й разведчик с перспективой дальнобойного внедрения.
     Новиков  поднялся со  стула и подошел  к секции с  книгами.  Достал два
толстых тома и положил перед Путиным. Сказал:
     -- Полистай, сынок, эти справочники и возьми из них информацию, которая
тебе может понадобиться  в  Латвии.  Особо  обрати  внимание на  отвлекающие
моменты, как, например, попасть в Юрмалу  через пункты,  которые напрямую не
ведут к ней...
     Это  были  энциклопедические сборники: один  под  названием  "Советская
Латвия", второй -- "Рига". Оба тома изданы в Латвии...
     Через  час сорок Новиков забрал у него книги и повел к начхозу.  А  еще
через пятнадцать минут Путин направлялся в аэропорт Шереметьево.
     Все происходило как во сне -- легко,  без тягостных мыслей о семье, ибо
он  еще не был женат и до встречи с  Людмилой оставалось три месяца. Впереди
его ждала большая любовь, о которой он  только слышал и  в которую не верил.
Считая себя рыцарем тайного фронта, такими мелочами, как личная жизнь, он до
поры до времени предпочитал не отягощать себя...
     ...Но   внутренне  было  неспокойно,  особенно,  когда  во   Франкфурте
пересаживался на мюнхенский рейс. Однако и в Международном аэропорту "Мюнхен
-- Рим", куда он  прилетел, на него  никто не обратил внимания; он  со своим
кейсом  прошел  через  "зеленый" таможенный  коридор  и, взяв  у аэровокзала
такси, отправился к оперному театру.
     Само  здание было освещено разноцветными огнями и его  белые колонны, с
их глубокими тенями, напоминали сказочных  великанов, притаившихся  у  своих
пещер.
     Было жарко  и Путин, садясь в такси, скинул с себя плащ и положил рядом
с "дипломатом".  Когда такси припарковалось на  стоянке, в метрах пятидесяти
от театра, он  не стал спешить: долго выгребал с заднего сиденья свои вещи и
сквозь  противоположное  стекло  старался  охватить  взглядом  пространство,
примыкающее к  театральному подъезду.  Но это  он делал больше  по  привычке
(контролировать каждый свой шаг и все замечать -- главная заповедь чекиста),
механически, но и  то,  что  он узрел, дало ему  некоторую информацию. Людей
было немного:  две пары вошли в театр и несколько человек прошествовали мимо
колонн, из  подъехавшего  микроавтобуса мужчина  пытался извлечь коляску, на
которой, выпрямив спину, неподвижно сидела пожилая женщина.
     Когда он  подошел  ближе, мужчина уже  катил  коляску  по  специальному
пандусу, ведущему к широким дверям театра.
     Путин сразу же заметил, как из-за одной из колонн  появился тот,  с кем
была назначена встреча.  Человек  был  в светлом костюме и светлой шляпе,  в
руке держал зонт-тросточку.  Поля шляпы скрывали глаза, но по повороту шеи и
подбородку  можно  было  определить  возраст  незнакомца   --  пятьдесят   с
хвостиком...Он  сунул руку в  карман пиджака и  тут  же вытащил ее  снова. В
пальцах белел  зажатый  клочок  бумаги.  И как бы ни  к  кому  конкретно  не
обращаясь,  человек с зонтиком, по-немецки громко произнес: "У жены  сильная
мигрень, не  можете  ли  вы  купить у меня  один билет". Но пока  незнакомец
произносил  эти  слова,  он  оказался  рядом  с  Путиным и  тому  ничего  не
оставалось как  только вступить с  ним в разговор.  Тоже по-немецки  спросил
человека  -- место, указанное в билете, находится в партере или на  балконе?
Балкон, второй ряд. "Очень хорошо, -- подумал Путин, -- проще будет уйти..."
Он спросил о цене билета и человек, чуть ли не расшаркиваясь  перед ним, все
время извиняясь, объяснил, что готов подарить билет, жалко будет, если билет
пропадет, но тем  не менее взял протянутые Путиным двадцать  марок. При этом
он снял шляпу  и еще раз  расшаркался. И тут  свою роль начала  играть пачка
"Кемэла". Путин никогда не курил, но делать вид,  что курит, прекрасно умел.
