вдруг
Олег сможет вырваться сегодня пораньше.
   Катя бесцельно бродила по пустым комнатам, садилась на диваны,  вставала,
заглядывала в зеркала и рассматривала свое лицо. Сняла три пылинки с  ковра.
Полистала свежий каталог "Отто" -  Олег  предложил  выбрать  что-нибудь  для
предстоящего круиза, более практичное и  удобное,  чем  вечерние  платья  от
Кардена с ручной вышивкой золотом и жемчугом.  Включила  музыку.  Выключила.
Взяла в руки диктофон. О, диктофон! Катя  искала  его  уже  сто  лет,  а  он
прятался под пачкой "Коммерсанта".
   Тогда она забыла его выключить,  и  батарейки  сели.  Катюша  отправилась
искать новые. Бедняга, работал до упора, потом  сдался.  Что  тут  у  нас  -
немецкий?
   Устроившись на диване, Катя слушала немецкие слова. Это она сама записала
кассету, и это был голос  другой  Кати.  Еще  была  жива  Оксана,  еще  Олег
принадлежал своей жене, еще не уехала в Америку Яна. Как  все  странно...  И
она сама тогда была ничего не понимающей девчонкой. Целая пропасть  отделяла
Катю, старательно выговаривающую немецкие слова, от Катерины, которая сейчас
слушала кассету. Целая пропасть - и всего месяц.
   "Die Bitte - просьба, das Erstaunen - удивление,  anreden  -  заговорить,
begegnen - встречать... Катя, оставь нас, пожалуйста!"
   Голос Олега! На пленку записался голос Олега! Катя замерла.
   Звук быстрых шагов. Это она, Катерина, помчалась за  дверь.  Всхлипывания
Оксаны. И снова Олег: "Оксана, ну что ты плачешь?"
   Катя вспомнила. В тот день, когда к ним приходил следователь, она  сидела
в зале и зубрила слова. Появился Олег, на буксире  -  зареванная  Оксана,  и
Катя быстро спрятала диктофон под стопку  газет.  Ее  попросили  выйти.  Она
забыла нажать кнопку "стоп"?  С  затаенным  дыханием  Катя  слушала  диалог,
случайно записанный на кассету в тот неприятный день.
   - Оксана, ну что ты плачешь?
   - Это ты был в машине с Мирославским? Скажи мне. Ты убил его?
   - Что за обвинения! Не говори ерунду.
   - Следователь сказал,  что  Мирославский  написал  в  своем  ежедневнике:
Встретиться с О. Берг". Значит, с тобой! Не со мной!
   - Но у него ведь были основания встретиться и с тобой? Правда?
   Оксана минуту молчала.
   - Да, я изменила тебе с Мирославским.
   - Я знаю.
   - Знаешь? (Растерянность.)
   - Послушай, тебе не стоит плакать о нем. Он получил по заслугам.
   - Боже мой, ты все знал.
   - И давай теперь оставим это в  прошлом.  Мирославского  нет,  в  газетах
наверняка напишут, что он стал жертвой гололеда, мы с тобой...
   - Прекрати! Это ты был с ним в машине! И оставил его умирать!
   - Нет, я не оставлял его умирать. Я думал, что он  уже  умер!  Но  поверь
мне, он не стоит твоих слез. Все уладится.
   - Как ты не понимаешь! Я его любила! А ты готов простить измену,  если  я
не разоблачу тебя... И все останется, как было? Ты убил его!
   - Господи, Оксана, не будь же дурой!  Как  ты  можешь  разоблачить  меня!
Очередная любовница  Мирославского,  за  неделю  до  его  смерти  получившая
отставку. Брось. Повторяю, он не стоит твоих слез. Забудь.
   - Ты чудовище.
   - Ой, только не надо патетики.
   - Ты убил его из-за меня.
   - Не обольщайся. Даже если вчера у меня возникла бы идея укокошить  гада,
я не стал бы посвящать это твоему имени.
   - Как же я тебя ненавижу!
   - Приехали. И снова в слезы. Оксана!
   - Я завтра же отправлюсь к следователю и все ему расскажу.
