делала из них бутерброды, но результат от этого не менялся.
   И все же  в  те  дни  гораздо  больше  Агнию  мучило  иное:  во  что,
собственно   говоря,   она   там,   в   Париже,    оденется?    Все-таки
представительнице петербургского дворянства нужно и, так сказать, прикид
иметь соответствующий. А у нее вся одежда была из секонд-хэнда. В родном
городе она выглядела вполне прилично и даже слегка попсово.  Но  забавно
было бы, если какая-нибудь француженка или заезжая американская туристка
признала на ней собственную блузку или юбку.
   Однако и эта проблема рассосалась сама собой. Уже через  два-три  дня
Штопка, жена брата,  вместе  со  своими  подругами  навезла  ей  столько
одежды, что Агния даже не все и примерить успела.
   Выложив на стол свои доллары и заставив ее принять решение, Глеб  еще
и полюбопытствовал:
   - Хотел бы я знать, на каком языке ты станешь там изъясняться?
   Агния кончила французскую школу, в университете же учила английский и
на экзаменах получала пятерки. Ей даже когда-то казалось,  что  в  обоих
языках она достигла кое-каких высот. Потом  поняла,  что  высоты  эти  -
весьма мнимые. Простые тексты она, конечно, читала  без  словаря  и  при
общении с иностранцами легко могла выговорить  несколько  фраз.  Однако,
когда  эти  самые  иностранцы  сами  заговаривали  с  ней,  она  тут  же
растерянно умолкала. Или кивала головой с легкой улыбкой идиотки, потому
что ни одного слова из их скороговорки понять не могла.
   В отличие от брата. Вот  у  кого  французский  сидел  в  генах.  Даже
отслужив армию, он не только не забыл язык, а наоборот -  стал  говорить
еще уверенней. В своей милиции, или как там  ее,  прокуратуре,  он  был,
возможно, единственным, кто так свободно говорил по-французски.  Не  зря
же, когда однажды прилетел парижский полицейский комиссар Симон  Пернье,
Димку заставили принять его в их родительской  квартире.  А  ей,  Агнии,
тогда еще незамужней сестре, пришлось изображать  гостеприимную  хозяйку
дома. К стыду своему, она в те дни кроме идиотской  улыбки  и  трех-пяти
фраз так и не смогла из  себя  ничего  выдавить.  А  всю  непринужденную
беседу вел за обоих Дмитрий.
   - Попробую по-французски, Глебушка, - неуверенно ответила она мужу, -
ты же сам говорил, что французы других языков не знают. Попрошу Дмитрия,
может, он со мной позанимается.
   - Ладно, поработаю с тобой. Детские знания - самые прочные,  вряд  ли
они улетучились. - Глеб  уже  надевал  ошейник  на  Геру,  их  семейного
черного пуделя. - Через пятнадцать минут мы придем, и будь готова.
   То, что ее Глеб - лингвист,  она  узнала  во  время  их  неожиданного
знакомства, когда вместе с Дмитрием, который уже тогда был следователем,
спасала его  на  собственной  даче  от  преступников-милиционеров  после
нескольких суток пыток, допросов и истязаний.  Садистам  из  вокзального
отделения милиции очень захотелось списать именно на интеллигента  Глеба
все те ужасные дела, которые  совершал  ненайденный  маньяк.  А  Дмитрий
сутками не спал, чтобы поймать подлинного преступника, и был уверен, что
этот несчастный, почти ослепший после ментовских избиений интеллигент  к
преступлениям   непричастен.   В   конце   концов   истина    и    добро
восторжествовали: брату удалось поймать  настоящего,  а  не  подставного
маньяка. Агния даже впервые зауважала его работу.  С  тех  пор  как  она
стала женой спасенного ими  Глеба,  Агния  привыкла,  что  он  время  от
времени  показывает  ей  свои  научные   статьи,   а   она   их   наспех
просматривает. Все  эти  лингво-структуралистские  поиски  были  от  нее
далеки. Но то, что он - талантливый педагог, она ощутила только  теперь,
за десять дней до отлета в Париж.
   - В принципе, ты ведь многое знаешь, - уверял Глеб после первого часа
занятий. - Тебе всего-то навсего надо сбросить свою  зажатость.  Убедить
себя, что ты можешь говорить легко и свободно.
   Муж, конечно, выжал  из  нее  соки.  Он  пел  с  ней  вместе  детские
французские песенки, играл в игры, рассказывал анекдоты, естественно  на
французском, и даже убедил читать по очереди вслух Мольера, опять  же  в
подлиннике. Зато уровень французского у Агнии перестал быть мнимым.
