подернулись печалью. - Я уже не имею такого веса, как раньше, Марко. Повсюду
расползлись слухи о том, что меня накрыли на тридцать миллионов на  Кубе,  и
уважение ко мне падает.
   - Вы получите свои деньги обратно. Не пройдет и года, как мы вернемся  на
Кубу.
   Дон Винченте покачал головой:
   - Послушай, Марк, не давай себя обманывать. Мы не  вернемся  обратно,  и,
поверь мне, такие люди, как Росси  и  Кардильо,  знают  это  не  хуже  меня.
Поэтому, если ты хочешь использовать Моргана для операции, которую  затевает
Брэдли, я лично ничем не могу тебе помочь. Тебе надо встретиться с  Кардильо
самому. Единственное, что я могу сделать, это сказать ему, что ты приедешь и
что ты стоящий человек.
   - Спасибо, Дон Винченте. Я сразу же поеду туда.
   - Как  только  вернешься,  зайди  ко  мне,  я  должен  знать,  о  чем  ты
договорился с Кардильо. - Дон Винченте уставился на экран телевизора, словно
пытался прочесть в его мелькающих глубинах,  что  может  сулить  будущее.  -
Что-то не нравится мне это дело, - произнес он наконец. - Я  всегда  считал,
что мы держим Брэдли на всякий случай. А теперь получается как раз наоборот.
Признаться, меня бросает в дрожь при одном его виде. Non e un cristiano  <Он
не христианин (итал.).>. И если я чего не люблю, так это непонятного.

Глава 13

   - Вышлите нам свою фотографию, отправляйтесь в Трухильо-Сити  и  ждите  в
гостинице "Манагуа"; с вами свяжутся, - сказали Марку, когда он по  указанию
Дона Винченте позвонил в Цинциннати.
   Неделю  спустя  Марк  прибыл  в  столицу  Доминиканской   Республики,   в
незнакомый  и  молчаливый  тропический  город,  погруженный  на   протяжении
тридцати лет диктатуры в мрачное безмолвие. У пограничного контроля, пока на
паспорт ставили штамп, его сфотографировали, отобрали газету и транзисторный
приемник, заверив, что он получит его обратно, когда будет покидать  страну.
С каждой  стены  смотрел  изображенный  в  разных  видах  диктатор:  мрачный
толстогубый  человек  в  генеральской  форме  с  четырьмя  рядами  орденских
колодок; яхтсмен у руля самой большой в мире яхты; государственный деятель в
вечернем костюме, выступающий перед покорным сенатом. Он  пришел  к  власти,
победив на выборах, где число  поданных  за  него  голосов  превышало  число
избирателей,  после  чего  хладнокровно  уничтожил  тридцать   тысяч   своих
политических противников и теперь, как говорили, прикарманивал три  четверти
национального дохода.
   Марк был поражен великолепно освещенными, но совершенно  пустыми  улицами
города, а также услужливостью таксиста,  который  умудрился  одновременно  и
салютовать, и поклониться ему, когда он садился в такси, и  повторил  ту  же
процедуру, когда они приехали в гостиницу "Манагуа". Там старший посыльный и
вся его команда тотчас скинули головные уборы и низко  поклонились.  В  этой
стране всем, кто обслуживал иностранцев, было строжайше приказано  проявлять
всемерную вежливость.
   Марк поселился в гостинице и стал ждать. Прошли сутки, но никто к нему не
обращался. Он как мог убивал время, написал длинное письмо Терезе, умоляя ее
сообщать подробнее о жизни детей и  о  своей  жизни,  плавал  в  гостиничном
бассейне, листал спортивные и женские журналы, купленные в табачном  киоске,
- единственное здесь чтиво на английском языке. Выехать  за  пределы  города
без  специального  разрешения  полиции  Марк   не   мог,   а   все   местные
достопримечательности - три церкви и заброшенный зоопарк - он  уже  осмотрел
из окна такси. С заходом солнца город словно переставал существовать.
   Ночью казино наполнилось людьми, и отель превратился в оазис шумной суеты
посреди молчаливой пустыни города. Марк сидел в баре до тех  пор,  пока  все
посетители, за исключением одного, не  ушли  к  карточным  столам.  Наконец,
оставшийся посетитель попросил счет, подошел к Марку, сел за  его  столик  и
протянул руку с тщательно наманикюренными ногтями.
   - Ваша фамилия Ричардс, верно? Я - Джонни Кардильо. Мне говорили, что  вы
должны приехать.
