ности, одна  свадьба,  пятнадцать
случаев венерических заболеваний. Елена вышла из побоища целой и невредимой.
Она  затравленно  вздрагивала  при  слове  "невинность"   и   ощущала   себя
"девственницей, которую никто не возжелал". Но почему ее никто не  возжелал?
Лена не могла  понять.  Зеркало  отражало  симпатичную  мордашку  с  хитрыми
глазами и острым носиком. Ее пышным  огненно-рыжим  волосам  завидовали  все
девочки...
   Сзади послышался негромкий сигнал автомобиля. Лена обернулась.
   Опустилось стекло, и молодой мужчина, улыбаясь, спросил:
   - Девушка, вас подвезти?
   Лена заволновалась и подошла ближе.
   - Вы куда-то торопитесь? Я могу вас подбросить, - повторил парень.
   Лена пожала плечами.
   - Вообще-то я просто гуляю, - ответила она и выжидательно  посмотрела  на
парня.
   - Мы могли бы погулять вместе, - предложил незнакомец. - В  моей  машине.
Идет?
   Лена якобы задумалась. Парень ждал.
   - О'кей, - решилась наконец-то она. - Я согласна.
   Молодой человек вышел из автомобиля,  распахнул  перед  Еленой  дверцу  и
торжественно пригласил:
   - Мадемуазель, прошу! Я предчувствовал,  что  этот  вечер  будет  отмечен
необычной, волнующей встречей. И это произошло.
   Лена сдержанно улыбнулась, ликуя в душе, и села в машину.
 
*** 
 
   Катя шла с работы. В кармане болтался газовый баллончик, в пестром пакете
- четыре женских журнала на итальянском языке и до неприличия огромный набор
конфет. Журналы ей принесла Орыся, а конфеты она обнаружила на своем столе с
запиской: "Подарок для Кати".
   Анализ почерка не оставлял сомнений по поводу личности дарителя. Это  был
Виктор Сергеевич. Босс нежно щурился, но все же не приближался к  вероломной
секретарше  ближе  чем  на  два  метра:  его  еще   заставляли   вздрагивать
воспоминания о горячем кофе и острой булавке.
   Катерина конечно же взвилась и ринулась возвращать нежданный сувенир,  но
Орыся ее осадила.
   - Глупышка, - сказала она, - ешь конфеты  и  наслаждайся  преимуществами,
которые дает тебе твоя обалденная внешность!
   - Но он расценит это как согласие! - возмутилась Катя.  -  Что  я  готова
принять его покровительство!
   - Ничего он не расценит. Ну, коробка шоколада. Ну и что? Ты думаешь,  ему
требуется твое согласие? Он изнасилует тебя на этом  кожаном  диване,  когда
ему заблагорассудится. И если он до сих пор этого не сделал, то лишь потому,
что, как хороший актер, держит паузу. Наслаждается предвкушениями.
   - Я уволюсь, - угрюмо сказала Катерина.
   - Конечно уволишься, - философски согласилась  Орыся.  -  Но  пока  пауза
длится, ты  будешь  получать  каждый  месяц  свои  пятьсот  сорок  долларов.
Уволишься, когда угроза насилия станет очевидной. А пока  избегай  замкнутых
пространств, чтобы не оказаться в запертой комнате с Витюшей. А конфеты тебя
ни к чему не обязывают...
   "Действительно, - думала Катерина, двигаясь в потоке людей  по  улице,  -
конфеты ни к чему не обязывают. Съем килограмм шоколада  сегодня  вечером  и
пролистаю четыре журнала. Красота! Надо заняться итальянским  языком..."  На
обложке одного из журналов была изображена Жасмин Гяур. Она сидела на  песке
и хитроумно прикрывала некоторые детали загорелого тела своим  же  телом.  В
результате было видно все и не видно ничего. Высокое искусство.
   Внезапно Катерина поняла, что кто-то движется рядом с нею  уже  приличный
отрезок  пути.  Она  вздрогнула,  отпрянула,  обернулась.  Рядом   шел   Ник
Пламенский.  Черные  волосы  развевались,  взгляд  был  сосредоточен.   Катя
остановилась, удивленная  и  растерянная,  ее  сердце  тут  же  запрыгало  в
стремительном канкане. Музыкант тоже остановился. +++
   Ради власти и славы
   Крепости приступом брали,
   Города осаждали
   Ради казны золоток...
   Но Касела желанна была
   Лишь своей красотой.
   София де Мелло Брейнер - португальская поэтесса +++
   Произнеся эти слова, Ник сунул руку под пальто и вытащил  белую  розу  на
длинном крепком стебле. Белый  бутон  тут  же  превратился  в  аэродром  для
лохматых снежинок. Ник протянул розу Катерине, кивнул и  через  секунду  уже
растворился в толпе. Изумленная Катя осталась стоять на тротуаре с пакетом в
одной руке, нежным цветком в другой и полным смятением в душе.
   - Ух, какая куколка, -  сказал  ей  незнакомый  мужчина,  обернувшись.  -
Красотулька!
 