   И оказалось - ничего страшного. Самолет она перенесла прекрасно, хотя
с детства боялась  укачки.  В  огромном  здании  аэропорта  Орли  быстро
сориентировалась, доехала до  метро  на  бесплатном  подкидыше-автобусе.
Метро, как ей и  говорили,  шло  сначала  поверху,  а  потом  уходило  в
тоннель. Ужаснувшись дороговизне  парижского  транспорта,  Агния  купила
книжечку из десяти билетиков, прошла  через  турникет  и  приблизительно
через час вышла на площади Италии.
   Нужную улицу она отыскала на карте еще дома. И здесь тоже  быстро  ее
нашла по указателям, прошла по ней метров  сто,  свернула  в  переулочек
направо, а там вошла в крохотную гостиницу,  которая  на  неделю  должна
была стать ее домом.
   В записи заказанных номеров она значилась не под своей новой фамилией
Пуришкевич, которой одарил ее Глеб. Фамилия эта оказалась слишком трудна
для араба, владельца гостиницы.  Ее  предупредили,  что  она  обозначена
коротким именем - мадам Агни.
   Агния, к своему удивлению, сразу поняла вопрос портье, мсье Пьера,  -
за сколько дней она собирается заплатить. И  он  тоже  сразу  понял  ее,
когда она сказала, что пока за три.
   - Мадам желает номер без душа? - переспросил он с сомнением.
   - Да-да, только без душа! - подтвердила Агния, как ее учили.
   Даже этот самый дешевый номер стоил  бездну  денег  -  сто  девяносто
франков в сутки. А душ, как ей говорили, можно было принять по жетону за
шесть франков - три минуты.
   Девушка-мулатка провела ее  по  узенькой  лестнице  на  второй  этаж,
открыла дверь и, улыбнувшись, исчезла. Агния осталась наедине с  широкой
постелью,   узким   оконцем,   выходящим   на   противоположную   стену,
подоконником, который исполнял роль столика, и настоящим микростоликом -
размером с подоконник. Открыв створки узкого  шкафчика,  она  обнаружила
микрораковину с кранами холодной и горячей воды. В  отличие  от  родного
дома, горячая вода имелась.
   "Такой вот у меня личный маленький Париж на эту неделю",  -  подумала
Агния.
   Оставалось быстро развесить одежду на тонких металлических вешалках в
шкафчике, надеть летнюю длинную цветастую юбку,  голубую  майку,  легкие
белые тапочки, взять белую сумочку на длинном ремешке, куда она  сложила
документы с деньгами, и спуститься вниз, чтобы познавать большой Париж.
   Агнию предупредили, что гостиницу для нее сняли хотя и  в  центре,  у
метро, но в очень дешевом  квартале,  который  в  последние  десятилетия
облюбовали эмигранты из арабов и китайцев. Это она  ощутила  сразу,  как
только вышла на улицу.
   Пока летел самолет, пока она пересекала сначала предместья Парижа,  а
потом и сам город под землей, пока раскладывала вещи  в  номере,  солнце
опустилось ниже, и воздух окрасился в золотисто-оранжевый цвет. Это  был
именно тот парижский цвет, о котором она столько читала!  У  стен  домов
тут и там стояли смугловатые юноши, Агния  прошла  мимо  двух  небольших
ресторанчиков, и оба  были  китайскими.  Даже  банк  на  площади  Италии
оказался китайским. Агния успела войти туда  в  последнюю  минуту  перед
закрытием, и  вежливый,  очень  аккуратный  молодой  китаец  поменял  ей
стодолларовую купюру. Что поделаешь, она  еще  только  начала  осваивать
город, а те франки, которые были взяты с собой, уже  мгновенно  иссякли.
Теперь,  когда  Агния  снова  разбогатела,  можно  было  воспользоваться
полезными советами: в соседнем  магазинчике  она  купила  длинный  батон
"багет" и коробку с  молоком.  Судя  по  девушкам,  сидящим  у  касс,  и
основной публике, магазин, как и гостиница, был арабским.
   С площади она свернула на авеню Гоблин, которая постепенно опускалась
к другой площади - Монж. Улица была широкой, Агния шла по ней и узнавала
все, словно когда-то уже жила здесь. Знаменитые парижские мансарды  -  у
нас только недавно стали строить такие  дома,  и  то  больше  в  Москве.
