н протянул  фарфоровую  кружку.  -  Осторожно,
горячий.
   Да не прячься ты! - сказал  он,  садясь  на  край  ванны  и  видя  ее
судорожные попытки прикрыть одной рукой то, что было  над  водой.  -  Я,
знаешь, сколько этих ню нарисовал...  Можешь  считать  меня  медсестрой,
хотя нет, медбратом.
   - Спасибо, - ответила она так тихо,  что  сама  еле  расслышала  свой
голос из-за шума воды.
   - Я что хочу сказать. - Антон продолжал сидеть на  краешке  ванны,  и
голос его звучал смущенно. - Ты же тут век сидеть не будешь,  а  дамскую
одежду я с собой не вожу,  сама  понимаешь...  Ага,  уже  улыбаешься!  -
заметил он обрадованно.
   - Но у хозяина квартиры, это мой  друг,  есть  дочка.  Сейчас-то  она
взрослая. Я тут порылся в шкафу, кое-что нашел - старое, но чистое...  -
Она представила себя в застиранном детском фланелевом платьице и  решила
пока не отвечать. - Еще есть  мой  халат,  махровый.  Он  совсем  новый.
Правда, тебе будет длинноват, красавица...Так что лучше?
   - Твой халат, конечно, лучше, - выговорила она.
   - Я тоже так думаю, - согласился Антон и пошел за халатом.
   Семья,  которая  уступила  Антону  квартиру,  была  наверняка   очень
домашней. У ванны лежал удобный красивый коврик, на стене,  рядом  с  ее
мокрой одеждой - большая  мягкая  махровая  простыня.  Над  раковиной  -
зеркало, в красивой раме.
   Она стояла, закутавшись в простыню перед зеркалом, когда Антон  вошел
снова.
   - Принес халат, красавица!
   Она позволила ему снять простыню, чтобы накинуть халат.  И  когда  он
развернул Нику лицом к себе и стал, едва  касаясь  губами,  целовать  ее
слегка влажные плечи, сама потянулась к нему и обняла за шею.  Он  стоял
перед ней, нагнувшись, в джинсах и футболке, и она шепнула ему  прямо  в
ухо:
   - Что это на тебе такое надето, давай, снимай.
   И тогда он, завернув ее в халат, понес в комнату.
   За окнами снова грохотал  гром,  видимо,  нагрянула  новая  гроза,  в
комнате был полумрак, его время от времени изгоняли молнии.  А  ей  было
так хорошо с Антоном, как никогда и ни с кем в жизни. Правда,  у  нее  и
был прежде только Аркадий.
   - Знаешь, я ведь сначала думала просто ему  отомстить,  -  прошептала
Ника, когда они совсем обессиленные легли рядом, и она  положила  голову
ему на грудь.
   - А теперь? - спросил он.
   - А теперь я ничего не знаю. И не хочу знать. А хочу я, чтобы мы были
вместе. Всегда.

***

   - Ты, это самое, вообще-то прости меня. Ну дурак был,  поддался  этой
сучке.
   Я ж ее сразу погнал.
   Аркадий стоял около Ники, и вид его был виноватый. Клавка,  та  вовсе
пряталась по другую сторону зала.
   - Ты только не уходи, слышь! Не уходи из номера!
   Ника глядела на него с жалостью: муженек ее явно поглупел, причем  за
один лишь день. Или всегда был такой, да она не замечала?
   - Я думала, ты про нашу семью. А ты - про номер!
   - Да ладно, чего там! Ну один раз  привел  бабу!  С  кем  не  бывает,
слышь! Ну не буду я больше! Ты только не ломай номер, нас же в Париж  не
возьмут!
   - Слушай, отстань, а! - сказала она с раздражением. - Не  уйду  я  из
твоего номера. Только не прикасайся ко мне. - И она брезгливо  отдернула
руку, за которую он было взялся.
   Так они и работали - в тот день и  в  следующие.  Аркадий  Летал  под
куполом от перекладины к перекладине, успевая сделать несколько  сальто,
она исполняла на скрипочке свои мелодии,  а  потом  расстреливала  шары,
забрасывая  зрителей  искрящимися  снежинками  конфетти   и   букетиками
искусственных цветов.
   Отработав номер, она мчалась к Антону. В  городе  снова  установилась
душная, липкая жара, и, войдя в квартиру, Ника первым делом залезала под
душ.
