... Разное делал. Только, знаете, я ведь  была
от этого далека. Знай я, что вот так будете выспрашивать,  конечно,  все
бы запоминала.
   Что-то такое она явно скрывает, поняла Агния.  Скорее  всего,  прячет
его последние работы, чтоб подороже продать заграницу.
   - Так вы, говорите, присутствовали при его смерти? спросила артистка.
   - Присутствовала, но получилось это совсем случайно.
   - Да уж, если бы не случайно, вы  бы  тут  сейчас  не  стояли...  Его
отравили?
   Это точно?
   - Предполагают, что кто-то добавил в зеленый чай экстракт вещества...
забыла, как оно называется...
   - Яд, короче?
   - В общем, да. Для него это стало ядом.
   - И что же, тело его украли и не нашли? -  Получается,  что  да.  Так
неужели вы не помните, что  это  были  за  татуировки?  -  решила  снова
сменить тему Агния.
   - Да самые обыкновенные! Вам-то про них кто сказал?
   - Один знакомый, некто Василий Афиногенов. Он меня  уверял,  что  ему
делал татуировку сам Шолохов. Даже хотел показать...
   - И показал? - В голосе артистки Агнии почудилось злорадство.
   - Все как-то некогда было, - с наигранным равнодушием ответила она.
   - Насчет дружбы-то он вам сочинял.
   - Возможно. Я не успела его подробно расспросить. Он куда-то исчез.
   - Исчез?
   -  Да,  пропал  без  вести.  Говорят,  должен  был  получить  большое
наследство и... - Агния развела  руками.  -  Милиция  не  нашла  никаких
следов...
   - Знаете, - предложила артистка, - оставьте свои  телефоны.  Может  я
что-то важное припомню. Тут ведь впопыхах все равно много не скажешь.
   Агния полезла в сумку за визитными карточками и, как на  зло,  их  не
нашла.
   Пришлось записывать все свои телефоны на том же  сорванном  со  стены
листке.
   - Очень прошу вас, Ника, если что вспомните, позвоните, Пожалуйста! -
сказала она на прощание.
   -  Если  вспомню...   -   отозвалась   артистка,   так   похожая   на
девочку-школьницу, да еще с ангельским выражением на лице.

ДЕТСТВО ДЮЙМОВОЧКИ

   С тех пор как ее стали называть по имени и фамилии, она возненавидела
и то и другое. Пошлее имя, чем Нинель, было трудно выдумать. А  уж  тому
предку, который наградил их род фамилией Кривозубовы, надо было все зубы
повыдирать. По крайней мере звали бы их сейчас Беззубовыми, что  не  так
оскорбительно. Поэтому, как только наступила возможность, она поменяла и
то и другое. Хотя бы для публики.
   О том, какое ее ждет будущее, родители не догадывались. Хотя и  могли
бы.
   Даже она сама помнила,  как  старая  сутулая  участковая  врачиха  из
детской поликлиники жалостливо спрашивала, когда  приходила  по  вызову:
"Дюймовочка наша опять заболела?"
   Врачиха, видимо, была не дура и хотела заранее подготовить  родителей
к будущему дочери. Да  только  те  оказались  недостаточно  начитанными,
чтобы сообразить. Впрочем, догадались бы они - и что? Только еще  больше
было бы охов и стонов. Все равно еще ни один медицинский гений не открыл
способ, как превратить лилипута в нормального человека. В таких  случаях
врачи  разводят  руками  и  повторяют  замечательную  фразу:   "Медицина
бессильна".
   В детском саду ее очень любили девочки из старшей группы.  "Можно  мы
возьмем Нинелечку поиграть?"  -  спрашивали  они  у  воспитательниц.  И,
получив разрешение,  сажали  ее  среди  кукол,  расчесывали  ей  волосы,
заплетали косички, пристраивали бантики и одевали  в  платьица,  которые
специально приносили из  дому.  Она  тогда  сильно  гордилась  вниманием
старших девочек и не догадывалась, что была для них лишь куклой,  только
живой. Как и родители, она тоже ни о чем не догадывалась.
   По-настоящему она поняла, что с ней не все в порядке, когда закончила
третий класс. Они играли в школьном дворе, а в это время  привели  детей
записываться в школу. И к ней подбежала будущая первоклассница.
   - Тебя как зовут? - спросила она.
   Что-то такое Нинель ответила, назвала свое имя, а может, и фамилию.