   - Оксана, сказать тебе правду? Я не хотел объяснять тебе  детали,  но  ты
упорно пытаешься выставить меня каким-то кровожадным убийцей, в то время как
я являюсь потерпевшей стороной. Мирославский заключил со  мной  договор.  Он
помогает мне в одном деле и получает за это очень круглую сумму  и  виллу  в
Испании. Помнишь,  мы  ездили  туда?  Этот  самодовольный  кретин  заглотнул
наживку, а когда дело дошло до  расплаты,  все  переиграл.  Оставил  меня  в
дураках.  И  вчера  я  встретился  с  ним,  чтобы  вежливо  указать  ему  на
некорректность подобного поведения. Был жуткий гололед, он конечно же машину
водит как дрессированный  медведь,  за  руль  сел  я.  Разговор  был  не  из
приятных, к тому же нельзя отвлекать водителя. В общем, мы улетели в  кювет.
Я как огурчик, а он отключился. Пульс  отсутствует.  Что  мне  было  делать?
Выйти на дорогу и орать: я угробил замминистра? К тому же  мы  с  ним  перед
отправлением выпили по рюмке коньяку. Как бы я отвертелся? Алкоголь в  крови
скрыть так же трудно, как адюльтер.  Но  я  и  в  мыслях  не  собирался  его
убивать. Я думал, что ему уже  нельзя  ничем  помочь.  И  поэтому  предпочел
исчезнуть.
   - Олег, подожди, я поняла... Он захотел деньги и виллу, а потом ты и меня
преподнес ему в качестве оплаты за услугу?
   -  Только  не  надо  выставлять  меня   сутенером.   Ты   же   не   очень
сопротивлялась? А мне, думаешь, было приятно собирать рогами дверные косяки?
   - Какой же ты негодяй.
   - Опять началось. Послушай, меня использовали так же, как и тебя. Мы  оба
потерпевшие. Давай подождем, пока все утихнет. Они  считают,  что  в  машине
была ты. Ну и пусть. Никто  не  станет  афишировать,  что  народный  любимец
поплатился за свое сластолюбие.
   - Я завтра пойду к следователю.
   - Успокойся, прошу тебя.
   - Он лежал на земле обожженный, и никто ему не помог.  Ему  было  больно.
Может быть, он мучился несколько часов, прежде чем умер!
   - Думаю, трагическая картинка полностью является плодом воображения этого
парня, который к нам приходил. Ты во все готова поверить. Когда я  выбирался
из машины, Мирославский уже был мертв, как дверная ручка.
   - Как же мне теперь жить? Оксана плакала.
   - Глупая моя, не плачь. Все устроится. Идем, я уложу тебя в кровать.  Дам
снотворного. А утром все покажется тебе не столь трагичным. Идем,  я  отведу
тебя. Ну, малышка моя... Договорились? Пойдем..."
   Мысли в голове у Катерины сейчас напоминали толпу в продуктовом  магазине
застойных времен, которая мечется от одного прилавка к  другому,  подчиняясь
разведывательным данным о месте выброса сервелата.
   Значит, в тот день, когда произошла авария с машиной Мирославского,  Олег
нашел Яну и попросил ее сказать, что они вдвоем сидели в ресторане? А  факс,
который случайно прочитала Катя в кабинете Олега? Там говорилось  о  покупке
недвижимости в Испании. Это для Мирославского? Но если Олег предложил Оксане
снотворного... Значит, это было не самоубийство?!
   - Катя, что ты слушаешь? - Олег незаметно вошел в зал.
   Катя вздрогнула, резко обернулась и автоматически  спрятала  диктофон  за
спину.
   - Что это у тебя? Дай сюда! - резко сказал Олег, протягивая руку.
   Катя смотрела на него новым взглядом. Этот новый взгляд  проникал  сквозь
нежную пелену, окутывавшую романтический образ  драгоценного  возлюбленного,
сильного, смелого, прекрасного, в его суть. Он лживый, изворотливый негодяй!
Нет, это невозможно!
   Олег не стал ждать, пока Катя придет в себя, он подошел и, ловко вывернув
ей руку, забрал диктофон. Отмотав назад пленку, он включил прослушивание.
   - Откуда это у тебя? Катя, отвечай, не молчи!
