е.  К  ужасу  чтивших  традиции  людей  из  Общества   чести,   братья
расправлялись с неугодными в присутствии  их  родных  и  впервые  в  истории
Сицилии похитили женщину, чтобы  добиться  покорности  ее  мужа.  Братья  Ла
Барбера окружили себя местными  преступниками  -  straccie  (голытьбой,  как
презрительно отзывались о них люди из  Общества  чести)  и  привезенными  из
Америки наемными убийцами. В течение года они распространили свое влияние на
весь город. Эмиссаров от Дона  К.,  которые  были  посланы  в  штаб-квартиру
Джонни Ла Барбера на улице Македа с поручением уладить  противоречия  мирным
путем, охранявшие вход straccie просто спустили с лестницы.

***

   Несколькими днями позже, осенью 1953  года,  Джонни  Ла  Барбера,  пинком
распахнув дверь и оттолкнув секретаршу, которая  попыталась  было  задержать
его, вошел в кабинет Тальяферри, плюхнулся в кресло и положил ноги на стол.
   Тальяферри просматривал письмо, которое  секретарша  только  что  вручила
ему. Он продолжал читать, Ла Барбера достал огромную сигару, откусил  кончик
и спрятал ее обратно в нагрудный карман. Тальяферри читал, неторопливо делая
пометки своим мелким аккуратным почерком, потом отложил письмо в сторону.
   - Ты Тальяферри, да? - спросил Ла Барбера.  Это  был  крупный  мужчина  с
писклявым, как у карлика, голосом. Тальяферри поднял глаза.
   - Совершенно верно, - ответил он.
   - Я Джонни Ла Барбера.
   - Знаю. Я вас видел.
   - Подумать только, а ты ведь недурно говоришь по-английски. Откуда?
   - Я прожил в Штатах двенадцать лет. Что вам угодно?
   - Тальяферри, мы мешаем друг другу. Ты вздуваешь мои цены, я  -  твои.  Л
позволить себе этого мы не можем.
   - Я не жалуюсь, - сказал Тальяферри.
   - Нет? А у меня создалось впечатление, что  последние  несколько  месяцев
твои дела идут неважно. Может, это и вранье,  но  говорят,  твоя  заявка  на
строительство нового Саганского моста отвергнута.
   - Однако вашу заявку тоже, по-моему, не приняли.
   - Почему ты так думаешь?
   - Пока у них котируется Росси.
   Ла Барбера улыбнулся во весь рот, и на щеках у него появились ямочки, как
у ребенка.
   - Ты что, не читал сегодняшней газеты? Бедняги уже  нет  больше  с  нами.
Приказал долго жить. Ему разнесли череп в Монделло, в этом ночном клубе, как
он там называется.
   - Какая жалость, - отозвался Тальяферри. - Росси был моим другом.
   - Да, неплохой был малый. Одна беда: уж очень тупой. Не умел жить в  ногу
со временем.
   - Вы хотели, кажется, купить у него часть дела?
   - Я? Кто сказал?
   - Ходят слухи.
   - Я бы выразился несколько по-другому:  я  сделал  ему  предложение,  как
намерен сделать и тебе. Лавочка твоя буксует,  и  если  дело  пойдет  так  и
дальше, то через месяц ей каюк. В последние  недели  тебе  пришлось  уволить
половину своих людей. Говорят, и во дворце Криспи работы приостановили после
того, как двое рабочих упали с лесов.
   Тальяферри не отрывал глаз от своих сжатых в  кулаки  рук.  У  него  явно
поднялось давление и застучало в висках. Он  был  не  из  тех,  кто  находит
разрядку в ссоре.
   - Чего вы хотите? - спросил он.
   - Половину, - ответил Ла Барбера.  -  Плачу  по  нынешней  цене,  А  если
заставишь меня ждать, то пена упадет.
   - Ничего не выйдет, - сказал Тальяферри.
   - Подумай хорошенько. Не спеши и подумай.
   - Мне не о чем думать.
   - Сейчас у тебя еще есть  что  продать.  Кое-что  осталось.  Инвентарь  и
оборудование можешь записать по себестоимости. Я буду  с  тобой  справедлив,
Тальяферри. Я люблю играть на равных.
   - Я сказал - нет. Ла Барбера встал.
   - Жаль, что у тебя такое настроение. А я-то думал, если мы займемся  этим
делом вместе, может, что и  получится.  Ты  знаешь,  где  меня  найти,  коли
передумаешь.
