ы он не так сильно ударился об пол.
   - Врача! Позовите быстрей врача! - крикнула  она  незнакомым  пожилым
людям, которые стояли вблизи висящего на стене телефона и с  недоумением
на них смотрели. Художник лежал на полу, вытянувшись  во  весь  рост,  с
закрытыми глазами. Лицо его очень быстро сделалось белым, а потом  стало
синеть. Похожее Агния уже наблюдала - тогда в Париже...  -Врача,  зовите
же скорее врача!
   Она опустилась на колени, но не  знала,  что  делать.  Где-то.  Агния
слышала, что в таких случаях вдузают воздух "рот в рот",  делают  массаж
сердца, но  как  все  это  происходит  -  понятия  не  имела.  Она  лишь
продолжала стоять на коленях, держала художника за руку - за  то  место,
где меряют пульс, и повторяла:
   - Алексей Пахомович, миленький, не  уходите!  Алексей  Пахомович,  не
уходите!
   Слышите?!
   Наконец прибежали врачи, двое молодых  мужчин.  Один,  отбросив  полу
пижамы, стал сразу делать укол, в грудную клетку  -  туда,  где  сердце.
Потом кто-то подвез каталку. Тело художника подняли, положили на  нее  и
бегом покатили в реанимацию.
   Агния бежала рядом, на нее не смотрели, но она продолжала повторять:
   - Он же только что шел рядом со мной,  разговаривал!  Он  совсем  был
здоровый!
   Она села на старый качающийся стул, стоявший у  стенл  поблизости  от
двери, куда ее не впустили, и  сидела  там,  как  ей  показалось,  очень
долго. Наконец один из молодых врачей вышел и снова аккуратно прикрыл за
собой дверь.
   - Ну что? - Агния сразу вскочила и  пыталась  угадать  ответ  по  его
лицу.
   - Что - "что"? - ответил врач почти злобно.
   - Как он?
   - А вы, собственно, ему кто? Дочь?
   - Нет, я корреспондент... пришла для беседы.
   - Какой еще, к лешему, корреспондент?!
   - Я пишу книгу про его ученика, тоже художника.  Ну  как,  его  можно
увидеть?
   - спросила с надеждой Агния. - Он разговаривать уже может?
   - Разговаривать?! - переспросил врач, и по интонации,  с  которой  он
произнес это слово, она все поняла. - Разговаривать?! - повторил врач. -
Теперь уже только с Богом.
   Агния отвернулась и неожиданно для себя тихо всхлипнула.
   - У вас документы при себе есть? - спросил врач.
   - Есть. А что? Они вам нужны?  -  Она  продолжала  всхлипывать  и  не
скрывала этого.
   - Дайте-ка мне, я перепишу ваши данные. На всякий случай...  Все  это
очень странно...

СТРАШНАЯ НАХОДКА

   Возвращалась домой Агния, как обычно, после полуночи - но так,  чтобы
успеть доехать на метро. Она привычно взглянула на окна,  ставшие  давно
родными, словно в этом доме прошло ее детство. Окна светились. Глеб ждал
ее, листая какой-нибудь очередной научный сборник.  Едва  она  вышла  из
лифта, как услышала собачий лай, перемежающийся  с  повизгиванием  -  их
семейный пудель Гера почувствовала хозяйку  первой.  От  площадки,  куда
довозил лифт, до их двери полагалось подниматься еще  пролет.  В  старом
доме он был довольно высок, и Агния, преодолевая его, ощущала тяжесть  в
ногах. Задень ходьбы ноги у  нее  сильно  уставали,  а  часто  и  слегка
опухали, так что порой сапоги стягивал с нее муж. Причем с усилием.
   Забавно, что где-то между шестнадцатью и двадцатью, обсуждая  будущее
замужество, она, как и ее подружки, больше  всего  боялась  привычности.
Всем хотелось остроты,  перца,  качелей.  И,  только  повзрослев,  Агния
поняла сладость надежной жизни, когда, входя в дом, заранее знаешь,  что
муж встретит тебя с улыбкой  и  ты  ему  долго,  во  всех  подробностях,
станешь рассказывать о  прошедшем  дне.  А  он  будет  слушать,  сначала
поддакивая, удивляясь, а потом все чаще клюя носом.
   Однако в этот раз жизнь предоставила ей некоторое  разнообразие.  Муж
хотя и встретил ее с улыбкой, но тут же тревожно сообщил:
   - Трижды звонил какой-то капитан Майоров, требовал, чтобы я  сообщил,
где ты находишься.
