ватки бензина машин было мало,  но  зато  встречались
пестро раскрашенные повозки и множество  пешеходов,  лица  которых  все  еще
хранили следы голода военных лет. По десять человек в ряд они шагали к своим
любимым барам, там стоя выпивали  чашку  суррогатного  кофе  и  отправлялись
домой на сиесту.
   Локателли снова заговорил о предстоящей операции:
   - Здесь не Италия, а сицилийцы - не итальянцы.
   - Ты это уже говорил, Джон. Быть может, разница и есть, но что  из  того?
Почему я должен разделять твои предубеждения?
   - Но мы ничего не знаем об этом человеке.
   - Во-первых, он от Дона К., а во-вторых, прошел  проверку  наших  органов
безопасности. Два года он работал на англичан в Катании, а потом два года на
нашей базе в Кальтаниссетте. Я навел справки у командира базы, и  он  дал  о
нем самый лучший отзыв. Он сказал, что Марко - единственный  из  сицилийцев,
кто никогда не был замечен в воровстве. И  кроме  того,  по  слухам,  он  из
Общества чести.
   - Если такое Общество существует, - заметил Локателли.
   - Если существует.
   - Так что же ты намерен делать? - спросил Локателли.
   - Дать плану ход, - ответил Брэдли.
   - Большего безрассудства я в жизни не встречал.
   - А по-моему, все очень разумно. На словах звучит, конечно, дико, но если
как следует вдуматься, вовсе нет. Сицилийцы все равно рано  или  поздно  это
сделают.
   - Так пусть и делают сами. Зачем нам встревать?
   - Чтобы операция не вышла из-под контроля. И я хочу быть в курсе событий.
"И еще, - подумал Брэдли, - я люблю историю и хочу сам ее творить;  я  люблю
эту страну и чувствую, что призван защищать ее".
   - Доложи об этом генералу в послушай, что он скажет.
   - Он простой солдат, ему это не по зубам. Да и времени нет.  Наш  босс  -
человек простодушный, дай бог ему здоровья. Кто был солдатом, тот солдатом и
останется.
   Они ехали  со  скоростью  пешехода,  потому  что  хотя  воронки  от  бомб
четырехлетней давности на этом отрезке дороги  и  были  засыпаны  галькой  и
землей, положить покрытие никто не удосужился.
   - Твоя затея - самоуправство  в  худшем  смысле  этого  слова.  -  сказал
Локателли.
   - А я сказал бы; самоуправство невиданного масштаба, - Когда  я  думаю  о
том, что поставлено на карту, меня берет дрожь.
   Брэдли хотелось сказать: это - новое  смелое  предприятие,  и  мы  в  нем
участвуем рука  об  руку.  Какое  значение  имеют  генералы  и  политические
деятели? Мы - новые люди. Задавать тон будем мы.
   Но он сказал только:
   - Тебе надо выпить.
   Они  добрались  до  площади  Руджеро  Сеттимо,  где   не   было   никаких
достопримечательностей, кроме единственного в Палермо за пределами гостиницы
"Солнце" бара, где иногда  водился  настоящий  сухой  "Мартини".  Здесь  они
проведут полчаса,  и  Локателли  наверняка  вытащит  из  кармана  украшенную
автографом фотографию ушедшего в небытие дуче в каком-то  странном  котелке,
которую он всегда при себе носит. "Человек, с которым были связаны все  наши
надежды, - скажет он, качая головой.  -  Самый  оригинальный  философ  после
Платона". И Брэдли из вежливости согласится с ним.
   Свернув на обочину, он выключил мотор и весело хлопнул Локателли по тощей
ляжке.
   - Не унывай, Джон. Я, может, сумею выхлопотать тебе  отпуск  по  болезни,
если хочешь, конечно, и ты съездишь домой, но только после великого события.
Только после события.
   Марко  быстро,  насколько  позволяла  толпа,  миновал  проспект   Виктора
Эммануила и, зайдя в пивную "Венеция", остановился чуть поодаль от остальных
посетителей, угощавшихся пойлом из жареных орехов. Ему же  подали  крошечную
чашечку настоящего кофе, ибо бармен хоть и мало его знал, но чутко улавливал
исходящие от человеческой  души  токи.  На  стеклянной  стойке  лежали  ряды
маленьких пирожных из марципанов и яичного желтка. Марко  взял  пирожное,  в
два  приема  проглотил  его  и  тщательно  обтер  кончики  пальцев  бумажной
салфеткой.  Бармен  крутился  поблизости,   поднятием   бровей   почтительно
вопрошая, не угодно ли еще кофе, но Марко покачал головой. Ему не о чем было
говорить с этим елейно подобострастным молодым  человеком  за  стойкой.  Для
Марко этот человек и его болтливые клиенты почти не существовали,  хотя  они
были людьми вполне реальными по сравнению  с  иностранцами  вроде  Брэдли  и
Локателли -  те  принадлежали  к  миру  призраков,  находившемуся  где-то  в
бездонной   глубине   его   собственной   вселенной,   которая    перестанет
существовать, как только перестанет существовать он сам.