   Катя заморозилась. Вот он, ее любимый,  его  лицо  -  красиво  очерченные
губы, брови, по которым она любит проводить пальцем,  глаза  цвета  маренго.
Но, как  показывают  в  фильмах  ужасов,  когда  культурный  благопристойный
человек вдруг начинает  превращаться  в  монстра  (вырастают  желтые  клыки,
густая шерсть и острые  черные  когти),  так  и  Катя  сейчас  видела  Олега
изменившимся и глядела на него с ужасом. Клыков, конечно, не было, но  глаза
блистали незнакомым гневным светом. Он убил Оксану?
   - Ну ладно, Катя, - махнул рукой Олег, - я уверен, что ты  здесь  ни  при
чем. Наверное, Янка, мерзкая девчонка,  пыталась  шпионить,  и  ты  случайно
обнаружила эту кассету. Смотри, что я с нею сделаю.
   Олег выдернул ленту, и она заструилась блестящим коричневым  серпантином.
Кассета хрустнула в его пальцах.
   - Вот и все. Катюша, да что с тобой?
   Катя молчала. Но режиссерские чары рушились, маска жестокого волосатого и
когтистого монстра откалывалась от Олега, как яичная скорлупа,  и  появлялся
прежний, любимый образ. Пусть он убедит ее, что ни в чем не виновен.
   Олег  попытался  обнять  Катерину,  но  она  вся   ощетинилась   локтями,
ключицами, ребрами.
   - Катюша... Теперь мы связаны еще крепче... Теперь ты знаешь, что я был в
машине Мирославского. Но хоть ты-то поверишь? Я виноват только в том, что не
справился с управлением.
   - Ты..,
   - Машину занесло, Катя, я сам мог бы оказаться в его положении.  Он  умер
мгновенно. Я пощупал пульс, пульса не было, я решил, что он ударился головой
и погиб, - быстро говорил Олег, словно боясь услышать обвинения.
   - Ты...
   - Катя, ну не обвиняй меня... Если бы я остался там, меня бы засадили  на
пару лет. Но, Катя, отдать два  года-жизни  за  мерзавца,  который  обставил
меня, словно мальчишку! Нет! Я же не знал, что он жив. Я не  бросил  бы  его
живого. Это был несчастный случай.
   - Ты  убил  Оксану!  -  наконец-то  смогла  вымолвить  Катерина  и  стала
энергично отлеплять от себя руки Олега.
   Теперь остолбенел Олег.
   - Как?.. Я убил Оксану?!
   - Это ты дал ей снотворное. Смертельную дозу.
   - Боже мой, Катя!
   - Она собиралась утром пойти к следователю и рассказать, что в машине был
ты!
   - Катя, замолчи! Детский сад!  Какая  ты  все-таки  маленькая  и  глупая.
Придумываешь непонятно что. Я убил Оксану! Ты  считаешь,  все  вокруг  такие
дураки, а я, не напрягаясь, инсценировал самоубийство, и  все  поверили?  Ну
подумай сама, ты ведь умная девочка.
   Олег оставил Катю и  устало  опустился  на  диван.  Она  выскользнула  из
комнаты и бросилась в свою  спальню.  Быстро  вытащив  чемодан,  она  начала
складывать одежду - костюмы, подаренные Оксаной, свои старые платья. Она  не
возьмет ни одной вещи из презентов Олега. Слезы катились по щекам. Но как же
теперь без него жить? И как жить вместе с ним, зная эту ужасную тайну?
   Олег настиг Катю в прихожей.
   - Я никуда тебя не пущу! Я люблю тебя!
   - Я должна уйти, отпусти.
   - Я не убивал Оксану. Поверь мне.
   - Отпусти.
   Как она была счастлива еще два часа назад! И все внезапно рухнуло.  Может
быть, он действительно не виноват? Милый.
   - Хорошо,  Катя.  Уходи.  Подумай  обо  всем.  Вдали  от  меня.  А  потом
возвращайся. Я верю, что ты вернешься, я так тебя люблю.
   Катя медлила. Он совсем не боится, что она побежит к следователю.  Может,
он действительно не виноват?
   - Я тебя очень люблю, - повторил Олег.
   "Я тебя тоже люблю", - едва не ответила Катя.