   Тальяферри проводил его до дверей и  увидел  на  площадке  лестницы  двух
ухмыляющихся уголовников - телохранителей Ла  Барберы.  Один  из  них  нагло
приветствовал Тальяферри, и  все  это  вместе  убедило  его,  что  неписаный
"кодекс чести", с таким старанием создававшийся в течение многих  поколений,
начал рушиться. Необходимо было что-то предпринять.
   Он  вызвал  к  себе  Марко,  и  тот  предложил  план,  который  следовало
представить Дону К, на одобрение.
   - Ему не понравится, - заметил Тальяферри. Оба знали, что с годами их шеф
становился все более и более рьяным  сторонником  разрешения  споров  мирным
путем.
   Но через два дня ранним утром  сгорел  дотла  гараж  Тальяферри  с  пятью
грузовиками. Тальяферри позвонил Марко.
   - Я еще раз переговорил с одной важной особой по поводу нового  мальчика,
и нам дали зеленый свет.
   Марко попросил к телефону Джонни Ла Барбера  и,  представившись  служащим
агентства "Недвижимость Гарибальди", где, как он узнал, Ла  Барбера  однажды
наводил справки по поводу покупки дома, сказал:
   - Сеньор Ла Барбера, у нас записано, что вы желаете купить дом  в  центре
города. Вас это еще интересует?
   - Если дом такой, как  мне  нужно,  -  пропищал  Ла  Барбера,  -  и  цена
подходящая.
   - По-моему, вам должно понравиться мое предложение. Дом этот  значительно
больше того, про который вы спрашивали, и  расположен  в  самом  центре,  на
площади Караччоло. Семь спален и три гостиных на трех  этажах.  Превосходный
дом, я бы сказал. Кроме того, у него еще  одно  большое  преимущество:  есть
двор. Поэтому, если у вас есть машина,  проблемы  гаража  не  существует.  В
нашей практике дома с двором попадаются очень редко.
   - Я заеду посмотреть, - пообещал Ла Барбера.
   Дом оказался и в самом деле превосходным. Он  был  выстроен  в  испанском
стиле для любовницы последнего из вице-королей. Даже Ла Барбера был  поражен
великолепием архитектуры и особенно тем, что здесь, в самом  центре  города,
есть место и для двух белых "кадиллаков", а потому не раздумывая  согласился
на запрашиваемую цену, заказал мебель на несколько  миллионов  лир  и  через
неделю вместе с Питом въехал в новый дом.
   Три дня спустя, прихватив двух девиц, они отправились в машине  Джонни  в
ресторан "Дзу Тану" в Монделло. По желанию Джонни для них был зарезервирован
тот самый столик, за которым в последний  раз  сидел  Росси.  Они  поужинали
отличными омарами, фирменным  блюдом  ресторана,  и,  отвергнув  предложение
официанта уединиться  после  ужина  в  знаменитые  купальни  при  ресторане,
отправились прямо домой на площадь Караччоло.
   Они подъехали к дому поздно вечером. Джонни позвонил в звонок у  чугунных
ворот, но привратник не появился, и он начал в нетерпении дергать за ручку -
оказалось, что ворота не заперты. Джонни, а за  ним  и  остальные  вошли  во
двор, зажгли свет и увидели, что  позади  "кадиллака"  Пита  стоит  какая-то
чужая машина, которую придется подвинуть, чтобы ввести  во  двор  "кадиллак"
Джонни. Но как только Ла Барбера злобно рванул дверцу чужой  "альфы  ромео",
раздался взрыв, осветивший зеленоватым светом всю площадь; вокруг на  добрую
четверть мили вылетели стекла, а  несколько  запоздалых  прохожих  упали  на
колени в уверенности, что настал конец света. От четырех жертв почти  ничего
не осталось, и на следующий  день  клочья  человеческой  плоти  были  наугад
разложены в четыре гроба. В двух из них, по утверждению договорившихся между
собой полиции и  похоронного  бюро,  покоились  останки  девиц,  поэтому  их
украсили белыми лентами, символизирующими чистоту и невинность. Семьи  девиц
впоследствии получили анонимные подарки по двести тысяч лир.
   Этот эпизод, послуживший началом небольшой  гражданской  войны  в  городе
Палермо осенью 1953 года, подвергся  тщательному  расследованию  со  стороны
Элистера Фергюсона, который подробно изложил его в рапорте своему начальству
в Вашингтоне. Через несколько дней в Сицилию после  более  чем  шестилетнего
отсутствия прибыл Брэдли. Фергюсон встречал его  в  аэропорту,  и  по  пути,
памятуя былое, они остановились выпить в гостинице "Солнце".