   Когда он выходил из пивной, два-три посетителя  обернулись  и  посмотрели
ему вслед. Он быстро прошел сто ярдов, отделявшие его от Маротты, где он жил
и где его ждала молодая жена. Возбуждение и  нетерпение  бурлили  у  него  в
крови, когда он свернул с главной улицы в узкий переулок, ведущий к глухому,
заброшенному тупику - там они с Терезой  поселились  после  свадьбы.  Темные
первые этажи - настоящие bassi <Трущобы (итал.).> - занимали  здесь  десятки
самых дешевых в городе и самых замызганных проституток, на  верхних  этажах,
где теснились полуголодные государственные служащие, все  еще  трепетали  на
ветру обрывки плакатов  с  портретами  Муссолини.  Пройдя  мимо  "джипа",  в
котором  карабинеры  из  нового  карательного  отряда   сидели,   как   едва
оперившиеся птенцы на краю гнезда, Марко  вошел  в  подъезд  и  поднялся  на
третий этаж.
   Он услышал, как зашлепали  по  голому  полу  в  передней  домашние  туфли
Терезы. Дверь приоткрылась, показалось ее настороженное треугольное  личико,
затем она сняла цепочку и впустила его. Она обняла его за шею,  он  прильнул
губами к ее губам, ощутил прикосновение ее груди и огромного живота,  уловил
запах ее тела. Под халатом  у  нее  ничего  не  было  надето,  как  у  любой
сицилийки летом в доме, и он, приподняв халат, погладил ее, потом поднял  на
руки и понес через переднюю в комнату с закрытыми  ставнями,  все  убранство
которой составляли лишь полумрак, стол и кровать.
   Марко положил жену на кровать и овладел  ею  с  победной  агрессивностью,
подогреваемый вскриками не то боли, не то удовольствия. Обычно он проводил с
нею, согласно традиции и желанию, около часа,  иногда  и  больше,  а  потом,
обессилев, они съедали что-нибудь мучное, и он снова отправлялся на  работу.
Так проходила сиеста, а по вечерам они рано ложились,  чтобы,  не  теряя  ни
минуты, вновь предаться любви. Всякий достойный уважения  мужчина  ежедневно
налагал подобную епитимью на свою жену и на себя.
   Вдруг Марко заметил на простыне кровь.
   - Может, я что-то тебе повредил?
   - Нет.
   - Ты уверена?
   - Конечно уверена.
   - А вдруг что-нибудь с ребенком? Давай позовем доктора Белометти.
   - Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня. Лучше я подниму ноги на подушку
и полежу.
   Он вспомнил, что это ей помогло,  когда  в  первую  брачную  ночь  у  нее
открылось сильное кровотечение.
   - Я все-таки схожу за доктором Белометти, - решил он.
   - Не надо. Позови лучше Бруну.
   Бруна была повивальной бабкой. Эта беззубая кудахтающая  ведьма,  умевшая
варить запретные снадобья, пользовалась авторитетом у мысливших по  старинке
мужей, которые отвергали помощь гинекологов-мужчин.
   Но Марко пошел за Белометти, доказав этим,  что  в  случае  необходимости
способен порвать с традициями.
   - У нее с самой первой ночи кровотечения, - объяснил  он  доктору.  -  Не
часто, но бывают.
   Белометти, родившийся в селении из арабских  лачуг  с  навесами  на  горе
Камарата, где достигшая брачного возраста женщина никогда не  появлялась  на
улице после шести утра и где ему еще помнились выставленные в окнах  брачных
покоев запятнанные кровью простыни, посмотрел на Марко с уважением.  Времена
изменились, в основном к худшему  но  несколько  настоящих  мужчин  все-таки
сохранилось.
   - Ты хочешь, чтобы я ее осмотрел?
   - Да. Не сердитесь, доктор, но, пожалуйста,  сперва  вымойте  руки.  Если
нужен пенициллин, я могу достать.