   - Я отвезу тебя? - с надеждой спросил Олег.
   - Не надо.
   Катя вышла.
 
*** 
 
   Андрей стоял под заснеженным деревом и обводил  глазами  сугробы.  Место,
где погиб Мирославский, сияло праздничной белизной. Тогда, в  ноябре,  здесь
была промерзлая  земля,  слякоть  подтаявшего  снега,  пятна  крови  и  гора
паленого железа. Теперь - тихое прозрачное  великолепие  природы,  воздушные
шапочки снега, как круто взбитый белок яйца, на кустах...
   Андрей развернулся и, оставляя за  собой  цепочку  следов,  направился  к
машине. Все было не так? Да, все было не так. Не так, как писали  газеты,  и
не так, как написал он в заключительной реляции...
   "Шестерка" дернулась пару раз в конвульсивном рывке и затихла.  Приехали.
Только этого не хватало. Все попытки завести  машину  закончились  неудачей.
Андрей усмехнулся и прислушался. Невдалеке,  за  леском,  слышалось  урчание
проносившихся мимо автомобилей. А здесь, на этом ответвлении  шоссе,  стояла
тишина и ни одна машина не радовала глаз своим приближающимся  силуэтом.  Не
повезло Мирославскому. Действительно, здесь можно проваляться сутки, и никто
тебя не подберет.
   Андрей закрыл автомобиль, пнул на прощанье пару раз колесо и побрел через
лес к оживленной трассе. В машине была рация, но, как это обычно  случается,
именно сегодня утром она сломалась.
   Утопая  в  снегу,  проваливаясь  и  оступаясь,  оглашая   морозную   тишь
всплесками интеллигентно-сдержанных ругательств, Андрей упорно пробирался  к
дороге,  черневшей  между  голых  деревьев.  И  потянуло  же  его  на  место
преступления. Ведь не его преступление, почему же тянет?  А  может  быть,  и
его, если он представил дело не в  истинном  свете,  а  так,  как  это  было
выгодно многочисленному руководству.
   Новенький  "Москвич"  затормозил,  едва  Андрей  успел  поднять  руку   в
упрашивающем жесте.
   - Садись, сынок, подвезу! - За рулем сидел веселый, шустроглазый дедок. -
Что, снежные ванны принимал?
   - Да нет, - ответил Андрей, - машина заглохла. Там. - Он махнул  рукой  в
сторону дороги, где осталась брошенная "шестерка".
   - Так давай зацепим ее, - предложил жизнерадостный дедок. - Трос есть?
   У Андрея не было не только троса, но и домкрата, и запаски, и  еще  много
чего. Вообще  в  отношении  к  автомобилю  он  был  удивительно  небрежен  и
легкомыслен, и это было парадоксальной чертой его натуры, так  как  во  всем
остальном  он   демонстрировал   аккуратизм   и   серьезность,   близкие   к
маниакальным.
   - Да пусть, - снова махнул рукой Андрей. - Потом... Быстрее новую куплю.
   - Эх, сынок, не любишь ты свою  машину,  -  сказал  дед  укоризненно.  Он
осторожно и бережно держал руль двумя руками, а когда  переключал  скорости,
то словно  ласкал  рычаг  ладонью.  Его  "Москвич"  блестел  как  новогодняя
игрушка. - И меняешь их, наверное, раз в год?
   - Нет, я не Крез.
   А я вот на своей предыдущей  всю  жизнь  проездил.  А  эту  только-только
купил. - Дед окинул гордым взглядом салон "Москвича".  По  понятиям  Андрея,
они ехали чрезвычайно медленно, можно  сказать,  шли  пешком.  -  И  слушай,
парень, какая удивительная история  связана  с  этим  автомобилем.  Расскажу
тебе.
   Андрей приготовился слушать. Если старый человек ударился в  воспоминания
- гаси фары, это надолго.
   - Ну, в общем, еду  я  как-то  раз,  ну,  месяц-полтора  назад  на  своей
старенькой "единичке" по этому шоссе. Она  у  меня  хоть  и  старенькая,  но
проблем с ней было меньше, чем какому-нибудь бизнесмену с его "опелем".  Так
вот, и на том самом месте, значит, где тебя я подобрал,  голосует  парнишка.