*** 
 
   Бомжиха Саратога перебирала коричневыми  грязными  пальцами  картофельные
очистки и смятые картонные пакеты. Она  сидела  внутри  огромного  мусорного
контейнера,   сквозь   шесть   квадратных   отверстий   которого   виднелось
бледно-голубое зимнее небо. В контейнер вываливали мусор жители  близлежащих
домов.
   Саратога не помнила, когда прицепилось к ней такое замысловатое прозвище,
не знала, что оно обозначает, но не протестовала.  Саратога  ничем  не  хуже
Маньки, или Светки, или, например, Манон, как звали подружку, с которой  она
делила ночью рваный матрас в подвале.  Ей  было  сорок  лет.  Но  событий  и
происшествий в жизни Саратоги хватило бы  на  десяток  человеческих  жизней,
поэтому  она  выглядела  на  все  восемьдесят.  Сморщенное  лицо  напоминало
подмороженную картошку, а беззубый  рот  беспомощно  шамкал,  обнажая  вялые
десны. Несмотря на отталкивающую внешность  (она  производила  на  женщин  и
мужчин, переворачивающих ей на голову мусорные ведра, впечатление  полностью
деградировавшего  существа),  Саратога  испытывала   необъяснимо   трепетное
отношение к любым проявлениям жизни. Эта  трепетная  нежность  выражалась  в
основном  в  уменьшительных   суффиксах,   которыми   она   щедро   украшала
прилагательные и существительные.
   - Бумажечка, - бормотала она, - развернем-ка ее, а в ней...  а  в  ней...
косточки...   Косточки   вкусные...   вкусненькие,   вкуснейшие...    у-у-у,
прокисли... Быстрее надо выбрасывать, господа  хорошие...  что  тянуть-то...
Коробочка...  коробушка...  коробчоночка...  так-так...   Селедочка!..   Вот
здорово-то, Саратоженька, селедочкины косточки  тебе  достались...  тряпочка
какая-то... так-с... О! Халатик! Почти неношеный, разве что дырочка  тут,  и
туточки, и тут вот... на половую тряпочку, видимо, отрезали... И пожалуйста,
не жалко, пользуйтесь на здоровье... мне и так сойдет... халатик...
   Добродушное бормотание целыми днями сопровождало  археологические  поиски
Саратоги. Она умилялась огрызкам,  в  которых  копошилась,  и  благословляла
людей, предоставлявших ей поле деятельности. Когда кто-нибудь, вздрогнув  от
неожиданности, кричал на нее, испуганный внезапным появлением из  контейнера
седой головы в замызганной шапке-ушанке, Саратога благожелательно  мычала  в
ответ, ощериваясь беззубой улыбкой, и провожала обидчика мутными глазками.
   - Ну, иди, иди с Богом, -  бубнила  она,  -  напугался,  бедняжка...  ну,
прости, сердешный, виновата... Что ты тут принес... апельсиновые шкурочки...
тактак-так... Печеньице!
   Когда в последний раз в ее обеденном меню фигурировала  тарелка  горячего
супа, а не плесневелый хлеб, вонючий селедочный остов, почерневшая банановая
кожура? Она не  помнила.  Луч  памяти  освещал  в  темноте  прошлого  только
последние одну-две недели, остальное  растворялось  во  мраке.  Может  быть,
когда-то она была девчонкой с косичками и  играла  в  мяч  и  классики?  Или
женщиной в платье, приличных  туфлях,  с  прической?  Нет,  Саратога  ничего
подобного не могла припомнить. Словно так и родилась она дрожащим  существом
в нижнем белье из завязочектряпочек-обрывков, в  латаном  грязном  пальто  с
оторванной подкладкой и предательски свисающим до земли ватином,  в  дырявых
разъезженных валенках.
   Наверное, когда-то у нее были значительные  цели,  например  сбор  пустых
бутылок. Но высота жизненного полета  неумолимо  снижалась,  цели  мельчали.
Теперь собратья, которые охотились по кустам  за  стеклотарой,  казались  ей
гигантами  духа  -   сильными,   целеустремленными,   энергичными.   Ее   же
интересовало одно: наполнить желудок, уползти в подвал и уснуть  на  матрасе
под ржавой трубой. А утром - снова в привычную атмосферу овощных обрезков  и
рваного  тряпья.  Это  была  ее  жизнь.  Благо  помойки   стали   богаче   и
разнообразнее, а собаки и коты - жестокие  конкуренты  Саратоги  -  в  ужасе
шарахались от нее, стоило громко зашипеть и скорчить физиономию.
   Подслеповатые глазки нашарили в углу что-то необычное. Саратога подползла
ближе. Это был объемный красочный пакет.
   - Диво какое, - зачарованно прошептала бомжиха, - собачки...
   Три щенка выглядывали из плетеной  корзинки.  Саратога  заглянула  внутрь
пакета и охнула от изумления. Там лежало что-то мягкое,  пушистое,  меховое.
Саратога извлекла на свет песцовую шапку с помпонами. Она  не  помнила,  как
называется этот мех, но его прикосновения были удивительно приятны и  нежны.
Саратога по-детски радостно  захихикала,  стащила  свою  засаленную  ушанку,
напялила шапку и завязала деревянными пальцами помпоны. Неземное  блаженство
охватило ее. Отмороженные  уши  утонули  в  тепле,  щеки  ощущали  невесомые
прикосновения длинного меха. Саратога засмеялась от радости во весь голос  и
с удивлением прислушалась: получилось похоже на бульканье воды в чайнике...
 