   - Я верю в провидение, чистые бинты и свежий воздух, - сказал  Белометти.
- Люди боятся солнца, отсюда и половина болезней. Держите ставни  закрытыми,
и комната превращается в скопище бацилл.
   "Крестьяне, переселившиеся в город, - думал Белометти, - но  в  душе  все
еще   крестьяне,   угнетенные    чудовищным    однообразием    крестьянского
существования, ищут избавления от него в  какой-то  необузданной  ярости,  и
кровать в комнате - самое доступное средство, чтобы дать этой ярости выход".
Он вспомнил про contadmo <Крестьянина (итал.).>, которому нечего было  есть,
кроме кукурузной каши, и он жевал стручки горького перца,  пока  из  глаз  у
него не начинали литься слезы.
   Белометти велел Терезе лечь на бок  и  принялся  ее  осматривать;  Марко,
повернувшись к ним спиной, с тревогой вслушивался в  ее  учащенное  дыхание.
Белометти был вторым мужчиной, который видел ее тело я дотрагивался до него.
Марко казалось, что она как бы снова лишается девственности, и чем больше он
старался думать о том, что доктор беспристрастно и  добросовестно  выполняет
свой долг, как выполнял его уже сотни раз, тем  больше  мужские  достоинства
Белометти занимали его воображение. Красота Терезы - густые  темные  волосы,
обрамлявшие лицо с полными  губами  и  большими  глазами,  характерными  для
женщин юга, тонкая талия, пышная грудь и широкие бедра - заставляла прохожих
на улице смотреть ей вслед, и трудно было поверить, что  ее  нагота  и  этот
осмотр не вызовут желания у любого мужчины, даже у видавшего виды доктора.
   - Пусть она отдохнет день-другой, вот и все, - понизив голос  до  шепота,
сказал Белометти и закрыл  свой  саквояж.  -  На  этой  стадии  беременности
следует быть осторожней. Она молода, но удачно сложена.  Я  загляну  на  той
неделе, если не возражаешь.
   Он ушел, возле двери еще  раз  напомнив  Марко,  что  природа  -  великий
целитель и что, по правде говоря, умирать так же естественно, как  жить,  но
его визит ничуть не успокоил Марко. В тот  день  он  боялся  уйти  из  дому,
боялся, что Терезу на самом деле мучают боли, но она не признается  в  этом;
боялся, как бы не возобновилось кровотечение.

Глава 3

   Спустя два дня Марко вместе с Брэдли и Локателли отправился в Монтелупо -
деревню, где обосновались бандиты. Марко не советовал  американцам  ехать  с
ним, но Брэдли трудно было отговорить.  Для  этой  поездки  Брэдли  раздобыл
где-то "фиат-мил-леченто" с палермским номером, и оба американца  нарядились
на манер коммивояжеров в плохо сшитые костюмы из местной темно-серой  ткани.
Локателли,  опасавшийся,  как  бы  их  не   похитили   ради   выкупа,   тоже
придерживался мнения, что Марко лучше одному ехать к бандитам, и все  больше
мрачнел по мере того, как Марко показывал им на глухой горной дороге  места,
где бандиты устраивали засады, и придорожные  могилы  с  букетиками  увядших
цветов, принесенных скорбящими родственниками. Брэдли вел машину так же, как
говорил и двигался, - уверенно и залихватски.
   - Что будем делать, если нас в самом деле сцапают? -  спросил  Локателли.
Брэдли  заметил,  что  чем  больше  Локателли   проявляет   осторожность   и
задумывается над проблемами  морали,  тем  больше  его  одолевает  трусость.
Опасность - призрак, прежде  изгонявшийся  смехом,  -  теперь  стала  чем-то
осязаемым, реальным. Локателли боялся и  вооруженных  засад  среди  скал,  и
скорости, с какой они неслись по дороге, изобилующей  крутыми  поворотами  и
обрывами.
   - Этого не случится, - сказал Брэдли. - Мы ничем не рискуем.
   - Почему?
   - Потому что, насколько нам известно, разведка у  этих  ребят  поставлена
превосходно. Они не в ладах с полицией, с войсками, но не с нами.
   - А как же те штатские, которых они держали ради выкупа?
   - То были итальянцы, а не американцы.  Пока  что  с  офицерами  союзников
таких случаев не было.
   - Если нам прикажут остановиться, мы  остановимся  немедленно,  -  сказал
Марко. - Мы не будем  сопротивляться,  не  попытаемся  бежать.  И  когда  мы
объясним, кто мы, нас отпустят.