   Антон, поджидая ее,  пил  зеленый  чай  и  пытался  выкарабкаться  из
кризиса идей.
   - Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю,  тут  же
сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал  по  сто  раз!  Я  же  в
основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего
не придумывается!
   И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу  поняла,  зачем  ему
это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло  могло
преображаться и в шезлонг, и в кровать.
   - Не для тебя, моя радость, не пугайся! - сказал он весело. -  Теперь
самое главное -  подобрать  материал.  Нужно  двенадцать  живых  молодых
мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.
   - Прости за черный юмор, не на шашлык?
   - Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему.
   Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет  гениальный
перформанс!
   Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже  тому,  что
он обсуждает с ней свои планы.
   Первый парень нашелся быстро. И привел второго. Теперь по  дороге  из
цирка Ника покупала "Владимирский хлеб" в упаковке, заранее  разрезанный
на ломтики, к нему сыр, ветчину и,  пока  плескалась  под  душем,  Антон
делал  бутерброды  для  себя  и  для  очередной  модели.  Иногда  работа
затягивалась, и Ника  с  любовью  смотрела,  как  серьезно,  рассчитывая
каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.
   Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у  кого  на
свете.
   Разве  только  Андрей  Рублев  с  каким-нибудь  Феофаном  Греком,  да
Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена  живой
иконостас, который создавал на ее глазах Антон Шолохов,  мог  присниться
только в дурном сне. Ведь  татуировка  тогда  считалась  принадлежностью
дикарей да уголовников. Даже когда один из  Толстых  -  в  девятнадцатом
веке - возвратился  после  дальней  поездки  слегка  татуированным,  это
обсуждал весь Петербург.
   Обо всем этом и о многом  другом  Антон  рассказывал  ей,  когда  они
оставались вдвоем и, доканчивая бутерброды, попивали зеленый чай.
   - Ты так хорошо умеешь слушать, моя радость! Рассказывать тебе - одно
удовольствие, - смеялся он.
   - А мне еще большее удовольствие - слушать. Со мной так никогда никто
не разговаривал!
   Однажды во время рассказа позвонил какой-то француз, из деревеньки  в
Шампани. Антон долго обсуждал с ним, видимо, общее дело. Что-то одобрял,
спорил, диктовал список названий. И, положив трубку, довольно  вздохнул,
как после трудной, хорошо выполненной работы.
   - Представляешь, едет все-таки!
   - Едет кто?
   - Да есть тут шейх такой. В десятке самых богатых людей мира.
   - Он что, к нам едет? - испуганно  переспросила  Ника,  Антон  только
улыбнулся ее наивности.
   -  Нет,  радость  моя,  в  деревню,  в  шампаньскую  деревню.  Там  в
пристройке у меня хранятся работы. Вот он и  едет  смотреть.  Что-нибудь
купит - будем жить хорошо  и  красиво.  Ладно,  хуже  нет,  чем  мечтать
заранее, а потом разочаровываться, - перебил он самого себя. -  Давай-ка
я тебя порисую, девочка.
   Ну-ка улыбнись, сделай свет в глазах! -  И  он  выставил  табурет  на
середину комнаты.
   ...Был разгар лета, и даже близко к полуночи солнце  еще  висело  над
крышами зданий. В этот час они спускались  на  лифте,  ловили  частника,
ехали  к  Дворцовой  набережной  и,  взявшись  за  руки,  гуляли  -   от
Каменноостровского моста до Медного всадника.
   - Смотри! Смотри! - увлеченно показывал  Антон.  -  Солнце  зашло,  а
ангел на Петропавловке продолжает  светиться!  Сейчас  начнется  главное
чудо! - Он показывал это ей каждый вечер, и каждый вечер сам не  уставал
удивляться, будто видел впервые в жизни. - Вот оно! - радовался Антон. -
Серебряное свечение.
   Легкие,  полупрозрачные  облака,   которые   появлялись   на   прежде
безоблачном небе неизвестно откуда, отражали лучи ушедшего  за  горизонт
солнца. От облаков эти лучи падали на  Неву  и,  еще  раз  отражаясь  от
водной глади, снова устремлялись к небу. В этом  многократном  отражении
пространство  становилось  зыбким,  казалось,  воздух   в   самом   деле
распространял серебристый свет. Антон вел ее мимо дворцов  и  в  который
раз счастливо удивлялся:
   - Нет, ты смотри, смотри на здания!  Видишь,  как  четко  прорисована
каждая линия! - Ника иногда и в самом деле  видела  все,  что  показывал
Антон. Но даже если и не видела, поворачивала к  нему  счастливое  лицо.