   У Кардильо было худое лицо крестьянина  с  глубоко  посаженными  глазами,
небольшим носиком и маленькими  ушами,  словно  добавленными  после  долгого
раздумья. Он был в  сером  шерстяном  костюме,  выдававшем  своей  нарочитой
скромностью происхождение Кардильо.
   - Вы американец или итальянец, Ричардс?
   - Сицилиец.
   - Из какой части Сицилии? - Кардильо пристально смотрел на Марка,  словно
подозревая, что он просто бахвалится.
   - Кампамаро. Рядом с Кальтаниссеттой.
   - А Энну знаете?
   - Это в пятнадцати милях от  того  места,  где  я  родился.  Восторженное
выражение медленно расползлось по лицу Кардильо.
   - Надо же! У меня отец родился в Энне, а мать из  Санта-Катерины  -  это,
знаете, по дороге в Кальтаниссетту.
   - Там жила моя бабка с отцовской стороны. У нее была пекарня.  Дожила  до
девяноста четырех лет.
   - В Санта-Катерине? Да, мир тесен, Ричардс. Подумать только - в такой вот
дыре встретиться с человеком из Кальтаниссетты! Вот совпадение,  а?  Сколько
вы собираетесь пробыть в Трухильо-Сити?
   - Дня два, не больше.
   - Жаль, Ричардс. Не  так  уж  часто  представляется  случай  поболтать  с
кем-нибудь из родных мест. Вам надо задержаться.  У  нас  тут  есть  кое-что
интересное. Может быть, я даже смог бы  ввести  час  в  долю.  До  того  как
перебраться сюда, мы крутили одно дельце на Гаити. Знаете Гаити? Там слишком
много черномазых, что было не очень по  душе  крупным  игрокам,  которых  мы
привозили из Канзас-Сити и Сент-Луиса. А здесь  -  страна  белого  человека.
Здесь черномазые знают свое место.  -  Он  погасил  сигарету  в  пепельнице,
украшенной  маленьким  бюстом  диктатора.  -  El   Benefactor   <Благодетель
(исп.).>, - сказал Кардильо. - Он сам наполовину черномазый. Вам он может не
понравиться - он мало кому нравится, - но зато у него вся  страна  ходит  по
струнке. Следует признать, особенно теперь, когда больше нет Кубы, что  этот
человек - единственный заслон, который стоит между нами и коммунизмом к  югу
от Рио-Гранде.
   В зал вошли двое приезжих со стандартными лицами игроков.
   - Где тут играют, ребята? - на ходу крикнул  один  из  них,  и  Кардильо,
подобно пастуху, загоняющему овец, направил их к дальней двери.
   - Послушайте, Ричардс, мне стало известно, что вы  хотите  встретиться  с
Морганом, - сказал он, когда игроки  скрылись  за  дверью.  -  Это  устроить
можно, иначе мы не предложили бы вам сюда приехать,  но  предварительно  нам
надо потолковать. Вы думаете забрать его от нас совсем?
   - Только на неделю или что-нибудь  в  этом  роде.  А  потом  предполагали
вернуть его обратно. Сейчас мы еще не можем определенно ударить по рукам.
   - Ага. Ну, если все состоится, мы бы хотели, чтоб вы забрали его  и  чтоб
потом он как-нибудь исчез.
   - Я думал, он вам изредка бывает нужен.
   - Был нужен, но то время прошло. Вы,  вероятно,  слышали  -  мы  на  него
поднажали и заставили провернуть одно дельце в Гватемале, но с  тех  пор  он
больше  не  оправдывает  своего  содержания.  Пора  послать  ему  прощальный
поцелуй. Он славный парень в не может не вызывать симпатии.  Но  его  держат
здесь вот уже три года, я от одиночества он почти  рехнулся.  Готов  первому
встречному все выложить. В один прекрасный день он прядет сюда, в  бар,  где
мы с вами сидим, и зафонтанирует при любом, кто покажется ему посимпатичнее.
Его ведь считают мертвым, Ричардс. Добрую половину времени мы тратим на  то,
чтобы держать его подальше от греха, но рано или поздно он вырвется на волю,
в мы попадем в неприятное положение.
   - Поэтому вы хотите от него избавиться?
   - И желательно с вашей помощью, приятель.  Я  лично  готов  вам  помогать
всем, что в моих силах, но я был бы очень признателен,  если  бы  взамен  вы
сделали мне это маленькое одолжение. Знаете, этот тип даже написал  какой-то
девчонке в Штаты, что он жив и просит ее  приехать  к  нему  сюда!  Пришлось
устроить ей автомобильную катастрофу. Такое беспокойство никому не нужно.
   - А вы сами не можете им заняться? - спросил Марк.