Прозрачный, пронизанный закатными лучами золотистый воздух, чистые яркие
краски домов, скамеечки, на которые можно присесть, если устанешь, - все
это радовало глаз. Здесь, по этому тротуару кто только не ходил до нее -
Апполинер и Матисс, Пикассо и Ренуар,  а  еще  Верлен,  Бодлер,  Гюго  и
Бальзак. А теперь шла она. И если бы хватило сил, она могла бы в  первый
же вечер постоять рядом с .собором Нотр-Дам.  Но  Агния  заставила  себя
остановиться. Нельзя все получать сразу, в первый же вечер.
   Гораздо разумнее, если она растянет это наслаждение  на  всю  неделю.
Тем более, она уже  чувствовала  тяжесть  в  ногах  -  после  полета,  а
главное, от дорожных волнений, они у нее слегка отекли. На площади, куда
упиралась авеню, около старинного собора был небольшой садик с  питьевым
фонтанчиком. Агния выбрала пустую скамейку и немедленно ощутила  ужасный
голод. И, как советовали подруги, съела половину "багета", запивая очень
вкусным молоком.
   Поднимаясь назад по той же авеню, только уже по другой стороне, Агния
поняла, почему так странно назвали этот проспект, и даже  станция  метро
тоже называлась "Гоблин". Но все  это  -  не  в  честь  героев  нынешних
фэнтэзи, а в честь гобеленов. Оказывается, в  прошлые  века  здесь  была
знаменитая гобеленовая мануфактура, а  теперь  работал  музей.  И  Агния
вспомнила, что в "Экскурсиях по Парижу" Борис Лосев рассказывал об  этой
мануфактуре, а также  о  том,  что  русский  царь  Петр  Первый  однажды
заглянул сюда и  застрял  на  весь  день  -  так  увлекся  производством
гобеленов.
   Сумерки сгустились, когда она подошла к  своей  гостинице.  И  только
теперь, пройдя  стеклянные  двери,  Агния  как  следует  рассмотрела  ее
внутреннее убранство.
   Собственно, рассматривать было почти нечего,  разве  что  цвет  стен,
лестницы, лампы в потолке и букетики искусственных цветов  в  нескольких
углах, но во всем были вкус и уют.
   Однако  уже  через  час-полтора,  когда,  сделав  несколько   деловых
звонков, она с удовольствием  вытянулась  на  широченной  тахте,  сквозь
тонкие стены до нее донеслись признаки бурной жизни  -  со  всех  сторон
слышались постанывания и невнятное бормотание на разных языках.

СМЕРТЬ НА "РАДИО ФРАНС"

   А утром за ней в гостиницу зашел сам Борис Лосев - единственный живой
писатель,  которого  она  знала   в   детстве.   Ей   было   тогда   лет
двенадцать-четырнадцать, а Дмитрий, младший  братишка,  и  вовсе  только
поступил в школу. Борис Михайлович, друг их родителей,  приезжал  то  из
Москвы, то из Парижа, и его в их доме ждали с волнением.  Он  уже  тогда
был известным писателем, автором знаменитой книги об Альберте Швейцере и
другой - диссидентской, которую сразу изъяли из библиотек,  хотя  в  ней
рассказывалось всего-навсего о маршрутах по Руси Ярославской. Он  всегда
приезжал к ним с  подарками,  а  в  рассказах  его  мелькали  знаменитые
фамилии - от Набокова и Виктора Некрасова до Солженицына:  со  всеми  он
был знаком или знал их родственников, близких друзей.  Боже  мой!  А  за
окнами стояло тогда совсем другое тысячелетие, и в  России  говорить  об
этих людях можно было лишь на собственной  кухне,  вполголоса.  Писатель
Борис Лосев со всеми с ними где-то прогуливался, разговаривал,  распивал
чаи. Агния занимала в комнате во время его  рассказов  самое  незаметное
место, и никто бы не догадывался, что она ловит, запоминает, а потом еще
долго переживает каждое его слово, каждую шутку.
   И вот теперь он, автор многих книг о Париже и  русской  эмиграции,  а
также  постоянный  ведущий  радио-и  телепередач  "Гуляем  по   Парижу",
поднялся по узкой гостиничной лесенке и зашел  за  ней  в  номер,  чтобы
пойти гулять по городу ее мечты!
   - Куда пойдем? - шутливо изобразила она джингл  радио  "Эхо  Москвы",
когда они вышли на улицу.