Они были вместе - ей уже и этого было достаточно. - Вот момент истины! -
говорил Антон. - Авторское откровение! Только в эти  полчаса  постигаешь
по-настоящему замысел всех тех великих зодчих.
   На набережной гуляли толпы людей, как в праздничный день на Невском.
   Торговали  цветами,  воздушными   шарами.   С   плавучих   ресторанов
доносилась музыка.
   Они несколько раз останавливались, и Антон  покупал  цветы,  добавляя
еще и еще у каждого киоска.  И  когда  букет  становился  огромным,  они
ловили машину, возвращались домой и любили друг друга.
   Уже в первые дни Ника нашла момент, когда Аркадия не было дома, взяла
кое-что из своей одежды и документы. В заграничном паспорте у нее стояла
шенгенская виза.
   - Это хорошо,  -  сказал  Антон.  -  Будет  проще  тебя  увезти,  моя
красавица.
   И она уже сама начинала верить в то, что казалось сказкой. Квартира в
Париже, дом в Шампани и даже маленький самолет, чтобы летать к  другу  в
Канны.
   - А ты не будешь меня стесняться? - спрашивала она.
   - С какой стати?
   - "С какой, с какой"! Из-за роста, конечно.
   - Ну что ты, девочка моя! - Он осторожно прижимал ее к себе так,  что
она чувствовала все его тело.
   - А тебе лучше как: когда я с тобой  как  девочка  или  как  взрослая
женщина?
   - продолжала допрашивать она. - Это вопрос! - Она не видела его лица,
но знала, что он улыбается. - Пожалуй, как девочка.  Но  и  как  женщина
тоже.
   - А ты случайно не педофил?
   - Не знаю... Не было случая подумать.
   - Похоже, не педофил, - делала она заключение. -  Значит,  ты  любишь
только меня. ? - А кого же еще. Конечно тебя.
   У него была жена-гречанка, с которой они уже  больше  пяти  лет  жили
отдельно.
   - Обыкновенный банал, - рассказывал  он,  слегка  морщась.  -  Был  в
Латинской Америке,  вернулся  без  предупреждения,  застал  не  одну.  В
постели, естественно.
   Сразу повернулся и поехал снова в аэропорт...  С  тех  пор  я  ее  не
видел...
   - Она тоже в Париже?
   - Не думаю, - сказал он. - По крайней мере, год назад жила в Индии.
   Восточные культы и все такое.  Поселилась  в  буддистском  монастыре.
Кстати, надо спросить у адвоката, куда он ей переводит содержание...
   - Идиотка! - не сдержалась Ника.
   - Почему? - удивился он. - Я же сказал: банальная история.
   - Ну уж нет! Изменить лучшему в  мире  мужчине  -  это  не  банальная
история!
   Для меня такое просто невозможно!
   Он рассмеялся, прикоснувшись губами к ее затылку.
   Нет, она не верила в свое счастье. Даже когда она лежала, положив ему
голову на грудь, а он говорил ей о своей любви,  об  их  будущей  жизни,
Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе  с
ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:
   - Ну кем я там буду?! Тут  я  заслуженная  артистка.  А  там?  Пустое
место? А я, между прочим, звезда.
   - Конечно, - соглашался он. - Ты и там будешь моей звездой.
   - Не слишком ли много звезд в одном помещении? А потом?
   - Что - потом? - переспрашивал он.
   Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый
день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной  любви.
Но только что от этого остается уже через несколько лет?
   Ника прыгала от радости, когда  услышала  по  радио,  что  тот  самый
просвещенный  шейх  решил  создать  на  своей  земле  музей  европейских
искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.
   - Подожди, девочка, подожди, - остановил ее Антон, -  откуда  ты  это
взяла?
   - Из кухни! Только что сказали на кухне! - ликовала она.
   - Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей - в это еще
можно поверить. А долларов - маловероятно.
   Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошел.
   Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил  подтверждение  и,
положив трубку, сказал неожиданно серьезно, почти трагическим голосом:
   - Все правда. В долларах.