   - Это нам испортит весь фасад. Тут один генерал  военно-воздушных  сил  -
местная шишка - взял его под свое крылышко.  И  если  Морган  исчезнет,  они
будут знать, чья это работа. Нам здесь не нужно никакого шума.
   - Когда с ним можно поговорить?
   - Да хоть сейчас. Только вот что: мы сделаем все, чтобы  вам  помочь,  но
если он не захочет браться за это дело, не принуждайте  его.  Вам  надо  его
чем-то соблазнить, это ваш единственный шанс.
   - Он любит деньги?
   - Не так, как большинство из нас. Ему нечего с ними делать. Он ведь вроде
бы в заключении.
   - Но он действительно пилот такого высокого класса, как о нем говорят?
   - На легком самолете ему нет равных. Он может сесть и  взлететь  в  любом
месте. Кроме того, он ничего не  боится.  Знаете,  он  должен  был  родиться
где-нибудь в Энне, там его научили бы держать язык за зубами.

***

   Морган жил на побережье, в мрачном  цементном  кубе,  окруженном  колючей
проволокой; у ворот стоял часовой - низкорослый сонный солдат.
   - Добрый вечер, сеньор  Лунт,  -  сказал  Кардильо.  Он  угостил  солдата
сигаретой, тот пропустил их в ворота и позвонил. Дверь тут же  открылась,  и
перед ними под фонарем предстал человек в  форме  курсанта  летной  школы  -
выражение лица у него было удивленное и приветливое.
   - Знакомьтесь: Гарри  Морган,  -  сказал  Кардильо.  -  Гарри,  это  Марк
Ричардс, мой очень хороший друг. Можно войти, Гарри? Я привел Марка,  потому
что у него есть предложение, которое, я лично считаю, тебе  покажется  очень
интересным. Я не в курсе всех деталей, но  мне  кажется,  такая  возможность
представляется раз в жизни. Не буду  больше  ничего  говорить,  хочу  только
заверить, что Марк - человек надежный. Понятно, Гарри? Ну, ладно, я тут  вас
оставлю и помчусь обратно в "Манагуа", где меня ждет  покер.  Марк,  позвони
мне, когда закончишь, я за тобой заеду.
   Морган пододвинул маленький жесткий стул, и Марк сел,  чувствуя  себя  не
очень ловко.
   - Хотите чего-нибудь выпить, мистер Ричардс? - спросил  Морган.  -  Жаль,
что мистер Кардильо не смог остаться. Могу предложить ром с кока-колой.  Ром
в этих краях довольно хороший. Есть у меня и бурбон, если хотите, но я  могу
себе позволить не  пить  виски  в  такую  жару.  Кондиционер  уже  месяц  не
работает: видно, ждут, когда доставят запасные части.  Сюда  все  приходится
привозить - целая проблема. Поскольку мы сейчас ведем разговор  о  напитках,
то, наверное, мне следует предостеречь  вас:  постарайтесь  обходиться  безо
льда. Здешняя вода, если не бросить в нее стерилизующие таблетки,  оставляет
желать лучшего. - Он сонно улыбался. -  А  большинство  людей  забывает  это
сделать.
   Марку говорили, что Моргану тридцать лет, но он выглядел лет на двадцать,
и что-то в его мягком,  гипнотизирующем  голосе  напоминало  Марку  дальнего
сицилийского родственника, который был смотрителем маяка и жил  на  скале  в
Тирренском море, по году не видя никого.
   - Может быть, тогда лучше ром с кока-колой,  Гарри,  если  нельзя  класть
лед. Морган направился к холодильнику, а Марк тем временем оглядел  комнату.
Три деревянных  некрашеных  стула;  небольшой  грубо  сделанный  стол;  пол,
выложенный керамической  плиткой;  гонконгская  литография  в  пластмассовой
рамке, изображавшая дом с соломенной крышей; стопка новых дешевых тарелок  в
крохотной кухоньке и несколько высоких стаканов толстого стекла на серванте.
   - У меня где-то был лимон, - донесся голос Моргана, -  но,  наверно,  его
выбросили. С лимоном получается лучше. Нам привозят их только зимой,  раз  в
месяц.
   Морган вернулся с напитками. Он шел как  слепой,  склонив  голову  набок;
взгляд был спокойный, но  отсутствующий.  Он  поставил  стаканы  на  стол  и
смахнул разбросанные по нему морские ракушки.