   - Ничто здесь не изменилось, - заметил Брэдли.
   Однако изменилось многое - настолько, что Брэдли стало даже грустно.
   - В этом баре есть что-то свое, - заметил Фергюсон.
   Он тоже сильно изменился - настолько, что Брэдли с трудом узнал  наивного
энтузиаста прошлых лет. Теперь на нем были сандалии,  на  руке  -  массивный
золотой перстень с  какими-то,  по-видимому  каббалистическими,  знаками,  а
движения у него были сонливые и  заученные,  как  у  курильщика  опиума.  Он
заказал себе марсалу с яичным желтком в отдельном стакане, потом влил желток
в вино и тщательно размешал ложечкой. Вот, подумал Брэдли, что получилось из
обещанного генералом молодого  человека  с  твердым  характером,  сторонника
"реального" взгляда на вещи, которого прислали  защищать  остатки  нашего  с
таким трудом завоеванного влияния в этой стране. Он ухватился  за  соломинку
надежды: а может, Фергюсон просто прикидывается, чтобы лучше выполнять  свои
секретные обязанности?
   - Вы, по-видимому, изменили свое отношение к Сицилии, раз сами  попросили
оставить вас здесь на второй срок? - спросил Брэдли.
   - Дело в том, что я более или менее превратился в  итальянца,  -  ответил
Фергюсон, пальцем стирая остатки желтка с губ.
   Он стал  бездельником  и  спасался  только  регулярными  и  многословными
донесениями. Он собирал слухи,  раскрывал  придуманные  им  самим  заговоры,
обнаруживал возможность утечки секретной информации в скандальном  поведении
мелких политических деятелей. В  Вашингтоне  им  были  довольны,  но  приезд
Брэдли застал его врасплох. Он настороженно следил  за  гостем,  готовясь  к
обороне. После отъезда Брэдли он услышал о нем много такого, что  отнюдь  не
вызывало желания снова встретиться с ним.  Из  неуправляемых,  говорили  про
Брэдли, - самодур, который убежден, что тяжелая рука  судьбы  лежит  на  его
плече и направляет его.
   - Что ж, если это вас устраивает, почему бы и нет?  -  сказал  Брэдли.  -
Поехали? Они сели в черную "альфу", и Фергюсон с бесстрастным  лицом,  точно
робот, привез Брэдли в его бывшую штаб-квартиру, где  все  хитроумные  замки
уже давно исчезли. Их встретил доставленный когда-то специально  из  Америки
письменный стол, теперь заваленный  горами  бумаг.  На  полу  вокруг  лежали
стопки   иллюстрированных   журналов,   а   со   стен   смотрела   коллекция
жестикулирующих театральных марионеток.
   - Вы приехали как раз вовремя, - заметил Фергюсон. - Вчера еще две машины
взлетели на воздух. Убито тринадцать, не то четырнадцать человек. А  сколько
погибло позавчера, я уже забыл.
   - Я видел фотографии в "Джорнале", - сказал Брэдли. - Сплошная кровь. Кто
берет верх в данный момент?
   - Старая фирма, - ответил Фергюсон.  -  У  новых  мальчиков  нет  никаких
шансов после того, как наш друг Марко прикончил обоих Ла Барбера. Джонни был
мозгом организации. Его не  стало,  и  они  превратились  в  стало  баранов.
Продолжают сопротивляться, но их дни сочтены: полное отсутствие стратегии.
   - Я прочел ваше последнее донесение, - сказал Брэдли. - Откуда вы знаете,
что взрыв на вилле Медина - дело рук Марко?
   - Откуда? Трудно даже объяснить. Я  живу  здесь  почти  семь  лет.  И  со
временем приходит умение  вытягивать  факты  прямо  из  воздуха.  Появляется
какой-то нюх. Здесь, в Сицилии, факты и слухи слиты воедино. Поэтому в конце
концов у тебя развивается  способность  отличать  правду  от  лжи.  И  самое
забавное, что в Палермо, когда его как следует  знаешь,  нет  никаких  тайн.
Можно сказать - все знают все. Только никогда ничего не докажешь. Надо брать
шестым чувством, что ли. - И он, закрыв глаза, постучал себя по голове.
   - Вы давно видели Марко?
   - Встречаю иногда. Я знаю, где он живет. Хотите с ним повидаться?
   - Ни в коем случае, - ответил Брэдли.  -  Помните,  я  говорил  вам,  что
придет время, когда он мне понадобится?  По-видимому,  такое  время  вот-вот
наступит. Я должен увидеть Дона К. В прошлом я оказал ему кое-какие  услуги,
поэтому думаю, что он не откажет, если я попрошу его помочь мне.