   Она слабо  представляла,  что  за  работы  он  хранил  в  Шампани,  и
спросила:
   - Это мало или много?
   - Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало,  однако  столько
мне бы никто сегодня не дал. Но главное - работы  уйдут,  и  у  меня  их
больше никогда не будет.
   Уже были взяты билеты.  Но  Ника  не  решалась  идти  к  директору  с
разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о  крушении  их  номера,
мог бы силой ее куда-нибудь запереть. Он ведь  постоянно  уговаривал  ее
вернуться.
   - Слышь! - убеждал он. - Ну дурак я был! Но раньше-то  что,  тебе  со
мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех  в  морду
плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?

НОНХЕППИ-ЭНД

   Прекрасный марсианин решил увезти на далекую планету земную  карлицу.
Он пел ей песни о своей любви, и она в них поверила.  Но  хеппи-энда  не
произошло. В тот день все как-то не задалось с самого утра.
   Утром Антон собрал всех двенадцать парней и привез своего  учителя  -
старика-художника. В середину он встал сам.
   Парни стояли в плавках и ухмылялись. Святые апостолы  смотрели  с  их
тел на мир огромными печальными глазами, словно понимали, сколько горя и
боли придется вынести каждому из  них  вместе  с  отданным  им  в  науку
человечеством, пока это самое человечество  учится  жить  по  заповедям,
которые принес им Учитель. Пока парни делали лица  подобающими  моменту,
серьезными, Ника вручила старику снимок всей  этой  композиции,  который
она сделала накануне. Она понимала, что участвует в историческом моменте
- ведь это  был  первый  показ.  Художник  взял  его  и  равнодушно,  не
поблагодарив, сунул в  карман  белого  старомодного  пиджака.  Лицо  его
становилось все более хмурым.
   - Отпусти ребят, - сказал он наконец и перекрестился.
   - Но я обещал вместе с ними отметить завершение работы. Им  завтра  в
Манеже предстоит собраться на публичный перформанс.
   - Отпусти ребят, - повторил старый художник.
   - Парни, вы свободны. Завтра после перформанса я с вами расплачусь.
   Шолохов явно понял, что ничего хорошего от учителя не  услышит.  Ника
тоже хотела выйти, чтобы не стать свидетельницей  неприятной  сцены,  но
Антон удержал ее, взяв за руку.
   - Что, очень плохо? - спросил он старика поникшим голосом.
   - Если бы! - В словах учителя Ника почувствовала горечь. - В том-то и
ужас, ты - человек талантливый и сделать плохо не можешь.
   - Что тогда вас задело? Тема, манера? Новые материалы?
   - Ты сам-то понимаешь, что сотворил?
   - Полагаю, что да.
   -  Ничего  ты  не  понимаешь!  -  Старый  художник  произнес  это   с
неожиданной страстью. - У нас, конечно, на дворе другая  цивилизация.  И
эта твоя "тату" как раз ее знак. Ты гениально  отразил  дух  сатанинской
цивилизации. Я повторяю - гениально!
   - Вам не понравилось, что я это сделал на коже?
   - На живой коже. На живой человеческой коже. "Не понравилось" сюда не
подходит. Меня это испугало. Честное слово, перекреститься хочется. -  И
он снова, во второй раз, перекрестился.
   - Почему это плохо? - допытывался Антон. - Непривычно, согласен...
   Помните, когда иконоборцы...
   - Да при чем тут иконоборцы! Ты использовал тела этих  парней  как...
как мертвый материал, как глину,  доску  или  холст  -  вот  что  плохо!
Господь дал каждому человечьему телу частицу своего духа, а ты этот  дух
из тела изгнал.
   Чтобы написать на нем икону.  Это  тот  самый  случай,  когда  дьявол
цитирует Библию. Все, я пошел. Ни  на  какие  перформансы  я  не  приду.
Прощай.
   Старик ушел, и они долго сидели молча.
   - Врезал он мне, - рассмеялся наконец Антон. - Отменю-ка я завтрашнее
действо.
   - А может, не стоит? - испуганно спросила Ника. - Уже все  газеты  об
этом написали. Он тоже мог ошибиться.
   - Нет, девочка. У  этого  старика  такое  отличие:  он  не  ошибается
никогда.
   Ладно, сколько у тебя еще фотографий? .
   - Я же заказала пять. Осталось четыре.