   - Полировал раковины, когда вы пришли, - объяснил  он.  -  Некуда  девать
время. Собираю ракушки - тем и держусь.  -  Марк  вспомнил,  что  смотритель
маяка  плел  отличные  кружева.  -  На  этих   пляжах   не   слишком   много
разновидностей, так что я подбираю их по оттенкам. У меня хорошая  коллекция
окаменелого дерева, я вам ее покажу. Несколько тысяч  лет  назад  здесь  был
лес, затем уровень океана  изменился,  и  все  оказалось  под  водой.  Самое
главное - чем-то занять голову.
   - Вы теперь не часто выезжаете отсюда, Гарри, правда?
   - Меня можно назвать орлом с  подрезанными  крыльями,  -  сказал  Морган,
скромно и печально улыбнувшись. - Ну, может, и не  орел.  Вы,  наверно,  уже
знаете, почему я сижу здесь. Вы - друг  мистера  Кардильо,  поэтому  я  буду
говорить откровенно. Нельзя прямо сказать, что я узник, но я никуда не  могу
выйти один - только в сопровождении мистера Кардильо или генерала Ромеро,  а
они занятые люди. Генерал Ромеро интересуется древесными окаменелостями,  но
не очень хорошо говорит по-английски. В моем положении человек должен  уметь
использовать каждую возможность, и, по-моему, мне это  удается.  На  прошлой
неделе мистер Кардильо водил меня в кино, но здесь показывают  только  очень
старые картины. Вы видели "Молодой человек с рожком"  с  Кэрком  Дагласом  и
Лорен Бокалл? Я видел эту картину три раза - дома, в  Штатах,  и  здесь.  Во
всяком случае, это тоже помогает убивать время.
   - А вы что-нибудь читаете? В табачном киоске в гостинице  "Манагуа"  есть
"Плейбой" и "Эсквайр".
   - Честно говоря, я избегаю смотреть журналы такого рода, потому  что  при
моем образе жизни лучше поменьше возбуждаться.
   - Я думаю, Кардильо мог бы вам помочь. Здесь как будто нет  недостатка  в
девчонках.
   Лицо Моргана вдруг приобрело строгое выражение, а взгляд стал осуждающим.
   - Я не хотел бы вступать в интимные отношения с девушкой, пока  я  с  ней
хотя бы не помолвлен, мистер Ричардс. Я не безнравственный  человек,  иначе,
думается, я не мог бы стать хорошим  пилотом.  У  меня  дома  была  девушка,
которая мне нравилась, но она погибла в автомобильной  катастрофе.  Мы  были
очень счастливы, и я получаю удовлетворение от того, что остаюсь  верным  ее
памяти.
   - И за вами здесь совсем никто не ухаживает, Гарри? Никто не стирает и не
готовит?
   - Ну, что вы! В этом отношении мне не на что жаловаться. Каждый день сюда
приходит женщина по имени Хосефа, все убирает и  моет.  Она  бы  и  готовила
тоже, если бы я ей разрешил, но мне не очень нравится  местная  кухня.  А  я
весь остаток жизни готов был бы есть куриную лапшу и  бисквит  с  клубникой.
Конечно, может, я так говорю только потому, что это мне недоступно. Если  бы
я попросил Хосефу купить мне на рынке картошки, то она наверняка  купила  бы
сладкую картошку.  Проблема  с  продуктами  здесь  неразрешима,  так  что  я
практически живу на одних яйцах. Все зависит от того, к чему вы  привыкли  с
детства. Я сейчас кое-что вам покажу.
   Морган открыл ящик стола, вытащил папку с газетными вырезками и  протянул
одну из них Марку. Это была его собственная фотография в возрасте пятнадцати
лет. Он был в такой же форме, как и сейчас,  и  произносил  речь  по  случаю
своего поступления на подготовительный курс  летной  школы  в  Бетеле,  штат
Вермонт, в 1950 году.
   - К концу следующего года я уже летал самостоятельно,  -  сказал  Морган.
Марк заметил, что на фотографии Морган был в очках.
   - У вас по-прежнему неблагополучно со зрением?
   - Нет. Все в порядке.
   - Но вы носите контактные линзы, правда? Морган кивнул.
   - Конечно ношу, именно это мена и выбило из седла. Можно сказать, бросило
сюда, где я сижу... - Он поморщился, и тень обреченности  пробежала  по  его
бесстрастно-веселому мальчишескому липу.  -  Я  был  совершенно  помешан  на
полетах. Так или иначе, а я должен был летать,  но  у  всех  компаний  очень
строгие правила насчет зрения. У меня же было  крошечное  отклонение,  легко
исправимое при помощи линз, но авиакомпании  и  слушать  не  хотели.  Просто
нелепо. Меня сочли  годным  для  полетов  на  воздушных  такси  в  Канаде  -
взлетаешь с воды и садишься на воду, причем надо уметь различить  с  воздуха
тысячи озер. Никаких навигационных приборов, а от теории в подобных условиях
мало проку.