Пачку он раскрыл еще в самолете и сейчас, вытащив ее из кармана висевшего на
руке плаща, протянул ее незнакомцу. Тот церемонно взял предложенную сигарету
и опять начал валять Ваньку -- кланяться, нелепо приседать и при этом снятой
шляпой делать  веерообразные  движения. "Шут гороховый",  -- подумал  Путин,
однако улыбку со своего лица не согнал. Ему нравилось говорить по-немецки, и
он,  не выходя из стиля  беседы, тоже  нес какую-то белиберду насчет жуткого
везения, которое ему подвалило в этот  субботний летний  вечер...И как давно
он мечтал  послушать  "Травиату"  в исполнении  молодой  дивы Софии  Миллер,
только что закончившей стажировку в Ла Скала...
     Расстались они так же судорожно, как и  встретились. Незнакомец, словно
мим,  без  слов оттанцевал в сторону и в одно мгновение  его поглотили  тени
колонн...
     ...И  в  театре, и в  самолете он думал о якобы  второстепенной, как ее
хотел представить  Новиков, встрече у  театра.  Путин  уже далеко  не  был в
разведке новичком  -- позади пять лет учебы и несколько месяцев "стажировки"
за границей  -- и поэтому прекрасно понимал, что  такого  рода "театральные"
встречи  отнюдь  не  случайны.  Но  было  неясно, что  тут  главное,  а  что
второстепенное  -- рижский вояж  или  все же  мюнхенский? Рига или Мюнхен --
игра, прикрытие?..  Но с  другой стороны, он не мог не понимать, что если  в
Мюнхене он будет выполнять  главную часть своей поездки и  будет играть роль
связного, то такая молниеносность подготовки к операции может быть чреватой.
Да  и  не в правилах  ГРУ  осуществлять столь  скоропалительные кульбиты...А
может, думал  он, на  такой экспромт все  и рассчитано,  когда ни  у  самого
связного,  ни  у  того, кто придет к нему  на встречу, не  будет времени  на
ненужные размышления. Да  и какая, собственно, нужна для такого одноразового
контакта особая подготовка?
     Однако все произошло не  по правилам, которым  его  обучали:  встреча у
театра состоялась  без  малейшей маскировки и те,  кто мог  следить  за  тем
человеком, который предлагал ему билет,  с таким же  успехом смогли  бы быть
свидетелями  их  разговора  и  передачи  из  рук  в   руки  билета  и  пачки
сигарет...Нет,  тут что-то не клеилось...Так  делается только в  том случае,
когда  нужно  замести следы, запутать  слежку... Но в подобных  ситуациях  в
контакт  вступают с абсолютно  случайными операторами, а не идут  по заранее
подготовленному варианту.
     Так и не  придя ни к  какому для себя выводу, Путин откинулся на спинку
кресла  и прикрыл глаза.  В ушах  звучала  величественная кода  первой части
"Травиаты". Ему понравился  голос молодой  певицы, ее прекрасное  бельканто,
понравилось вообще все, что происходило на сцене...Но неожиданно мысли  его,
подобно кузнечику, скакнули в  сторону, где хаос  и полумрак. "А если меня в
Риге выследят и начнут колоть? --  неожиданно возник безответный вопрос.  --
Я, конечно,  буду  молчать,  даже если  они меня  подвергнут...Не  торопись,
дружище: если они тебя подвергнут наркодопросу, ты можешь не выдержать, как,
впрочем, и  многие  другие птицы твоего полета. А если они тебе...Перестань,
не если, а в обязательном порядке они тебе устроят наркодопрос...замедленное
внутривенное введение небольшой  дозы  скополомина...  И  после  этого  тебя
охватит  чувство парения,  начнешь  быть избыточно общительным  и  предельно
благодушным...Но  допустим, что  полграмма  или даже  грамм  скополомина  ты
одолеешь, но у них есть еще десяти процентный раствор  тиопентал-натрия,  от
которого сначала  в глазах появится туман, мысли пойдут  в разбег и все твои
заботы  об  осторожности   отпадут  сами  собой...Или  барбамил  --  раствор
амитал-натрия, после  укола которого  сначала спикируешь в  депрессию, после
чего  мозг охватит безумная эйфория, а с ней -- словесный понос... --  И  он
отчетливо, почти визуально, представил страничку из катехизиса разведчика, в
котором говорилось о преодолении прессинга от "сыворотки  правды". И словно,
считывая текст, он  начал  про  себя  проговаривать наставление: -- "первое:
сосредоточить  внимание  на определенной реальности  (тиканье  часов,  пятно
влаги  на  стене  или  световое  пятно)  и осознав по  этому  фиксированному
эталону,     что     реалистичность    мышления     ухудшается,    предельно
сконцентрироваться  на  необходимости  преодолеть накатывающее  состояние  и
очень  четко  мыслить..." Легко  сказать  -- четко мыслить.  Ладно,  поехали
дальше.  "Второе: зациклиться на воспоминаниях о  неких эмоциональных, но не
существенных с  позиций  безопасности  вещах (таких,  как  секс, переживания
вины, зависти, злобы), отстраняясь  подобным образом от нежелательно опасной
исповеди".  Третье  и  для  меня  это  самое  главное:  "сосредоточиться  на
воспоминаниях чего-либо (или  кого-либо) особо  дорогого."  Конечно,  я буду
держаться  за образ мамы...Я  вытащу из памяти ту зиму, когда  она  заболела
воспалением легких...двустороннее  крупозное  воспаление  с осложнениями  на
сердце. Я  тогда был в полном горе  и весь свет для меня померк. Возвращаясь
из больницы домой, я вытаскивал из ящика ее фотографию и глядя на нее, молил
бога  об исцелении мамы. И  тогда я в первый раз, как  умел, перекрестился и
дал себе слово, что  если мама поправится, буду верующим, уйду в монастырь и
всю свою жизнь посвящу Богу...И хотя я не  сдержал свои обещания, но веру не
утратил и она  мне поможет  преодолеть  наркодопрос... Даже если  мне введут
максимальную дозу  раствора амитал-натрия и после  того, как засну,  сделают
еще один  укол  психостимулятора в  виде амфетамина, я  и тогда найду в себе
силы  не  отвечать на вопросы...  --  И  опять  перед взором поплыли  строки
наставления:  "форсированное пробуждение спящего  дает ему  прилив энергии и
страстное желание говорить.  Звуки  и  все образы вокруг становятся яркими и
очень рельефными,  пульс и дыхание учащаются, все мысли проясняются, хочется
кричать от осознания своей силы... Поскольку человека перед этим  связывают,
то  вся мощь  двигательной энергетики  активно сублимируется  в  неудержимые
словесные потоки..." Черта-с два, а  не потоки.  Я вам  такое загну, что  вы
содрогнетесь, я понесу такую чепуху, такие  несуразности, что для вас станет
великой минутой та, когда я замолчу..." Но я же  буду среди  своих, -- вдруг
осознал  он простую  мысль. --  Я  же  не враг,  не шпион  и  не  лазутчик с
вражеской стороны, поэтому мне не в чем  сознаваться...Значит, никакие самые
изощренные "сыворотки правды" мне не страшны..." -- И эти слова "не страшны"
он  повторял   и  повторял,  пока  более  глубокая  дрема  не  охватила  его
встревоженный мозг. Им овладела расслабляющая легкость и отдохновение.
     Однако  не успел он  отдаться  сполна  этому  приятному  ощущению,  как
бортпроводница объявила о посадке.
     Вечер  в Риге стоял  чудесный. Ни ветерка,  ни дождины -- ровное, синее
затухание дня.
     Он вышел на бетонку и вместе  с небольшой группой пассажиров направился
в  сторону  аэровокзала.  Когда он у стойки демонстрировал пограничнику свой
паспорт,  тот был невозмутим.  Но по мере того как  серые  глазки прапорщика
катились  по  строчкам, взгляд  этот невольно  загорался искорками,  которые
непременно  присутствуют во взгляде охотника, взявшего на мушку кабана.  И с
этой  минуты он и в самом деле почувствовал себя в шкуре преследуемого, но в
отличие от прапорщика не дал ему  об  этом знать ни единым мускулом на лице.
Его  взгляд по-прежнему был  прозрачен, в  меру приветлив и прикрыт ситцевой
шторкой интуристского любопытства.
     Таможня его  не тронула и он,  миновав  огромный  холл, вышел на улицу.
Огляделся, поискал  глазами такси и  заодно  тех,  кто непременно мозолит на
него глаза откуда-нибудь  из  укромного уголка. Когда  он встал в очередь на
такси,  подкатила  черная "волга" с шашечками  и почему-то  припарковалась в
стороне. И надо же было случиться такому казусу -- когда подошла его очередь
эта самая  "волга" подрулила к бортику тротуара.  Мол, пожалуйте,  я к вашим
услугам...А  он-то такие  дешевые  номера уже знал и, зная, чья эта машина и
какая у нее задача, спокойно открыл дверцу и уселся на заднее сиденье.