   - Сначала на "Радио Франс", Умница. - Так он называл ее с детства.  -
Познакомлю тебя с Антоном  Шолоховым.  А  потом  перейдем  Сену  -  и  к
Эйфелевой башне. Напомни по дороге  сфотографировать  тебя  у  памятника
Жанне д'Арк. Оттуда к Нотр-Дам.
   - С самим Шолоховым?! Художником?  -  удивилась  Агния.  Однажды  она
получила задание  взять  у  него  интервью.  Художник  приехал  тогда  в
Петербург, жил  на  квартире  у  какого-то  знакомого  и  встречаться  с
журналистами не пожелал. А теперь это получалось как бы само собой,  без
всякого задания. Правда, и без  информационного  повода.  Но  повод  при
желании найти можно всегда.
   - Зачем-то  ему  понадобилась  пресс-конференция,  -  объяснил  Борис
Лосев. - Я и сам  этому  удивился,  когда  он  мне  позвонил.  Несколько
месяцев от всех прятался, жил в какой-то деревне на берегу моря, то ли в
Тунисе, то ли в Алжире, а теперь вдруг срочно зовет журналистов. Ты как,
не против взять у него интервью?
   - С воодушевлением! - И  Агния  представила,  как  удивится  главный,
когда она выложит ему на стол  сто  двадцать  строк  текста  о  всемирно
известном художнике.
   Они уже вышли на площадь Италии и спускались по ступенькам в метро.
   - Ну я-то по-стариковски, спокойно... Если у него  будет  настроение,
заберем его с собой на прогулку. Сфотографирую  вас  у  памятника  Жанне
д'Арк вдвоем.
   Агния тогда даже приостановилась от счастья: гулять по Парижу сразу с
двумя знаменитостями! Знать бы  тогда,  в  чем  они  станут  участвовать
вместо этого интервью!
   Высокое круглое здание-башня "Радио Франс" возвышалось  над  Сеной  в
центре небольшой площади. Площадь  или,  точнее,  площадку,  огораживала
решетка, к которой были приткнуты машины. Во все стороны света из  башни
взирали на жизнь широченные окна.
   - Пропуск на тебя не заказан, Умница, но мы пройдем по-пиратски.  Там
слева за стойкой - два охранника. Ты входишь следом  за  мной,  уверенно
улыбаясь, здороваешься и сразу к лифту. Главное - спокойная уверенность.
Меня они знают, и я отвлеку их какой-нибудь шуткой.
   Все так и было. Охранники - два молодых  человека,  оба  в  очках,  о
чем-то  переговаривались,  они  улыбнулись  в  ответ  на  шутку  Бориса,
подхваченную улыбкой Агнии, и ни о  чем  не  спросили.  Через  несколько
секунд Борис с Агнией возносились на лифте.
   В  прежние  годы  Агния  не  раз  бывала  в  Доме  тогда  еще  живого
"Петербургского радио" на Итальянской, заходила она и на "Радио России",
и на "Балтику".
   Поэтому теперь, идя по  бесконечным  коридорам,  могла  ощутить,  что
здешнее радио отличалось от родного, как могучая современная фабрика  от
средневековой мастерской. Да это и была настоящая  фабрика  многоязыкого
вещания на весь мир.
   Коридоры опоясывали здание-башню  по  всему  периметру,  и  там,  где
заканчивался один, начинался следующий. На переходах висели  обозначения
секторов, с негромким  журчанием  ходили  вниз-вверх  скоростные  лифты,
стояли примкнутые к стене автоматы с кофе, чаем, соками. По обе  стороны
коридора сквозь стеклянные двери она видела технику, о которой в  России
пока и мечтать не  смели,  а  уж  сколько  людей  там  трудилось,  Агния
пересчитать не  смогла  бы!  Эти  люди  двадцать  четыре  часа  в  сутки
создавали вещание на всю планету.
   Большая студия, приготовленная для пресс-конференции, была уже полна.
Ей принесли дополнительный стульчик. Борис  устроился  у  окна  рядом  с
долговязой мулаткой в огромных очках и приветливо помахал ей рукой.
   В центре за белым круглым пластмассовым столиком  сидел  сам  великий
художник. Прежде Агния никогда не была с ним рядом, да и вдалеке тоже не
была, только видела его на портретах и в  теленовостях,  но  узнала  его
мгновенно - по сосредоточенному выражению лица, острому взгляду,  словно
протыкающему небольшие круглые стекла очков.