   - А сколько их, по-твоему, в этом районе?
   Брэдли сосредоточил все внимание на подковообразном повороте впереди.  Он
взял его с маху, идя по нижней кромке, чуть более скошенной, чем  нужно,  и,
включив скорость у  пика  поворота,  выпустил  из-под  задних  колес  фонтан
гравия, обрушившийся на стену хвойных деревьев, за которыми скрывался  обрыв
в сто  футов  высотой.  Машина  накренилась,  развернулась,  ландшафт  вдруг
сместился. Прямо над головой Локателли увидел известковую скалу и понял, что
она уходит в бездну у края дороги справа от него.  Он  стиснул  зубы.  Целая
армия могла скрываться в густом кустарнике между скал.
   - Человек сто пли двести, а может, сейчас и меньше, -  ответил  Марко.  -
Некоторые бандиты приходят в горы только в свободное время.  По  субботам  и
воскресеньям, когда им нечего  делать  или  когда  на  фермах  нельзя  найти
работу. Локателли поморщился.
   - Знаешь, что я сделаю, когда сойду с парохода? - спросил он у Брэдли.  -
Встану на колени и поцелую землю.
   - Уедешь отсюда и начнешь скучать,  -  заметил  Брэдли.  -  Увидишь,  что
спокойная жизнь не по тебе.
   Показалось Монтелупо - серые обшарпанные строения среди скал.
   - Приехали, - сказал Брэдли. - Романтично по-своему, а?
   Он замедлил  ход,  чтобы  полюбоваться  дикой  природой.  Вот  что  такое
единство стихий, подумал он:  эти  громадные  белые  скалы,  словно  нарочно
нагроможденные друг на друга, ледники и где-то вдали похожие на снег  залежи
известняка, редкие сосны, завязанные ветром в невиданные узлы; а у  подножия
- падающая в ущелье вода, и аркадский пастух на вершине, который, стоит  его
позвать, выкопает из земли ружье и уйдет  в  банду  Мессины.  Одним  словом,
место это еще хранило свою языческую нетронутость, и Брэдли нравилось  здесь
все.
   От главной дороги к деревне вилась узкая разбитая колея, и  они,  проехав
по ней несколько сот ярдов, остановились в тени фигового дерева. Марко  ушел
на встречу с бандитами. Неподалеку от того  места,  где  они  Сидели,  стоял
какой-то барак без окон, в дверном проеме которого копошились темные силуэты
людей и коз. Грязный осел, задрав хвост, пустил в их сторону  желтую  струю.
Над головой в покрытых лишайником ветвях трещали насекомые.
   - Не могу понять, для чего несколько тысяч солдат и  полиция  прочесывают
остров в поисках этого Мессины, - сказал Локателли, - когда он сидит тут,  в
своей родной деревне.
   - И еще живет вполне уютно, - добавил Брэдли. - Только на прошлой  неделе
погибло в засадах четырнадцать  карабинеров,  а  главный  инспектор  полиции
поднимается сюда распить с ним бутылку вина.
   - Так в чем же дело? - недоумевал Локателли.
   - Он им нужен.
   - Написать про такое в книге - никто не поверит.
   - Книгу не напечатают.
   - В двух шагах  от  нас  скрывается  шайка  бандитов.  Самых  жестоких  в
историк.
   - И тем не менее тебе угрожает не большая  опасность,  чем  на  Девяносто
третьей улице в Западной части Нью-Йорка. Наверное, даже меньшая.
   - Такого не должно быть, -  заявил  Локателли.  -  Этого  можно  было  бы
избежать. В машину, жужжа,  влетел  огромный,  сверкающий  на  солнце  овод.
Локателли выгнал его и быстро закрыл окно.
   - Чего можно было бы избежать?
   - Всей этой неразберихи. Если бы мы решились сотрудничать с Муссолини, не
было бы ни одной из этих проблем.
   - Не знаю, - сказал Брэдли. - Ты  это  уже  не  раз  говорил.  Но  мы  не
решились. Вот в чем все дело: не решились.

***

   Марко направился в деревенский бар, где его ждал  кавалер  Санто  Флорес.