*** 
 
   Тело скатилось  с  обочины  пригородного  шоссе.  К  утру  его  наверняка
засыпало бы снегом, но именно в этом месте закончился  бензин  у  фиолетовой
"пятерки". Водитель Коля Туркин, обдуваемый морозным снежным ветром, метался
около умершего автомобиля, отчаянно жестикулируя, призывая коллег поделиться
стаканом топлива. Когда он заходил на сорок  восьмой  круг,  фары  встречной
машины выхватили из снежного мрака что-то  рыжее  внизу,  сбоку...  Водитель
пригнулся, присмотрелся и увидел  рыжую  шубу  и  красный  шарф.  Следующему
автомобилю уже не удалось беспечно проскочить мимо - Коля бросился прямо под
колеса, предъявил труп на обочине,  слил  бензин  и  помчался  к  ближайшему
телефону...
   Если раньше Андрей Пряжников спал только четыре часа в сутки и даже когда
спал, испытывал  чувство  вины,  то  теперь  к  черным  кругам  под  глазами
прибавилось еще и нервное подергивание щеки.  Пятой  жертвой  маньяка  стала
московская школьница Елена Волчкова.
   Мать  четырнадцатилетней  девочки,  которая  в  пять  утра  приехала   на
опознание, накинулась на Андрея с кулаками - не  потому,  что  знала:  он  в
числе прочих занимается (бесплодно) делом маньяка, а потому,  что  он  стоял
ближе всех. Андрей вышел в коридор и  врезал  ладонью  по  стене.  Беззвучно
возникший из-за угла полковник Скворцов мрачно заметил:
   - Чем стены дробить, лучше бы ты занялся делом. В семь утра идем к шефу.
   Шеф Анатолий Федорович, как обычно, брызгал матом, но не было таких слов,
которые могли сейчас выразить отношение Андрея к самому себе.  Наверное,  он
был слишком восприимчив.  Не  испытывая  отвращения  или  страха,  Андрей  с
профессиональным хладнокровием проводил эксгумацию трупов  или  рассматривал
изуродованные человеческие  останки.  Но  его  профессионализм  кончился,  а
самообладание улетучилось, стоило Андрею увидеть  глаза  матери,  у  которой
убили ребенка. Не  один  Пряжников  занимался  таинственным  убийцей,  целая
комиссия  опытных  детективов  зарабатывала  себе  язву  на  этом  деле,  но
совестливый сыщик чувствовал себя так, словно в роковую ночь именно  он  мог
спасти Лену Волчкову,  защитить  ее  от  маньяка,  но  не  сделал  этого  из
равнодушия или нежелания.
   - Ну и что на этот раз?! - бесновался шеф. - Опять ничего? Что, людей  не
хватает?
   - Хватает, - бледнел полковник Скворцов.
   -  Так  сделайте  же  что-нибудь!  -  орал  Анатолий  Федорович.  -  Есть
какие-нибудь факты?
   - На этот раз да, - искательно пробормотал полковник.
   - Что?
   - На этот раз был половой акт. Перед тем как девочка была  задушена,  она
вступила с маньяком в интимные отношения... Теперь у нас  есть  образец  его
спермы... - вкрадчиво намекнул полковник.
   - Ну и что?
   - Ничего, - признался Эдуард Семенович.
   - Проваливайте вы оба! Со своими образцами.
   - Еще один труп - и вы...
   Андрей и полковник Скворцов вышли в приемную.
   - Ну, Андрей, осталось взять анализ у всех московских мужиков, сколько их
там миллионов, включая приезжих, - и он наш. Я первый согласен  изнасиловать
баночку.
   - Мне не до шуток, - мрачно ответил Андрей.
   - Эх, - вздохнул Эдуард Семенович. -  Девчонки!  Ну  почему,  почему  они
такие доверчивые? Я, крепкий мужик, владеющий самбо,  с  табельным  оружием,
пять раз подумаю, прежде чем кого-то  посадить  в  свою  машину.  А  они  не
оглядываясь прыгают в автомобили к незнакомым мужикам. Он ее изнасиловал?
   - Нет. Никаких причин полагать, что  половой  акт  был  совершен  без  ее
согласия. Он очень аккуратно лишил ее девственности. И жизни.
   - Несчастные, глупые девчонки!
   - И шеи у них тонкие и горячие, - пробормотал Андрей.
   - Что ты сказал? Я не расслышал.
   - Да так.
 