   - Майоров? - переспросила Агния, усаживаясь  на  стул  в  прихожей  и
подставляя мужу сапоги. - Не знаю такого.
   - Я сначала подумал, что это такой прикол - капитан  Майоров.  Как  в
рассказе у Валерия Попова. Но потом понял, что он  говорит  серьезно.  А
еще дама несколько раз тебя требовала.
   Он еще не договорил, как телефон зазвонил. Трубку взял Глеб.
   - Да, она только что вошла. Пожалуйста.
   - Уважаемая, услышала она срывающийся голос пожилой женщины,  который
показался ей знакомым, - у меня случилась трагедия.  Я  не  знаю,  каким
образом вы к ней причастны, в этом разберется  милиция,  но  я  заклинаю
вас, для вашего же блага, немедленно верните мне портфель мужа.
   - Простите, я  не  понимаю,  какой  портфель?  Вы  правильно  набрали
номер?
   - Я-то набрала правильно, Агния Евгеньевна, а  вам  лучше  немедленно
привезти портфель мужа по адресу, который вы  хорошо  знаете.  Повторяю:
для вашего же блага.
   И только тут Агния сообразила, что  она  говорит  с  женой,  то  есть
теперь уже со вдовой, старого художника.

***

   Будильник зазвонил как обычно - в половине шестого  утра.  Ева  стала
делать так, как прежде Гоша - вечером заводила его и ставила  на  пол  у
постели, в головах кровати. Утром можно было сразу его выключить,  чтобы
не расходовалась зря батарейка.
   Она быстро вскакивала и уже через десять минут, натянув  под  длинную
юбку старые рейтузы, обувалась в резиновые полусапожки, сверху на свитер
набрасывала куртку и, схватив  ведра,  швабру  с  тряпками,  принималась
быстро-быстро делать влажную уборку в коридоре.
   Начинала и заканчивала уборку она в туалетах. Оба туалета - и мужской
и женский - были ее гордостью. Никто из жильцов ни разу  не  пожаловался
на то, что там не чисто.  Когда  ее  с  сыном  комендант  пустил  в  это
общежитие, он предупредил сразу.
   - Будет всегда чисто - можешь  жить  сколько  захочешь,  а  допустишь
беспорядок - пеняй на себя.
   Пенять она не хотела, потому что другого  места  на  этой  земле  ей,
видимо, было уже не дано. Ева делала уборку на своем этаже  три  раза  в
день и за это имела не только бесплатную комнату, но и зарплату. С  семи
до без четверти девять утра она убирала дворы - вместе с другой такой же
беженкой, Дарьей Никитичной, они взяли себе три двора. А еще сутки через
двое работали здесь же, в общежитии, дежурными. Так что  на-жизнь,  если
не позволять себе больших трат, хватало.
   Этот грязноватый журнал Ева обнаружила в женском туалете  в  углу  за
входной дверью. На журнал много раз  ставили  кастрюли  и  сковородки  -
грязные следы от них были на нескольких страницах. Ева автоматически уже
бросила было журнал в  мешок  с  мусором,  но  остановилась,  чтобы  его
полистать. Надежды найти Гошу к этому времени у нее уже не осталось.  Но
она уже привыкла не пропускать  ни  одного  дорогого  толстого  журнала.
Обычно, пролистав полжурнала, Ева понимала, стоит искать дальше или  это
пустая затея. Здесь она тоже, дойдя до  середины,  подумала,  что  затея
пустая, но какая-то сила руководила ее  пальцами  -  дальше,  дольше.  И
между двумя немного слипшимися страницами, где были изображены "красивые
девушки для мужчин  и  женщин  на  все  вкусы",  она  увидела  ту  самую
страницу. И у нее даже руки задрожали. Мелко-мелко. И  колено.  Да,  это
был журнал, который читал тогда в метро пассажир. Ева  хорошо  запомнила
тот разворот: справа - фотография Гоши, слева -  чья-то  другая,  а  под
фотографиями - текст.
   Впервые за несколько лет Ева, даже не начав уборку туалетов,  ушла  к
себе.
   Она повернула ключ в замке  и,  надев  очки,  разгладив  рукой  мятые
страницы, наконец-то по-настоящему смогла их рассмотреть. На  фотографии
был изображен как бы не совсем ее сын: если татуировка  была  та  самая,
Гошина, то лицо - абсолютно чужое, гладкое,  как  у  Фантомаса,  оно  не
имело никакого выражения и поэтому вселяло ужас.
   Ева отложила журнал  и  сняла  очки,  чтобы  тихо  поплакать.  Потом,
вспомнив  про  текст,  решила  немедленно  его  прочитать.  Может  быть,
объяснение того несчастья, которое случилось с  Гошей,  здесь,  на  этих
страницах. Она прочитала статью дважды, но поняла из нее очень  немного.