   Вдоль стены,  видимо,  по  причине  присутствия  большого  количества
народа,  стояло  несколько  сдвинутых  вместе  столов.  Там  можно  было
угоститься питьевой бутылочной водой, которую  гостеприимная  хозяйка  -
высокая  улыбчивая   полноватая   француженка   налила   в   одноразовые
стаканчики. Почти все вошедшие немедленно тянулись за  ними,  и  пожилой
сосед, который предложил Агнии стул, перехватив ее взгляд, передал ей  и
воду.
   Художник воду не пил. Это была одна из его знаменитых привычек -  уже
много лет он пил только зеленый чай. И ему принесли из соседней  комнаты
пиалу с горячим напитком. Эта его  экзотическая  особенность  -  зеленый
чай, пиала обыгрывалась многократно, и Агния о ней помнила.
   Шолохов взял очень красивую  пиалу,  которую  он  когда-то  изготовил
лично в мастерской знаменитого самаркандского  Усто,  то  есть  Мастера,
Фарида Фархади (это было тоже известно), и  сделал  несколько  маленьких
глотков.  Агния,  в  юности  побывавшая  на  журналистской  практике   в
Узбекистане, даже жившая в узбекской семье, отметила, что держит он свою
пиалу точно так, как держали ее аксакалы в  известной  на  всем  Востоке
бухарской чайхане около знаменитого Болло-Хауса, водоема, что  находится
вблизи опять же всемирно известного минарета Калян.
   Художник был серьезен. Очки его теперь лежали рядом на столике, и  он
сосредоточенно смотрел на всех сразу, как бы никого и не видя. Возможно,
в последний раз прокручивал вступительные фразы. Наконец он шевельнулся.
И негромко произнес по-русски:
   - Ну что же, начнем...
   Пожилой сосед  быстро  повернул  к  нему  микрофон  своего  цифрового
магнитофона, остальные, кто с видеокамерами,  кто  с  диктофонами,  тоже
немедленно включились в рабочее состояние. Глядя на них, и Агния  нажала
на "запись" кнопочку своего  диктофона  "Самсунг"  с  микрокассетами  на
полтора часа. Хотя неожиданно поймала себя на  мысли,  что  ей-то  можно
ничего и не записывать.
   Главное, что она получила возможность просто  посмотреть  с  близкого
расстояния  на  всемирную   знаменитость,   да   к   тому   же   еще   и
соотечественника, а  интервью  делать,  скорее  всего,  не  понадобится.
Гораздо лучше, если она сумеет  описать  предстоящую  совместную  с  ним
прогулку по Парижу. Вот был бы  материал!  А  тут  -  какими  бы  самыми
неожиданными ни были слова, которые сейчас произнесет Антон  Шолохов,  к
тому времени, когда она вернется домой, новизна  информационного  повода
уже исчезнет. Его слова уже сегодня вечером растащат на куски все СМИ.
   - Уважаемые дамы и господа! - чуть хрипловато заговорил художник. - Я
собрал вас для того, чтобы  сделать  неожиданное,  но  крайне  серьезное
заявление о существовании некоей  хорошо  организованной  и  чрезвычайно
опасной...
   Пока переводчик, молодой бледнолицый парень, переводил на французский
это вступление, художник взял со стола очки,  поднес  было  к  лицу,  но
неожиданно их выронил. Они упали прямо у его ног,  он  сделал  движение,
чтобы нагнуться за ними, а потом, словно передумав, откинулся на  спинку
пластмассового кресла и замолчал. Все молчали тоже. Агния  увидела,  как
начало быстро сереть, а потом становиться синюшным его лицо. Он  смотрел
на  всех  остановившимися  глазами,  слегка  приоткрыв  рот,  губы   его
сделались черными.
   Художник  был  большим  мастером  на  розыгрыши  и  артефакты.   Люди
несколько минут сидели молча, ожидая,  что  и  сейчас  он  встрепенется,
оживет, расхохочется, станет говорить заготовленную речь. Наконец кто-то
не выдержал и крикнул:
   - Врача скорее! Скорее врача!
   Художник  умирал  прямо  на  глазах   нескольких   десятков   радио-и
тележурналистов. А люди с камерами  обступили  его  и,  отталкивая  друг
друга, через плечи, через головы впереди стоящих, отвратительно суетясь,
стали подробно, мгновение за мгновением фиксировать картину  наступающей
смерти.
   Кто-то, сообразив первым, стал снимать заодно и их  самих  -  потных,
возбужденных.
   - Ну уж это слишком! - выкрикнул  пожилой  француз,  который  подавал
Агнии воду. - Вы нарушаете профессиональную этику!
   Однако его никто не услышал. Все, у  кого  бы