Кавалер, седеющий толстяк  лет  шестидесяти,  ослабевший  из-за  собственной
тучности  и  больных  легких  и  передвигавшийся  только  с   помощью   двух
телохранителей, был членом Общества чести и правил большим,  но  не  имевшим
определенных границ районом к северо-востоку от Палермо. Процессия  медленно
проследовала к расположенному  в  дальнем  проулке  штабу  Аттилио  Мессины;
телохранители волокли хрипевшего и задыхающегося от астмы Санто  Флореса  по
булыжной мостовой, а Марко из уважения к нему шел сзади. На улице не было ни
души, ставни на окнах были закрыты.  Они  миновали  крошечную  площадь,  где
Мессина публично казнил полицейских осведомителей и  тех,  кто  обвинялся  в
угнетении бедняков, и свернули в проулок к дому матери бандита, у которой он
жил, когда не осуществлял никаких акций в горах.
   Здесь  Санто  Флореса,  близкого  друга  нескольких  герцогов,  человека,
получившего свой титул  от  самого  короля  Италии,  бесцеремонно  затолкали
вместе с его телохранителями в какую-то тесную каморку,  а  Марко  повели  к
Аттилио Мессине. Знаменитый бандит оказался  вовсе  не  таким,  каким  Марко
представлял его себе. Трудно было поверить,  что  этот  франтоватый  молодой
человек с короткими пальцами и гладко прилизанными  волосами  мог  совершить
столько  убийств.  Распространяя  запах  одеколона,  он  вошел   в   набитую
деревенской мебелью комнату, как актер выходит на сцену. Во время  войны  он
партизанил и  громил  все  посланные  против  него  воинские  подразделения,
изображая, к великому удовольствию певцов - сочинителей баллад, современного
Робин Гуда. Англичане, а потом и американцы снабжали его оружием в  бредовой
надежде, что сумеют каким-то образом отделить Сицилию от  Италии,  превратив
ее в самостоятельное марионеточное  государство-колонию,  а  то  и  в  новый
американский штат с Мессиной во главе. Но  этот  мыльный  пузырь  лопнул,  и
теперь  союзникам  хотелось  поскорее  обо  всем  забыть,   а   для   тайной
организации, которая взяла бразды правления в свои руки, Мессина превратился
в помеху. Уже была дана команда уничтожить его,  но  прежде  ему  предстояло
выполнить последнее задание.
   Марко вручил Мессине письмо от Дона К., в котором, как ему было известно,
содержался приказ провести операцию против красных в Колло. Взамен от  имени
человека, пришедшего к власти и  так  или  иначе  державшего  под  контролем
судьбу всех сицилийцев, давалась  гарантия,  что  бандитам  будет  позволено
эмигрировать в Бразилию.
   Мессина, не говоря  ни  слова,  вскрыл  конверт  и  вынул  письмо.  Затем
медленно прочел, беззвучно  шевеля  губами,  как  это  делают  полуграмотные
крестьяне. Ход его мыслей легко прослеживался по лицу,  на  котором  сначала
выразилось хмурое сомнение, а под конец сверкнула  удовлетворенная  усмешка.
Марко с презрением отметил эту неспособность скрывать свои чувства. Впрочем,
чего еще ждать от бандита?
   Мессина подошел к двери и позвал своего двоюродного брата  и  заместителя
по отряду Аннибале Сарди. Похожий на хорька, с огромными черными, но слишком
близко  посаженными  глазами,  в  американской  офицерской  форме   и   ярко
начищенных высоких сапогах, Сарди показался Марко  еще  более  нелепым,  чем
Мессина. Собственно, люди из Общества чести и бандиты по традиции испытывали
друг   к   другу   неприязнь.   Члены   Общества   презирали   бандитов   за
недисциплинированность, горячность, отсутствие твердой цели,  а  бандиты,  в
свою очередь, третировали тех, кому, по их мнению,  недоставало  мужества  и
кто добивался своего с помощью тайных махинаций. В  трудные  времена,  когда
бандиты, Нанятые охранять поместья крупных землевладельцев,  превышали  свои
полномочия и подлежали  уничтожению,  их  палачами  обычно  бывали  люди  из
Общества.
   Мессина и Сарди подошли к карте, прикрепленной кнопками к стене  в  углу,
Мессина  отыскал  Колло,  показал  его  Сарди,  и  они  принялись  о  чем-то
шептаться. Марко тем временем продолжал  стоять.  Оказанный  ему  прохладный
прием был оскорбительным: по местным  обычаям  ему  должны  были  предложить
сесть и выпить стакан вина, а второй стул следовало подать  для  его  шляпы,
независимо от того, была она у него или нет. Но Марко заранее знал, что  его
ждет. Бандиты Мессины осмеливались  наносить  оскорблени