А главное, было непонятно, какое  отношение  ко  всему  тому,  что  было
напечатано, имеет ее Гоша.
   В статье рассказывалось о скандале, который разразился только что  на
всемирно известном аукционе Сотби. Сверху была  даже  надпись:  "Горячий
материал.
   Срочно в номер!"
   Какая-то малоизвестная фирма попыталась выставить  на  продажу  муляж
мужчины, затянутый в татуированную кожу.  Дирекция  аукциона,  возможно,
допустила бы и такое экзотическое  произведение,  если  бы  об  этом  не
пронюхали журналисты.
   Первыми всполошились европейские общества  по  охране  животных.  Они
были уверены, что татуировка была нанесена  на  крупную,  предварительно
побритую живую обезьяну. Владелец фирмы, которая пыталась выставить этот
муляж, от ответов  на  вопросы  о  происхождении  татуировки  уклонился,
объясняя  отказ  анонимностью  продавца.   Тогда   дотошные   журналисты
раскопали, что следы странного произведения ведут вроде бы в Центральную
Африку,  это  подтверждало  "обезьянье"  происхождение  татуировки.   Но
эксперты от анатомии уверяли, что татуированная кожа  снята  с  человека
белой расы, причем с живого или с только что  умершего  сразу  же  после
смерти.  Здесь  пора  было  бы  вмешаться  Интерполу,  но  и  муляж,   и
посредническая   фирма   неожиданно   исчезли.   А    один    из    глав
центрально-африканских  государств  сделал  специальное  заявление   для
прессы, в котором утверждал, что  это  произведение  не  имеет  никакого
отношения к традициям его страны и что последний раз  у  них  на  родине
белый человек был  съеден  несколько  десятилетий  назад,  причем  самим
правителем страны, который был впоследствии заочно осужден трибуналом за
ритуальный каннибализм.
   Искусствовед,  в  руки  которого   попали   фотографии   таинственных
татуировок, с некоторой долей сомнения предполагал, что их автором может
быть знаменитый русский художник Антон Шолохов, который,  как  известно,
увлекался различными мистико-теософскими учениями,  а  в  последний  год
жизни временами практиковал подобный род графики.
   В любом случае попытка выставить на известный аукцион,  хотя  бы  для
предварительной оценки, разрисованную кожу, снятую, по всей видимости, с
живого человека, поставила перед мировой художественной  общественностью
ряд серьезных моральных и юридических проблем. И решать  их  придется  в
недалеком будущем.
   Под статьей в рамочке было дано еще одно горячее "сообщение"  о  том,
что  кроме  "белого"  Сотби  уже  несколько  лет  действует  нелегальный
"черный",  где  подобные  экзотические  люди-картины   уже   продавались
анонимным коллекционерам.
   Причем их стоимость измеряется сотнями тысяч долларов.
   И хотя про самого Гошу в этой статье не было сказано  ни  слова,  Ева
Захарьянц, отбросив журнал, долго сидела,  окаменев  от  боли  и  ужаса.
Такого изуверства, чтобы с живого человека снимали кожу, она представить
не могла. А главное - с мыслью о том, что этим человеком  мог  стать  ее
сын, жить дальше было невозможно. Лучше умереть, чем носить это в душе.

ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ БЫЛ С НИМИ

   Шолохов позвонил спустя месяц и при этом из Петербурга.
   - Здравствуйте, моя красавица!
   - Пока еще не ваша, - ответила Ника со смехом.
   - Только пока. Я тот, кто хотел вас портретировать.
   - Я узнала.
   - Как видите, я покинул Париж. Только ради вас.
   - Так уж и ради меня...
   - Жажду вас видеть, и как можно скорее. Когда мы начнем? Может  быть,
завтра?
   Завтра у нее как раз был свободный день.
   - Хорошо,  не  буду  вас  мучить.  Приду  завтра.  Ровно  в  полдень.
Устраивает?
   - Даже очень, - радостно отозвался Антон Шолохов и назвал адрес.
   - Куда  это  ты  прихорашиваешься?  -  мрачно  поинтересовался  утром
Аркадий, глядя, как тщательно она наводит макияж.
   - Разве я тебе не говорила? В Сиверскую съезжу.  -  Там  у  нее  жила
дальняя родственница, что-то вроде двоюродной тети.
   - Ну-ну. Вернешься-то когда? - К вечеру. - Она, улыбаясь,  подошла  к
сидящему в кресле напротив телевизора мужу и поцеловала его в  висок.  -
Не скучай.