   Малышка испуганно отшатнулась, побежала к своей матери и долго что-то
нашептывала, показывая на Нинель глазами. Только потом  она  сообразила,
что будущую первоклашку испугало несоответствие роста и взрослых  на  ее
слух интонаций. Вот  тогда  Нинель  сама  испугалась,  еще  больше,  чем
малышка. Убежав домой, она долго  рассматривала  себя  в  трюмо,  однако
никаких таких страшных особенностей не находила.
   В пятый класс ее не взяли.  Заставили  пройти  врачебную  комиссию  и
записали инвалидом с детства. Отец и мать Нинели работали электриками  в
цирке, так что и перед  ней  раскрылась  прямая  дорога  -  в  цирк.  Но
работать  лилипутом  в  цирке  она  не  желала.  Нинель   хотела   стать
музыкантом.
   - А теперь выступает  самая  маленькая  артистка  нашего  творческого
коллектива,  надежда   музыкальной   России,   Нинель   Кривозубова!   -
торжественно объявляла ведущая, и Нинель со скрипкой в руках в  короткой
синей юбочке, белых колготках и белой блузке с воланчиками  выбегала  на
сцену. В ее волосах колыхался огромный пламенный бант.
   Она исполняла этюды Листа, Чайковского, кое-что из Гайдна и Моцарта.
   Зрители дружно аплодировали, и никто не  догадывался,  что  одаренной
малышке  уже  девятнадцать  лет.  Иногда  из  зала  приходили  за  сцену
музыкальные педагоги.
   -  Могу  я  поговорить  с  родителями  вашей  одаренной  девочки?   -
интересовалась такой педагог у ведущей.
   Ведущая, царственно улыбаясь, выводила вальяжного администратора.
   - Я могла бы позаниматься с вашей  малышкой,  -  волнуясь,  предлагал
педагог.
   - Ей рано профессионализироваться. Она должна учиться. -  И  рисовала
блестящие   перспективы:    консерватория,    международные    конкурсы,
лауреатские звания...
   - У нас есть свои педагоги, и мы, естественно, не дадим нашей девочке
затеряться, - отвечал администратор, загадочно улыбаясь.
   Раскрывать   истинный   возраст   артистки    областной    филармонии
Кривозубовой он запретил под страхом увольнения.
   Если,  согласно  преданиям,  юного  Паганини  отец  наказывал,  когда
считал, что тот слишком мало занимается игрой на скрипке,  то  у  Нинель
все было наоборот - скрипка считалась для дочери  вещью  запретной.  При
этом, как ни странно, маленькая скрипочка висела на их стене  в  комнате
коммунальной квартиры. Эту скрипку в старинном черном футляре со  слегка
облезшим лаком Нинели привез дед из Австрии, где оказался  в  мае  сорок
пятого года вместе со своим артиллерийско-гаубичным  полком.  Вернувшись
домой, дед любил рассказывать, как и кто отправлял  в  Россию  трофейное
имущество: генералы нагружали вещами товарные вагоны, офицеры  -  ящики,
солдаты  -  вещмешки.  Дед,  как  человек  крайне  непрактичный,  увозил
велосипед и скрипку.  Велосипед  у  него  украли  во  время  пересечения
Польши, а скрипка, которая заменяла подушку, сохранилась. Он  и  сам  не
знал, зачем ее вез.  И  за  несколько  десятилетий  к  ней  ни  разу  не
прикоснулась рука человека. Точнее, с футляра, конечно, пыль стирали, но
так и не полюбопытствовали, что за инструмент находится внутри. А  потом
скрипкой заинтересовалась Нинель.
   - Вещь дорогая, не для забавы! - строго сказал ей отец,  увидев,  что
девочка хочет взять скрипку в руки. - Прикасаться не  смей!  Сломаешь  -
убью!
   Нинель была тогда в третьем классе.  Ее  соседка  по  парте  как  раз
начала учиться музыке. Их разницу в росте уже замечали все, но  не  так,
как через несколько лет. Учительница музыки приходила к подруге домой, и
Нинели было позволено сидеть во время урока в углу на стуле  "тихо,  как
мышь".
   Учительница была изящной дамой, преподавала  в  музыкальной  школе  и
мечтала о месте в филармоническом оркестре, хотя бы во  втором  составе.
Однако с подружкой Нинели  дело  не  задалось.  Та  извлекала  из  своей
скрипки такие  жуткие,  скрежещущие  звуки,  что  учительница  время  от
времени к  ней  нервно  подскакивала,  дергала  за  руки,  правильно  их
устанавливая, выхватывала скрипку и показывала,  как  должна  прозвучать
мелодия. Иногда учительница вовсе выходила из себя и кричала в истерике:
"Бездарь! Бездарь"! К счастью для нее, в квартире в это  время  не  было
никого из взрослых.  Но  чаще  учительница  уныло  сидела  и,  брезгливо
морщась, слушала по-дружкины экзерсисы.