     Водитель  -- мордастый  гебист, с маской  радушного и  очень  свойского
парня,  начал что-то говорить о  погоде и  делал  это  на скверном  немецком
языке. "Какая ты дешевка, -- дал ему  мысленную характеристику  Путин, --  и
начальники  твои  такие же  и их начальники  -- дешевки,  и  начальники этих
начальников полное дерьмо..." И тема была исчерпана.
     Возле гостиницы его  уже ждали: три машины,  возле которых  кучковались
такие  же  мордастые  топтуны.  Он  прошел  в  холл  и  встал  в  очередь  у
регистрационной стойки. Перед ним были двое и, видимо,  англичане,  ибо один
из них листал буклет, написанный по-английски  и  что-то тихо, по-английски,
говорил своему напарнику.
     Когда  Путина  оформили и  дали  в руки ключи  от номера, регистраторша
стала по-русски ему объяснять, где находится лифт.
     Номер ему  выделили  на  шестнадцатом  этаже и те, кто рассчитывал, его
поводить по  Риге, и  думать не думали,  что  через десять минут останутся с
носом. Когда же еще  уходить от слежки, если не в тот момент, когда делается
первый  шаг  расквартировки? Он  не стал подниматься на  шестнадцатый  этаж,
вышел на пятом... Однако, выходя, нажал на кнопку шестнадцатого. По лестнице
спустился на  второй  и через служебный  выход  выбрался на инженерный этаж.
Минуя Г-образный коридор, вошел в  незапертую дверь и  оказался  в  машинном
зале. Двое  рабочих занимались переупаковкой сальника у  огромного  вентиля.
Работали с  явным нарушением  правил  техники безопасности: проводили ремонт
запорной арматуры, находящейся под высоким давлением. Подойдя  к рабочим, он
щелкнул пальцем по манометру:
     -- Рискуете, орлы, ошпариться, здесь шесть атмосфер...
     Тот, что крутил гаечным ключом, взглянул на него и развел руками.
     -- А  что делать -- сифонит, а  перекрывать нельзя. Вся эта махина,  --
взгляд по вертикалям помещения, -- останется без горячей воды...
     --  Вы не одолжите мне  на пять минут халат... надо осмотреть насосную,
-- Путин с деловым видом, достал из кейса бейсболку, а на ее место аккуратно
уложил плащ.
     Парень протянул ему скинутый с плеч застиранный, синий халат.
     -- И если можно, газовый ключ... буквально на пять минут.
     Он спустился  вниз по металлической лестнице и оказался в подвале,  где
господствовало  царство труб.  Самые  большие  диаметры  тянулись  по  всему
периметру подвального помещения и были покрыты алюминиевой фольгой.
     Справа и слева виднелись серые прямоугольники дверей. Он выбрал правую,
оказавшуюся открытой. Она вывела его в небольшой боксик и оттуда по лестнице
он попал  на улицу. К цветочному киоску,  примыкающему почти к самому зданию
гостиницы. Он  протиснулся между углами и ходкой поступью  направился  через
дорогу  -- под арку,  ведущую в старый двор. Успел  на стене дома  прочитать
название улицы -- Дзирнаву. Войдя  в  арку, он притаился  за  углом, пытаясь
уловить посторонние  шаги. Но все  было тихо,  до него лишь  доносились шумы
машин,  в своем привычном ритме катившихся по наезженной улице, где-то вдали
позванивали трамваи...
     На  его счастье, двор оказался  проходным  и  вывел  его  к внутреннему
Торговому центру, состоящему из целой серии магазинов. Сняв с себя халат, он
его вместе с газовым  ключом незаметно опустил в  мусорный  контейнер. Затем
зашел в  охотничий магазин, где  обзавелся брезентовой ветровкой,  карманным
фонарем  и двумя удочками и чехлом для них. Вместо бейсболки на голову надел
соломенную шляпу, которую он купил  в соседнем магазине. Однако, когда вышел
на улицу, его поразила ее безлюдность  и  множество  людей  в  милицейской и
солдатской  форме.  На  углах   улиц  стояли  уазики   ГАИ,  ее   сотрудники
решительными жестами останавливали все машины  и после проверки заворачивали
в проулки. До него донесся грубый мегафонный голос: "Товарищи, в виду учений
гражданской  обороны,  просим очистить  улицы  и оставаться у  себя дома. Об
окончании  учений вам будет  сообщено  дополнительно".  "Ага,  учения в  мою
честь," -- он понял: квартал оцеплен, идет тотальная проверка и дело случая,
что он еще не скручен и не посажен в подвал КГБ.