***

   Марко удивило, но ничуть не встревожило  приглашение  к  Дону  К,  в  его
загородный дом у  подножия  Каммараты.  Только  самых  достойных  из  членов
Общества чести - тех, кто мог занять ответственный и  значительный  пост,  -
Дон К, приглашал к себе в дом, но с той поры,  как  великий  человек  почтил
своим присутствием вечер в честь крещения Лючии,  Марко  считал,  что  и  он
причислен к избранным.
   Для приема посетителей существовал определенный протокол. Дон К, принимал
гостя во дворе, сидя в тени фигового  дерева.  Человек  он  был  удивительно
молчаливый  и  предпочитал  общаться   с   помощью   жестов,   тоже   весьма
немногочисленных и сдержанных. Но во время  аудиенции  он  делал  над  собой
усилие и еле слышным хриплым голосом задавал множество вопросов. Вопросы эти
были самыми  банальными,  да  и  Дон  К.,  задававший  их  исключительно  из
вежливости  и  ради  того,  чтобы  чем-то  заполнить  паузы  между  глотками
принесенного  экономкой   настоя   ромашки,   знал   наперед   все   ответы.
Рассказывали, что ему известна  до  мельчайших  подробностей  жизнь  каждого
человека из Общества чести. Он сидел в этом далеком от города сельском  доме
среди выжженных солнцем  безмолвных  полей,  где  воняло  свиным  навозом  и
роились кучи мух, но ничто не ускользало от его бдительного ока и  никто  не
мог уйти из-под его власти.
   Тальяферри дал Марко несколько советов, как себя вести.
   - Как все люди, он любит уважение - прояви его, но не переусердствуй.  Не
падай на колени. Ему не по душе подхалимы. Времена меняются.
   Покровитель Марко подсказал ему еще кое-что. Было известно, что Дон К, не
одобряет хвастовства, Марко же  слишком  разодет  для  предстоящего  визита.
Второй  костюм  тоже  был  забракован,  и  Тальяферри   посоветовал   купить
что-нибудь более подходящее в  лавке,  где  торговали  подержанными  вещами.
Костюм должен сидеть плохо,  но  не  чересчур  плохо  и,  если  можно,  быть
аккуратно залатанным. И новенькая "ланча аугуста"  тоже  не  годится.  Нужен
старый "фиат" со стучащими клапанами и помятыми крыльями.
   Летом Дон К, вставал около половины четвертого утра, до восхода солнца, и
любил проводить аудиенции перед завтраком, поэтому Марко было велено явиться
к  семи.  Ему  предстояло  двухчасовое  путешествие  до  Леркара  Фридди  по
бетонированному еще союзниками  отличному  шоссе,  а  потом  по  изрезанному
глубокими бороздами проселку за деревню Каммарату. На самом  краю  долины  у
подножия горы у Дона К, было несколько тысяч акров земли  цвета  пергамента,
на  которой  он  выращивал  пшеницу  методами,  требовавшими   максимального
количества рабочих рук для получения минимального урожая. Это были  те  края
земного шара, где по праздникам ели ослиное мясо, где в 1852 году на  костре
сожгли ведьму, где крестьяне, обращаясь к состоятельному на вид  незнакомцу,
называли его "ваше сиятельство" и порой, когда продукты с наступлением  зимы
дорожали, отдавали достигшую брачного возраста дочь тому, кто за нее  дороже
заплатит.
   В желтоватом свете утра дом Дона К,  выглядел  как  земляная  крепость  в
Атласских горах. Стены его, испещренные крошечными квадратными окнами,  были
защищены серой изгородью  из  колючих  грушевых  деревьев.  Черные  старухи,
перекладывавшие кукурузные початки, что дозревали на  плоской  кровле  дома,
закрыли тряпкой лицо на манер  арабских  женщин,  когда  выпрямились,  чтобы
посмотреть на Марко. Тонкие стручки перца, висевшие в окне, были  похожи  на
окровавленные ножи. Штук шесть автомобилей, все побитые, приткнулись  в  так
называемую тень среди кактусов, и Марко  заметил  среди  них  принадлежавший
Дону К, знаменитый "бьянки" 1928 года, порыжевший от  ржавчины,  с  дверцей,
привязанной бечевкой. Он понял, что идет совещание, на которое  руководители
местных кланов приехали на взятых напрокат старых машинах и  в  эту  минуту,
одетые не лучше мусорщиков или лесников, беседуют с шефом, высказывая по его
просьбе свое мнение по какому-то весьма важному делу.