   Нинель невыносимо  хотелось  взять  скрипку  в  руки  и  заиграть  те
мелодии, которые требовались от подружки. Но для  учительницы  она  была
чем-то вроде стула, на котором сидела. Зато всю  дорогу,  пока  она  шла
после подружкиных уроков  музыки  до  дому,  Нинель  Кривозубова  водила
воображаемым смычком  по  воображаемой  скрипке,  и  чистые,  прозрачные
мелодии звучали в ее душе.
   Наконец она сообразила, что надо  сделать.  Родители  возвращались  с
дежурства  в  цирке  поздно.  Дочь,  провозившись  с  футляром,   вынула
дедушкину скрипку  со  смычком  и,  спрятав  в  сумку,  перенесла  ее  к
подружке. Родители,  естественно,  ничего  не  заметили  -  ведь  футляр
оставался на месте.
   Теперь они  играли  вдвоем.  Каждый  день,  выйдя  из  школы,  Нинель
торопила подружку домой. Подружка была ленива, ей пиликанье одной и  той
же мелодии быстро надоедало. Она откладывала скрипку и начинала играть в
куклы. Нинель занималась часами. А потом и по дороге домой, и в  постели
перед сном она снова и снова повторяла в  воображении  свои  музыкальные
уроки. Все же благодаря ей у подружки тоже что-то сдвинулось, и когда ее
родители  после  полугода  учения  решили  устроить  экзамен  дочери   и
учительнице, уж по крайней мере "Сурка" она худо-бедно исполнила.
   Тайна раскрылась внезапно. Учительница музыки через недели две  после
домашнего экзамена неудачно поскользнулась на улице и пришла на  урок  с
рукой, завернутой в гипс.  Упражнения  ученицы  она  слушала  с  тем  же
брезгливым выражением.  Наконец,  когда  терпение  ее  в  очередной  раз
иссякло, она поднялась и проговорила:
   - Все плохо! Не знаю, что и делать, я ведь даже  показать  теперь  не
могу!
   - Можно, я покажу? - спросила вдруг маленькая Нинель из своего угла.
   - Ты? - изумилась учительница, и  брезгливое  выражение  на  ее  лице
проступило еще четче. Для нее это прозвучало, как если бы стул заявил  о
своем желании сыграть  Паганини.  -  Я  тебе  что  разрешила?  Сидеть  и
молчать.
   - Я могу показать, - едва слышно проговорила Нинель.
   - Она может, - подтвердила подружка. Учительница передернула плечами.
   - Сколько твоей сестренке лет? Она в детский сад ходит?
   - Я  не  сестренка,  мы  вместе  учимся,  -  проговорила  Нинель  уже
уверенней.
   Ей тогда еще нравилось удивление взрослых, когда они  узнавали  о  ее
настоящем возрасте. И, ловя миг удачи, она полезла в  диван,  где  тайно
хранилась ее скрипка.
   - Что за чертовщина? -  удивилась  учительница,  глядя,  как  малышка
достает инструмент и уверенно прижимает его подбородком к  плечу.  -  Ну
играй!
   Нинель начала этюд Гайдна. Тот самый, который несколько  минут  назад
попробовала изобразить подружка. Только  теперь  это  была  совсем  иная
мелодия.
   Потом малышка вопросительно посмотрела на учительницу и  та  кивнула:
продолжай.
   Сама она была не ахти какая удачница, хотя и консерваторию кончила, и
хорошее будущее ей когда-то пророчили. Но теперь-то она четко могла себя
оценить: массовка филармонического оркестра - вот ее потолок. И  все  же
какой педагог не мечтает о сверходаренном ученике!  Пусть  у  нее  самой
сложилось не так, как ожидалось. Но зато ученик или ученица, взяв у  нее
все лучшее и не повторив ее заблуждений, будет с  блеском  выступать  на
большой  сцене,  а  она  -  пожилая  учительница,  духовная  мать,  ловя
восторги,  станет  незаметно  утирать  счастливые  слезы,  понимая,  что
частица аплодисментов принадлежит ей и только ей. Однако и в музыкальной
школе, и в тех домах, где она  давала  платные  уроки,  были  ленивые  и
трудяги, и абсолютные бездари, и в меру  способные.  Но  не  таланты.  И
теперь, когда она уже и думать-то о своем педагогическом счастье себе не
позволяла, перед  нею  неизвестно  откуда  взялась  незнакомая  малышка,
которая могла стать мечтой ее жизни!