     Он  сделал несколько  шагов назад  и вошел в подъезд пятиэтажного дома.
Поднялся до чердачных дверей, к которым вела  отдельная деревянная лестница.
В глаза бросилась надпись, сделанная на  двери мелом: "Виктор Цой  -- на все
времена". Он тоже был поклонником Цоя, но сейчас ему было  не до него. Войдя
в дверь, он оказался в  пыльном, загаженном голубями помещении. Чердак почти
весь  был завешен бельем, и это было ему на  руку. Однако его взгляд, помимо
воли, уже  рыскал по скосу  крыши,  пытаясь с  помощью фонаря  отыскать люк,
которым обычно пользуются трубочисты  и  чистильщики крыш.  И нашел,  но  не
успел  им  воспользоваться -- со стороны лестницы послышались тяжелые  шаги.
Кто-то бежал наверх. И чей-то зычный окрик это подтвердил: "Сержант, осмотри
закомары, хотя я не думаю..."
     Последние слова он не расслышал.  Встал за спускающуюся  до самого пола
простынь  и затаил  дыхание.  Шаги приближались и что-то  подсказывало,  что
наступает  критический момент  в его разведывательной деятельности. Шаг, еще
шаг, уже слышалось чужое дыхание, шелест белья и, наконец, луч фонаря лег на
простынь, за  которой  стоял  Путин. Он  понимал, если сейчас отдернется эта
спасительная преграда,  он предстанет перед слепящим глаза лучом света и все
будет кончено.  Поэтому он первым  сделал шаг навстречу и вместе с простынею
принял в  объятия того, кто, видимо, был сержантом. Борьба была недолгой: он
сделал удушающий прием  и когда милиционер обмяк, Путин  буквально запеленал
его  в  тряпки, оставив лежать  на  полу.  И  то,  что там  осталось,  очень
напоминало кокон какого-то доселе неизвестного насекомого.
     На выходе  из чердака никого не было. Однако ждать долго  не  пришлось:
снизу, через  две ступеньки,  наверх бежал здоровенный детина в  гражданской
одежде.  Путин вернулся на чердак  и  прикрыл за собой дверь. Услышал тот же
зычный,  надсадный голос: "Ты  что,  сержант, там  клад  нашел?  Так подожди
меня..."  И когда человек взялся за  ручку, чтобы отворить  дверь,  Путин  с
нещадящей  силой ударил по  ней ногой. И, видимо, удар оказался непосильным,
ибо человек  с грохотом полетел  с лестницы и  безмолвно рухнул на  бетонную
площадку.  Дорога  была  свободна: Путин  в  два прыжка преодолел  чердачную
лестницу,  мельком  взглянул  на  лежащего  без  чувств  человека,  и  бегом
направился вниз.
     Машина стояла на  тротуаре, загораживая собой выход  из подворотни. Это
были обычные патрульные "Жигули" и Путин  с одного  взгляда  понял,  что они
пусты.  "Растяпы, --  послал он мысленный привет тем, кто остался наверху --
дверь  была   открыта  и  в  замке  зажигания   торчала  связка  ключей.  --
Самодовольные  скоты, --  еще  раз  откомментировал ситуацию Путин и залез в
машину..."
     Он подал ее немного  назад и  затем завернул под арку. Он понимал,  раз
здесь столько магазинов, значит,  должны  быть  и  подъезды к  ним. И верно,
впереди  петляла  внутренняя  асфальтированная  дорожка,  по  которой  он  и
направился вглубь квартала.  Остановился возле  магазина "Автодетали", а сам
вышел из  "Жигулей" и прошел вперед. И в метрах  пятидесяти увидел неширокую
улочку, сходящую с дорожки  внутри  торгового центра  и сливающуюся с улицей
Суворова. Это одна из  немногих центральных улиц, по которой  ходят трамваи.
Он  вернулся к  "Жигулям"  и уселся за руль. Медленно  подрулил  к улочке и,
возможно, благополучно  влился бы  в  шумный поток улицы  Суворова, если  бы
позади  не раздались  выстрелы. В  зеркале он увидел  бегущих в его  сторону
милиционеров  и тот,  кто бежал  впереди, вытянув вверх руку, посылал в небо
пулю за пулей.  У Путина не  было иллюзий --  он понимал, кому  предназначен
этот салют в центре города.
     Нога непроизвольно вжалась в пол, "жигуленок" вздрогнул  и, пробуксовав
пра