*** 
 
   Софья Викентьевна занималась аэробикой. На прошлой неделе ей  исполнилось
восемьдесят лет. Звонил из Франкфурта внук, поздравил резвую бабулю, а милый
мальчик Андрей принес роскошный букет цветов.
   Софья Викентьевна качала  пресс.  Раз-два-три...  двенадцать...  тридцать
один... квартира застрахована... тридцать шесть... чемоданы готовы...  сорок
два... шляпа с широкими полями куплена - солнце так вредно для кожи  лица...
путевка заказана... пятьдесят девять... документы оформляются...  семьдесят!
Уф!
   - Что-то стало тяжеловато, - сказала себе  Софья  Викентьевна,  с  трудом
поднимаясь с промокшего коврика. - Неужели старость?
   И взялась за скакалку. Но тут за стеной хлопнула дверь. Софья Викентьевна
бросила скакалку, окунула лицо в  ароматизированную  салфетку,  брызнула  на
себя дезодорантом, поправила прическу и выскочила за дверь.
   Андрей не успел даже повесить пальто на вешалку, как раздался звонок. Это
была  Софья  Викентьевна,  и  в  руках  она  держала  подозрительную  банку,
наполненную жидкостью зеленого цвета.
   - Андрюша, я принесла вам мятный отвар. Выпейте на ночь,  для  успокоения
нервной системы!
   - А почему вы решили, что мне надо успокоить  нервы?  -  слабо  улыбнулся
Андрей.
   - По телевизору в новостях передавали, что вчера маньяк задушил очередную
жертву. Я решила...
   Андрей вздохнул.
   - Я вообще-то заскочил перекусить  чего-нибудь,  потом  снова  уезжаю,  -
деликатно намекнул он.
   - А у меня украинский борщик! -  всполошилась  Софья  Викентьевна.  -  По
рецепту моей мамы. Игристый, наваристый, ложка стоит.
   Андрей задумался:
   - Борщ - это, пожалуй, хорошо. А мяту... Обязательно эту... это пить?
   - Ну, потом решим, - обрадовалась Софья  Викентьевна.  -  Я  уже  включаю
плиту, - пропела она из коридора, - ставлю кастрюлю.
   - Мятный отвар для успокоения нервов... - пробормотал Андрей,  заглядывая
в  зеркало.  -  Вид  у  меня,  однако!  Сердобольная  Сонечка  скоро  начнет
закидывать в меня реланиум и обильно поливать корвалолом.
 