   - Ну-ну, - мрачно повторил Аркадий. - Постараюсь.
   Эту Сиверскую Ника придумала только для того, чтобы муж  не  увязался
за ней. Еще не хватало, чтобы он и на художника смотрел таким же мрачным
взглядом.
   Она даже планировала после сеанса рисования и в самом деле съездить к
тетке.
   Никогда прежде с нее портреты  не  писали,  но  она  рассчитала,  что
дольше двух часов сеанс не продлится.
   Одежда была на ней  та,  в  какой  она  выходила  обычно  на  люди  -
мини-юбка, колготки, блузка, волосы в две косы с большими  бантами.  Так
сказать, пай-девочка, однако себе на уме. Старый иллюзионист  дядя  Витя
этот  ее  стиль  называл  мечтой  педофила.  Особенно  зверели  от  него
некоторые тетки: они не могли совместить в  сознании  дорогой  макияж  с
детской внешностью.
   В доме художника это еще раз подтвердилось.  Бабка,  с  которой  Ника
поднималась на лифте, долго и пристально  рассматривала  ее,  хотя  Ника
сразу с ней поздоровалась в манере  "пайдевочки".  Не  сдержавшись,  уже
выходя из лифта, бабка спросила:
   - К кому же ты едешь, доченька? У нас  вроде  бы  твоих  одноклассниц
нет.
   И  Ника  в  той  же  манере  школьницы-скромницы,  внутренне  хохоча,
ответила:
   - К знакомому дяденьке.
   Тетка  от  злости  так  грохнула  дверью  лифта,  что  вся   лестница
задрожала.
   Небо заволокли темные жирные тучи,  гром  грохотал  со  всех  сторон,
зонтик Ника не взяла и поэтому в Сиверскую  решила  не  ехать.  Сеанс  у
художника длился не больше часа. Они только кофе  успели  выпить,  потом
Антон долго выбирал ей место относительно окон - то передвигал ее вместе
со стулом вправо, то слегка разворачивал. И только стал делать набросок,
как заявилась шумная компания приятелей.
   - Ого, повернулся к детскому творчеству?! - весело  прокомментировали
они, увидев гостью.
   - Это наша красавица, Ника, - отозвался Антон.
   - Ника? А как по батюшке? - мгновенно повернул неловкую ситуацию один
из гостей.
   - Ну какое у богини может быть отчество? - возразил другой.  -  Боги,
они ведь сироты.
   - Почему же? - удивилась Ника. - Дочь Зевса,  сестра  Аполлона.  Весь
набор родственников в наличии.
   Она решила держаться с ними по-взрослому, а не в привычной манере.
   - Дела! - отозвался третий гость, выставляя на стол две бутылки вина.
- Шел к другу, попал к богине. Прямо как в раю. Только закусить нечем. -
И он повернулся к Антону:
   - Или ты, мои шер, закусь из Франции  привез?  Как  современные  боги
насчет выпивки с человеком? - спросил он Нику. - Одобряют?
   - Одобряют, - согласилась она. - Только я пойду. Дела у меня.
   Гости уверяли ее, что зашли  на  полчасика,  не  больше,  уговаривали
остаться, но она знала, во что могут растянуться эти  полчасика,  решила
им не мешать и выбежала на улицу. А на улице в это  время  погода  круто
менялась.
   Пройти ей  предстояло  не  так  уж  и  далеко  -  полторы  автобусных
остановки.
   Автобуса не было видно, и она зашагала пешком -  нарядная  школьница,
которая спешит по своим делам. Тут-то над ней и грохнуло в небе, и стало
понятно, что с минуту на минуту начнется ливень.
   В свой Дом Ника влетела,  когда  на  лицо  брызнули  первые  дождевые
капли.
   Открыла  дверь  квартиры  и  сразу,  еще  в  прихожей,  почувствовала
назойливый запах дешевых духов. "Заходил, что ли,  кто  из  соседок?"  -
подумала она.
   За дверью ванны слышалось  шевеление,  видимо,  Аркадий  решил  в  ее
отсутствие или помыться, или что-нибудь постирать. Сбросив  туфли,  Ника
просунула ноги в тапочки и вдруг услышала из-за двери голос:
   - Аркунечка, голубь мой, я иду!
   В ту же секунду дверь ванны распахнулась, и в ней появилась  во  весь
громадный рост Клавка из цирковой обслуги. Голая. От  неожиданности  она
громко взвизгнула.
   - Что там такое? - спросил из комнаты Аркадий.