   - Дай мне одну, остальные спрячь. Пленку тоже спрячь. Какое-то у меня
после его слов появилось  скверное  предчувствие.  Я  пойду,  вернусь  к
вечеру, посидим подумаем, что делать дальше. Может,  завтра  и  полетим?
Готова, девочка?
   - Готова! - Она постаралась  изобразить  улыбку  во  все  лицо,  хотя
продолжала не верить в происходящую сказку.
   - Что, нимфеточка, тебя за  хозяйку  оставили?  -  спросил,  войдя  в
квартиру Василий, и она поняла, что погибла.
   Сразу после ухода Антона Ника села записать в дневник  слова  старого
художника.  Если  уж  ей  выпадет  счастье  жить  рядом  со   знаменитым
человеком, то надо постараться сохранить его слова, дела и  мысли.  Надо
стать ему незаменимой, как Анна Григорьевна для  Достоевского  или  Гала
для Сальвадора Дали. О Гала ей рассказал Антон,  про  семью  Достоевских
она когда-то прочитала сама. И  уже  несколько  дней  Ника,  как  только
оставалась одна, сразу старательно бралась за записи.
   Потом Ника решила смотаться в цирк. Уж было собралась, но передумала,
потому что заявление об уходе можно ведь послать и телеграммой. Что  она
и сделала.
   - Прошу предоставить мне месячный отпуск за свой счет по чрезвычайным
семейным обстоятельствам, - диктовала она, и  женщина  на  другом  конце
провода, услышав "Ника Самофракийская", ойкнула.
   - А я про вас афишу видела!
   Пустячок, как говорится, но приятно.
   Ника  представила,  какой  смерч  поднимется  в  цирке,  и  ей  стало
одновременно и страшно, и весело. Правильно, что она решила  не  сжигать
мосты. А, с другой стороны, если сказка будет иметь  продолжение,  то  с
этой секунды она своему цирку ничем не будет обязана. Просто  пошлет  из
Парижа заявление об уходе.  А  можно  и  не  посылать,  просто  позвонит
смешному толстяку директору и все ему объяснит.
   Послав телеграмму,  она  заглянула  в  холодильник  -  за  соком  или
минеральной.
   И обнаружила, что все выпито сборищем - двенадцатью парнями,  которые
толклись в ожидании старика художника. Пить хотелось невыносимо,  и  она
выбежала за соком.
   А на обратном пути ее ограбили дворовые подростки.
   Если девочки мгновенно распознавали в Нике чужую,  то  пацанье  часто
принимало ее за сверстницу.  В  цирке  время  от  времени  она  получала
записки от школьников с предложением дружбы. А на улице у  нее  отнимали
деньги.
   Мальчишек было  четверо.  Троим  -  лет  по  четырнадцать-пятнадцать,
одному - по виду десять, но как раз он-то и оказался старшим. К счастью,
они еще были трезвыми и не успели нанюхаться или  наглотаться  таблеток.
Компаний пьяных или обкуренных подростков она боялась больше, чем  львов
и тигров в собственном цирке.
   - Эй, телочка, иди сюда! - окликнул ее тот, которого она  приняла  за
десятилетнего.
   Ника решила не играть "в девочку", а сразу поставить их на  место.  И
для начала пройти, словно слова этого сопливца относились не к ней.
   Пацаны стояли около входа в подвал, где, по-видимому,  И  тусовались.
Один из тех троих, это были постарше, прыгнул вперед и встал перед  ней,
раскинув руки.
   - Таможня "добро" не дает, - сказал он.
   - А ну-ка  убери  грабли!  -  сказала  она  ему  женским  скандальным
голосом.
   Все это пацанье, кроме сопливца, было  значительно  выше  ее.  Но,  с
другой стороны, середина дня - не самое лучшее  время  для  пакостей  во
дворе.
   - Во дает! - обрадовался сопливец.  Он  решил,  что  она  перед  ними
изображает взрослую. -  Скажи  еще  что-нибудь,  -  попросил  он  вполне
миролюбиво.
   - Плати пошлину, пропустим, - предложил тот, что стоял перед  ней.  -
Сдачу с сока  получила?  Давай  сдачу.  Матери  скажешь,  что  потеряла.
Поняла? Нам на курево надо.
   Деньги  у  нее  были  в  кошельке,  а  кошелек  лежал  в   прозрачном
полиэтиленовом мешочке рядом с коробкой сока. "Дам