*** 
 
   У Ника Пламенского  была  двухкомнатная  квартира.  Не  в  центре,  но  в
престижном районе. Была  также  и  новая  иномарка,  полученная  в  качестве
гонорара от одного автомобильного концерна.
   Купив квартиру, Ник сделал евроремонт, друг-дизайнер разработал  интерьер
в строгой черно-белой гамме, но все усилия архитектора были сведены  к  нулю
неспособностью музыканта поддерживать порядок. Черные  элегантные  столы  на
фоне белых ковров и  диванов  были  завалены  нотной  бумагой,  деталями  от
синтезаторов, книгами, перьевыми  ручками.  Из  черной,  замысловатой  формы
вазы, стоявшей на белоснежной тумбе, выглядывали не  белые  розы,  а  рулоны
каких-то картин, через край  свисало  забытое  с  осени  кашне.  Черно-белый
коллаж на стене  служил  вешалкой  для  галстуков,  и  весь  пол  был  усеян
обрывками бумажек и салфеток, торопливо исписанных нотными знаками.
   В  спальне,  чтобы  вздремнуть,  приходилось   долго   искать   свободную
горизонтальную поверхность. Кухня радовала отсутствием  каких-либо  съестных
припасов, если бы здесь хранилась и готовая еда,  то  наверняка  через  пару
дней кухня превратилась бы в арену буйных тараканьих  игрищ.  Но  композитор
подпитывал свои творческие  порывы  лишь  дорогим  сухим  вином,  и,  открыв
холодильник, можно  было  обнаружить  партитуру  фортепьянного  концерта  Н.
Пламенского, а не огрызок гамбургера.
   Ник пробежал пальцами по клавиатуре  синтезатора,  взял  ручку  и  что-то
записал в большом нотном альбоме, но тут же швырнул ручку на пол  и  поискал
глазами новую. Он покупал их упаковками, так же как и бумагу -  белоснежную,
разлинованную  долгими  линиями  нотных  станов,  умоляющую  разукрасить  ее
черными знаками лиг, фермат, восьмых, диезов, реприз.
   Музыка наполняла его жизнь, прекрасные мелодии звучали в голове,  но  это
было и средством заработать на жизнь. Ему приходится продавать  свой  талант
мелко расфасованным  -  сочиняя  рекламные  песенки,  музыкальные  заставки,
эстрадные  шлягеры.  Это  отрывает  от  настоящего   творчества,   но   дает
возможность не отказывать себе в элементарном. Квартира, рояль,  автомобиль,
костюмы за тысячу долларов - он был бы полностью лишен всего этого, если  бы
не пускал частицу своего таланта в коммерцию. И он  так  любит  музыку,  что
даже мелкое ширпотребное сочинительство  для  нужд  рекламы  доставляет  ему
удовольствие.
   Ник подошел к окну и прислушался. Во дворе из чьей-то  машины  доносилась
музыка. Чистая и нежная мелодия тревожила сердце  и  одновременно  наполняла
его радостью. "Сорванные цветы"  -  эта  незамысловатая  песенка,  очевидно,
станет суперхитом февраля. Ник потратил на ее обработку от силы час,  музыка
пришла к нему внезапно, когда он ехал домой  на  своей  иномарке.  Уверенный
голос модной певицы скользил по  гармоническим  изгибам  мелодии,  бекар  во
второй строке припева был настолько гениален, что  останавливалось  дыхание.
Ник со слезами восторга на глазах проорал вместе  с  певицей  заключительную
фразу песни. Да. он безусловно талантлив. "Сорванные цветы"  -  закономерная
удача, искусно отшлифованный маленький бриллиант, которыми  усеяно  все  его
творчество.
   Ник вернулся к роялю, сел, взял несколько мажорных аккордов. Та девочка в
страховой компании. Какие синие  у  нее  глаза.  Ник  пробежал  пальцами  по
клавиатуре: вот ее мелодия. Она родилась в нем сразу же, как только он вошел
в  приемную  и  увидел  Катю.  Екатерина.  У  синеглазой   малышки   задатки
стопроцентной музы - она волнует кровь, генерирует эмоции и вызывает  прилив
чувств. Значит, она будет с  ним.  Ник  умеет  обращаться  с  женщинами.  Он
очаровывает   их   своей   галантностью    и    богемным    шиком,    пугает
непредсказуемостью, злит непонятным равнодушием,  восторгает  гениальностью.
Ник потрясающе индивидуален, это притягивает женщин как магнит.
   Он  улыбнулся.  Дни,  которые  проводит  на  свободе  Катерина,  сочтены.
Маленькая муза будет там, где ей положено быть, - у ног своего  Композитора,
и, может быть, с ее помощью Ник создаст новый шедевр...
   Продавщица терпеливо смотрела  на  девушку  в  норковой  шубе.  Наверное,
хорошо одетая покупательница может позволить себе это платье.
   Катерина держала в руках черную мерцающую ткань и не могла  решиться.  Да
нет, это  было  просто  невозможно:  отдать  двести  семьдесят  долларов  за
вечернее платье, в котором нет нужды. Но наряд  был  так  хорош!  Длинное  и
эластичное, оно заключило бы Катерину в свои объятия от плеч до щиколоток, а
в небольшом оригинальном вырезе виднелась бы соблазнительная грудь. О, какие
мысли, Катерина! Раньше у тебя не было желания выставлять себя напоказ.
   Катюша расстроенно выпустила платье из рук.
   - Нет, - сказала она. - Думаю, мрачновато. Черный цвет не для меня.
   - Что вы! - не согласилась продавщица. - Для вас! Очень эффектно.  Черный
цвет - фаворит сезона. А с вашими синими глазами... Но