   Тут с учительницей случилось то самое,  что,  по  ее  представлениям,
должно было однажды произойти во  время  большого  концерта  талантливой
ученицы. Она заплакала. Слезы счастья текли по ее щекам, и она  неуклюже
стала искать здоровой левой рукой носовой платок.
   Через полчаса Нинель вместе со  скрипкой,  аккуратно  запакованной  в
сумку подружки, сопровождала учительницу к ее дому.
   - Мы составим с тобой расписание, -  говорила  учительница,  -  денег
никаких не надо,  я  просто  буду  с  тобой  заниматься.  И  когда  тебе
захочется поиграть самой, ты тоже  можешь  ко  мне  приходить.  В  любое
время. У нас в квартире есть комната с  плотной  дверью,  мы  ее  так  и
называем: музыкальная. Если хочешь, я поговорю с  твоими  родителями.  -
Но, увидев испуг девочки, учительница рассмеялась. - Тогда мы  пригласим
их однажды на твой концерт.
   Так прошли два года счастья для них обеих.  Правда,  слишком  сложные
вещи учительница Нинель пока не задавала - Они  непосильны  для  ребенка
такого возраста.
   - Ничего, скоро у тебя начнется бурный рост  организма,  руки  станут
намного длиннее, и ты заиграешь в полную силу! - уверенно говорила  она,
не догадываясь, что разговаривает с девочкой-лилипутом.
   - Теперь эта квартира будет и твоей тоже, - сказал Нинель  троюродный
брат Аркадий, зажигая в прихожей свет.
   О том, что Аркадий приходится ей троюродным братом,  знали  немногие,
но зато каждый по одному только ее взгляду мог  догадаться,  как  она  в
него влюблена. Они встретились на похоронах ее матери месяца три  назад.
Он работал в цирковой группе воздушных гимнастов, был невысок и  строен,
но рядом с ней выглядел почти великаном.
   - Что-то я не пойму, сколько тебе лет-то,  сестренка?  -  спросил  ее
Аркадий в похоронном автобусе по дороге с кладбища.
   Этот вопрос она ненавидела. Когда  однажды  врачиха  в  течение  пяти
минут назвала ее сначала лилипутом,  а  потом  карлицей,  она  с  трудом
удержала себя, чтобы не пойти со стулом наперевес. Она не желала,  чтобы
ее причисляли к тем и другим. К счастью, и лицо, и тело  ее  по-прежнему
сохраняли  детскость,  она  покупала  одежду  в   детских   отделах,   и
большинство людей принимали ее за девочку.
   Лет двенадцати, не старше.
   - Не волнуйся, я совершеннолетняя, - ответила  она,  потому  что  уже
была в него влюблена.
   Он оказался первым молодым человеком, который отнесся  к  ней  как  к
самой обыкновенной девушке.
   - Ты, может, не знаешь, в цирке твою мамашу все уважали, - говорил он
ей как равной.
   И она, слушая его, впервые за много лет забыла о разнице в росте.
   - Мне бы надо диван купить новый, в каком магазине лучше не знаешь? -
советовался он.
   Диван они пошли покупать вместе. И  на  этом  диване,  едва  рабочие,
которые его привезли, закрыли за собой дверь, она стала женщиной.
   - А знаешь, - сообщил он ей радостно, - у  тебя  все  нормальное.  То
есть я хочу сказать, так хорошо мне никогда ни с кем не было.
   В то  время  у  нее  был  стабильный  заработок.  Маленькая  девочка,
исполняющая  на  скрипке  классику,  имела  потрясающий  успех  в  любой
аудитории. Зрители  воображали,  что  присутствуют  при  открытии  новой
звезды.
   Аркадии посетил один из ее  концертов.  Он  сидел  в  первом  ряду  и
аплодировал, громче всех.
   - Значит так, -  сказал  он  по  дороге  домой.  Они  всегда  ходили,
взявшись за руки. - Имя и фамилию ты меняешь. Надо  что-нибудь  звонкое.
Ника Самофракийская - пойдет?
   - Можно, - радостно согласилась она. Почему прежде ей не приходила  в
голову эта простая мысль поменять имя, она не знала.