   - Аркунечка! - пролепетала, как бы предупреждая об опасности, Клавка.
   И тут же появился совершенно голый Аркадий.
   На мгновение лицо его сделалось растерянным. Но только на  мгновение.
А потом он спросил тем недовольным голосом, каким отзывался, ко. да Ника
принималась будить его утром:
   - Чего так рано?
   Небесный грохот уходил в сторону,  но  дождь  продолжал  хлестать  по
лужам, распластанным на асфальте. Ника промокла в первые  же  мгновения.
Она бежала по улице из дома, в котором прожила почти десять  лет,  и  ей
было совершенно все  равно  какое  она  сейчас  производит  впечатление.
Хорошо хоть туфли сообразила прихватить из прихожей.
   В этой самой прихожей несколько минут назад голая Клавка  возвышалась
над ней как гигантская статуя. Глаза Ники были где-то на уровне  складок
белого Клавкиного живота с коричневой бородавчатой родинкой.
   - Чего так  рано,  а?  -  недовольно  повторил  Аркадий.  Видимо,  от
растерянности забыл все остальные слова.
   Получалось, что это она, Ника, виновата в той мерзости, которая перед
ней происходила.
   - Стерва! Какая стерва! - выговорила Ника, нагибаясь и ловя рукой раз
за разом спадавшую туфлю.
   Эта  тридцатилетняя  дылда,  Клавка,  сметала  с   арены   опилки   и
раскатывала огромной  ширины  ковровые  подстилки.  Ничего  большего  ей
доверить было нельзя.
   Про нее говорили, что она готова  переспать  с  любым,  у  кого  хоть
что-нибудь болтается между ног, а особо  злые  языки  шутили  по  поводу
циркового ослика Фили.
   У нее и прозвище было соответствующее - Скважина.
   - Ну и нашел же ты, с кем связаться! Скважину привел!  -  слова  Ники
прозвучали почти, как стон.
   - А ты-то, ты-то! - завизжала Клавка, переступая босыми ногами. Она и
в обычных ситуациях обожала скандалить по любому пустяку.  Только  тогда
чувствовала себя королевой. - Тебя только в микроскоп разглядывать.  Как
вошь!
   Аркуня, у нее хоть дырка-то есть, или  ты  ей  куда  в  другое  место
всаживал?
   - Заткнись! - угрюмо проговорил Аркадий. - Есть у нее дырка,  получше
твоей.
   Именно эти слова Нику и добили.  Чтобы  ее  сопоставляли  с  какой-то
уродкой, дебилкой, шлюхой!  Да  еще  на  самом  плебейском  уровне!  Она
выскочила из прихожей и, не дожидаясь лифта, помчалась по лестнице. Ника
плохо представляла, куда идет и зачем. Очнулась  она  вблизи  дома,  где
была  около  часа  назад,  где  с  ней  так  красиво,  умно   и   весело
разговаривали.
   Только тут она увидела себя  со  стороны.  Давно  промокшая  насквозь
одежда девочки-отличницы облипала тело, но что еще хуже -  она  тряслась
от жуткого озноба. Ледяной  ветер,  который  взялся  неизвестно  откуда,
казалось, продувал насквозь.
   Пока она поднималась в лифте, вокруг ног с одежды натекла лужа.  Ника
и в прошлый раз едва-едва дотянулась до звонка,  а  теперь  ей  пришлось
подпрыгивать,  чтобы  нажать  на  кнопку.  "Скажу,  что  потеряла  ключ,
промокла, дома никого нет, - думала она, - друзья Антона  наверняка  еще
здесь. А я попрошусь в ванную.
   Главное, закрыться и отогреться. И чтобы ко мне никто не лез";
   - Сейчас-сейчас, - услышала она голос Шолохова и уже по его интонации
поняла, что он в квартире один.
   - Что с вами, девочка моя! - сказал он.
   Она хотела что-то  ответить,  но  вместо  этого  губы  ее  повело  на
сторону, и она громко всхлипнула.
   Вид у нее был настолько жалкий, что Антон, видно, сообразил все  сам,
а что не сообразил, то вообразил. Он схватил ее за плечи и  почти  силой
впихнул в ванную.
   - Быстро запускай горячую воду, все снимай и сиди. Где-то  у  меня  с
собой аспирин.
   Она сидела по горло в горячей воде, но ее продолжала колотить дрожь.
   Никакой задвижки в двери ванной не было. Антон постучал в дверь.
   - Ой, не надо! - вскрикнула она, но он уже заглянул в щелку.
   - Я тебе сделал шипучий аспирин, наш, французский. Его надо выпить  в
горячем виде. Держи. - И о