключений?
     И Воропаев  понял, что  это грузин и когда он  заговорил, это стало еще
больше ощутимо.
     --  Десять раз  останавливали менты, -- сказал он, -- и я растряс почти
всю наличку.
     --  Зато, слава  Аллаху, доехали, -- шестерил Ахмадов и было непонятно,
кто тут главный: он или этот представительный грузин?
     Ахмадов обернулся, кого-то ища глазами, и когда узрел Воропаева, позвал
его к себе.
     -- Вот что, Олег, пока идет разгрузка, возьми Николеску с Хаджиевым и в
подвале казармы выройте две ямы, будем сгружать туда