   - И вообще переходишь к нам. Все то же самое, только  эффектнее  -  в
прожекторах под куполом цирка на перекладине со скрипкой. - Он говорил и
уже видел готовый номер. - В цирке же кто - дети с родителями.  Девочка,
сверстница их детей, под самым куполом отважно исполняет музыку Брамса.
   - Гайдна, - поправила она, - или Моцарта.
   - Еще лучше - Моцарта. Со своей филармонии ты дальше села Кукуева  не
уедешь. А с нами!.. Скоро у нас Япония, потом -Европа!
   Она пошла бы за ним, как тогда говорили, хоть на край света.  И  путь
на этот край лежал через цирк.
   Родители в раю наверняка ликовали, узнав, что дочь все-таки исполнила
их волю. Только работала она в цирке не лилипутом. Она  была  артисткой,
играющей роль маленькой, но отважной и очень талантливой девочки.
   Как оказалось, она зверски боялась высоты. Три  месяца  ушло  на  то,
чтобы изгнать и забыть этот страх.  Конечно,  юную  артистку,  названную
Никой Самофракийской, сначала поднимали на перекладине со  страховкой  и
всего лишь на несколько  метров.  К  тому  же  перекладина  у  нее  была
плоской, как скамеечка, а в изготовленной по заказу цирковой обуви  были
специальные углубления, в которых эта перекладина крепилась так, что  на
ней было легко удержаться.  Естественно,  об  этом  секрете  зрители  не
должны были знать, как и о тысяче других цирковых хитростей. Но Нику все
равно  сначала  тошнило  от  ужаса,  едва  ее  поднимали  чуть  выше,  а
одеревеневшие руки не могли отцепиться от канатов, на которых  держалась
сама перекладина. Ей же полагалось, плавно кружа под куполом,  услаждать
зрителей музыкой.
   Наконец номер был поставлен. Точнее,  это  была  только  часть  общей
композиции. Сначала  Аркадий  с  тремя  партнерами  на  огромной  высоте
перелетали с перекладины на перекладину,  показывая  чудеса  смелости  и
точности движений.  Уже  одно  это  было  номером  мирового  уровня,  от
которого у зрителей дух захватывало.
   Особенно когда Аркадий, оттолкнувшись  от  своей  перекладины,  летел
через купольное пространство к партнеру, делая по пути тройное сальто. И
партнер, его называли ловитором, успевал на исходе последнего воздушного
кувырка поймать Аркадия под коленки. Такое среди воздушных гимнастов был
способен исполнить только Аркадий.
   - То есть до меня тоже, конечно, иногда делали, - объяснял он Нике, -
но к сегодняшнему дню они все или разбились, или состарились.
   Однако прежде в группе у Аркадия была  только  голая  техника  -  без
эмоционального апогея, переходящего в красивый финал.  И  таким  апогеем
стала она, девочка со скрипкой. А зал, затаив дыхание, гадал, кому же из
гимнастов эта малышка приходится дочерью. Или внучкой.
   Со временем Аркадий решил сделать номер еще сложнее.
   - Будем учиться стрелять, - сказал он однажды.
   - Это еще зачем?
   - Я придумал такой финал: вокруг тебя разноцветные шары. Ты стреляешь
из пистолета, то в один, то в другой. Еще лучше - из ружья. Конечно,  не
из  настоящего,  а  пневматического.  Шары  лопаются,  и   на   зрителей
опускается сверкающее конфетти. Или цветы.
   Через несколько  месяцев  тренировок  она  превратилась  в  отличного
стрелка. И окончательно вошла в цирковое братство.
   - Откуда вы, прекрасное дитя?
   Художник Антон Шолохов подошел к ней с  пиалой  в  руке.  Над  пиалой
поднимался легкий  парок.  Российское  посольство  устраивало  прием  по
случаю начала гастролей русского цирка. В зале по обе  стороны  длинного
стола, уставленного бутылками и подносами со всевозможными бутербродами,
кучковались именитые соотечественники, которые в  эти  дни  оказались  в
Париже.
   - Это моя  жена,  -  вмешался  Аркадий.  У  него  в  руке  был  бокал
шампанского. - А вы - художник?
   Пять минут назад после короткой речи посла гости,  наполнив  тарелки,
разбились на группки.
   - Положите больше  сыров  себе  и  вашей  очаровательной  супруге,  -
посоветовал вместо ответа Шолохов. - Французы отличные сыровары.
   Вопрос о том, художник ли он, Шолохов считал недостойным  обсуждения.
Хотя его фотографии только через  полгода  стали  размножаться  по  миру
миллионными тиражами и постоянно красоваться на журнальных обложках,  он