   С берега донесся лай: должно быть, собаки подрались из-за  добычи;  потом
все стихло в снова наступила зловещая тишина. "Как он может это выносить?  -
думал Марк. - Я бы не продержался и недели".
   - Каким образом вы лишились прав на полеты, Гарри?
   - Возил на самолете порошок с Кубы, мистер Ричардс. Мне надо было  что-то
делать. В Канаде в октябре все замерзает, так что до мая  приходится  сидеть
на  земле.  А  на  Кубе  все  было  отлично,  пока  не  пришли  красные.  Мы
пользовались  аэропортом  Ранчо-Бойерос,  где   садятся   обычные   рейсовые
самолеты, и летали оттуда во Флориду ниже радарного уровня. Все  шло  о'кей,
надо было только держаться подальше от Ки-Уэст.
   - Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Спина? Он занимался  этим
бизнесом.
   - Нет, я ведь имел дело  с  мелкой  сошкой.  Я  совершил  около  тридцати
рейсов, а потом кто-то донес в ФБН. Люди, на которых я работал, должно быть,
выложили кучу денег, потому что меня приговорили условно,  но  лишили  права
летать за незаконное пересечение границы.
   - Значит, в США вы человек конченый.
   - Я везде конченый - нигде на законных основаниях работы  мне  не  дадут.
После этого я нанялся в Мексике к некоему мистеру Уильямсону. Он вывозил  из
джунглей древние скульптуры и продавал их музеям и  частным  коллекционерам.
Индейцы прорубили своими мачете летную полосу возле какого-то храма, который
нашел мистер Уильямсон, а затем выжгли пни. И я  прилетал  туда  за  грузом.
Весь фокус состоял в том, чтобы коснуться  колесами  самого  начала  полосы,
потому  что  она  была  длиной  всего  ярдов  тридцать-сорок,  и  если  чуть
проскочишь, то влетишь в кусты на противоположном конце.  Потом  я  сидел  и
думал, как взлететь с двумя тоннами каменных идолов на борту и при  этом  не
срезать верхушки деревьев. Да,  мистер  Ричардс,  вот  это  были  полеты.  Я
вкладывал в них  все  свое  умение.  -  Он  улыбнулся  детской  восторженной
улыбкой. - Вот это были дни! Эта игра была мне по душе. Я бы  и  сейчас  был
там, если бы мексиканцы не поймали мистера  Уильямсона.  Он  получил  десять
лет.
   - А потом вы взялись за дело Гальдоса?
   - У меня не было выбора. Приходилось соглашаться на все, что  предлагали,
а мистер Росси очень хорошо ко мне относился. Я должен  сразу  сказать,  что
это дело мне представили в ложном свете. Мне сказали, что Гальдос замешан  в
крупном воровстве и что по каким-то причинам его отказываются выдать. Откуда
я мог знать, что они собираются его убить?
   - Конечно,  откуда  вам  было  знать,  Гарри?  Сколько  они  вам  за  это
заплатили?
   - Не помню.
   - Не шутите!
   - Нет, правда, мистер Ричардс. Довольно много по  моим  понятиям,  но  не
помню, сколько именно. Потом я летал в Гватемалу, и  сколько  я  получил  за
это, тоже не помню. Мне не нужно много денег. Я считаю, что самое главное  в
жизни - найти способ для самовыражения. Наверно, все мы устроены  одинаково.
Сделать то, за что берешься, как можно  лучше  -  вот  что  имеет  для  меня
значение. Деньги - вещь второстепенная.
   - За полет, о котором пойдет речь, предлагается сто тысяч, -  с  усмешкой
произнес Марк. - Но, судя по вашему настроению, мне, наверно, и не следовало
называть сумму - этим вас не соблазнишь.
   - Мистер Ричардс, ну что я буду делать со ста тысячами?  Я  плачу  Хосефе
пятнадцать долларов в неделю. Еще двадцать, наверное, уходит на еду. Жилье в
этой дыре бесплатное. Мистер Кардильо сказал, что  вы,  возможно,  захотите,
чтобы я для вас разок слетал, но даже  если  вы  заплатите  мне  миллион,  я
по-прежнему останусь бедняком, потому что ничего не смогу  сделать  с  этими
деньгами. Какое-то чувство  подсказывает  мне,  что  я  проведу  здесь  весь
остаток жизни.