   Человек в вельветовой куртке и черных бриджах, ожидавший его у ворот, был
одним из тех крестьян, которым Дон К, дал дом и несколько  акров  каменистой
земли в обмен на выполнение разных работ и обязанностей телохранителя, когда
он выезжал в Палермо или Монреале. Человек  этот  провел  Марко  в  комнату,
голую как тюремная камера, где стояла лишь низкая скамья да из крана в  углу
капала в таз вода. После пыльной дороги прежде всего  следовало  умыться,  и
Марко вымыл под краном руки и вытер их какой-то  грязной  тряпкой,  висевшей
поблизости на гвозде.  Потом  он  сел  на  скамью,  а  на  другом  ее  конце
расположился молодой парень, который, распространяя запах  овечьего  загона,
вошел в комнату следом  за  ним.  Когда  Марко  посмотрел  на  него,  парень
отвернулся и уставился в противоположную стену, но как только Марко встал  и
подошел к зарешеченному окну, он тотчас  почувствовал  на  себе  безучастный
взгляд пастуха.
   В окно ему был виден угол двора, стена с облупившейся кое-где  известкой,
сломанное колесо от повозки, упряжь, покрытая пылью  и  птичьим  пометом,  и
тощая кошка, ступавшая по земле  с  такой  осторожностью,  с  какой  ребенок
впервые касается клавиш рояля. В поле зрения появились  три  члена  Общества
чести. Их суровые, мрачные лица - призрак преуспеяния в сельской  Сицилии  -
сейчас, казалось Марко, заострились и вытянулись под  влиянием  чрезвычайных
обстоятельств; когда они подошли ближе,  чуть  горбясь  под  тяжестью  своих
длинных накидок, которые все еще носили в этих краях, Марко  узнал  в  одном
главу  клана  Джентиле,  а  в  другом  -  своего  собственного   покровителя
Тальяферри.  В  ту  же  секунду  Тальяферри  поднял  голову,  и  их  взгляды
встретились. Марко чуть кивнул, но Тальяферри тотчас отвел глаза, и все трое
скрылись из виду.
   Марко снова сел на скамью. Молодой пастух рассматривал  свои  заскорузлые
от работы руки и изредка  похрустывал  суставами.  Что-то  произошло,  понял
Марко. Ему было также известно, что участь членов Общества решается однажды:
твоя звезда либо восходит, либо гаснет навсегда.
   Прошло  полчаса.  Пастух,  который,  как  начал  подозревать  Марко,  был
приставлен к нему в качестве сторожа, хрустел суставами и ерзал  по  скамье,
распространяя запах овечьей мочи и хлева. Синяя муха жужжала  в  пересечении
солнечных лучей, и Марко не мог оторвать от нее взгляда. Один из  бентамских
петухов Дона К, попытался что-то прокукарекать, но крик его был больше похож
на стон. Через окно Марко было видно, как выходили во  двор  члены  Общества
чести; одни шагали энергично, другие с трудом тащили за собой свою  тень.  В
эти минуты он стоически распрощался со многими надеждами. Что-то  случилось.
Смерть, наверное, уже поджидает его на пути назад в Палермо.
   Наконец по  вымощенному  плитами  двору  раздались  быстрые  шаги,  дверь
распахнулась, и в комнату ворвался маленький аккуратный  человечек.  На  нем
был такой шикарный костюм, какого Марко  отродясь  не  видел.  Но  почему-то
создавалось впечатление, что человек тонет в своей одежде,  которая,  словно
на легком ветру, трепетала вокруг его рук и ног.
   - Salutami gli amici <Привет друзьям! (итал.)>, -  произнес  человечек  с
сильным акцентом и тут же перешел на английский:
   - Ты Риччоне, да? Я Спина. Рад познакомиться.
   Марко неловко взял протянутую ему руку, не зная, поцеловать ее или нет, и
был рад,  когда  человечек  ее  отдернул.  Спина  был  легендарной  фигурой,
человеком, который, сидя в американской тюрьме строгого режима,  замыслил  с
Доном К, ниспровержение фашизма в Сицилии, в награду  за  что  был  досрочно
освобожден и выслан в Италию. Слухи, басни и реальные факты превратили его в
фигуру, внушавшую страх. Спина был Доном К, в Соединенных  Штатах,  Цезарем,
который обладал неограниченной властью и сметал со  своего  пути  всех,  кто
противился его планам военизации кланов.