Ну, постарше, конечно, тебя лет на десять, но для меня парнишка. Подобрал  я
его. А он взволнованный такой, нервный. Все крутил в руках папку и бумажник.
Ехал молча. А как стал выходить, в городе я  его  высадил,  протягивает  мне
бумажку в пятьдесят долларов. Представляешь? Я оторопел поначалу, но взял. А
что, раз дают, надо брать, тем более у него, значит, это не  последнее.  Ну,
еду дальше. И когда уже стал закрывать машину, обнаружил его  бумажник.  Вот
сюда завалился, вот тут вот... А в бумажнике - Господи ты Боже мой!  Деньги,
деньги, деньги! И ни адреса,  ни  записи  какой-нибудь,  только  фотография,
калькулятор и чистый блокнот. Новый совсем бумажник. Ну, я не вор,  конечно.
Я объявление в газету давал пять раз, из этих же денег платил. Со страхом мы
с бабкой ждали результата, прыгали к телефону, как юные газели. Но никто  не
откликнулся. Через пару недель  моя  старуха  выдала  идею:  тебя,  говорит,
Господь вознаградил за праведную жизнь таким вот  оригинальным  способом.  И
верно! Я не пью, всю жизнь  работал,  надрывался,  детей  хороших  вырастил,
отечеству служил, а на старости лет остался с одной пенсией. Нищета. И пошел
я себе новый автомобиль покупать. Купил "Москвич", и еще на цигейковую  шубу
жене осталось. Она пятнадцать лет в  рваном  пальто  шкандыляла.  Вот  такая
история. А бумажник этот, пустой теперь, я с собой вожу.  Как  талисман,  на
счастье. Если мне Бог в нем подарок спустил с небес, то  и  пустой  он  меня
защищать будет. Вот, посмотри сам.
   Андрей открыл солидное портмоне из натуральной кожи. Сбоку, под  пленкой,
лежали две фотографии. Одна - удивительно привлекательной женщины, другая  -
ярко накрашенной молодой девушки. Оксана и Яна Берг.
 
*** 
 
   Полковник Скворцов нервничал. Он волновался не потому, что  шеф  Анатолий
Федорович вызвал его в девять часов вечера  и  попросил  подъехать  прямо  к
дому, хотя  такие  вызовы  означали  серьезный,  судьбоносный  разговор.  Он
переминался с ноги на ногу, он прохаживался вдоль высокой ограды,  он  почти
вспотел от волнения, потому что генерал  должен  был  выйти  на  прогулку  с
собакой. С собакой!  Эти  мерзкие,  отвратительные  животные,  с  ощеренными
пастями и налитыми кровью глазами, внушали полковнику панический ужас. Любая
дворняжка, маленькая и кривоногая, устремляясь  к  нему  с  идиотским  лаем,
могла заставить увлажниться ладони и спину Скворцова. И ни  одна  собака  не
обходила своим вниманием полковника. Они даже сквозь обшивку седьмой  модели
"БМВ"  с  ликованием   распознавали   предательские   мурашки,   покрывавшие
мужественного полковника, и провожали автомобиль истеричным лаем.
   Но полковник Скворцов был мужчиной, и о его  страхе  знали  только  он  и
собаки. Сотрудники не замечали, что Эдуард Семенович  натягивается  гитарной
струной, когда служебная овчарка тычется в его колени мокрым  носом.  "Любят
вас животные, - улыбались подчиненные, - а вы на них ноль внимания. Вот  они
и нервничают!" Полковник Скворцов измученно  растягивал  побелевшие  губы  в
улыбке.  Все  его  внутренности   в   такие   моменты   представляли   собой
доисторическую окаменелость.
   Он знал, что причина его животного страха перед четвероногими гадинами  -
психическая травма в детстве, когда на  него,  трехлетнего  ребенка,  напала
огромная собака. Испытанный ужас навсегда сделал его  не  вполне  нормальным
человеком, что-то сдвинулось в сознании  полковника.  Но  медицинская  карта
Эдуарда  Семеновича  была  стопроцентно  положительной  и  никому  не  могла
рассказать об этом психическом  отклонении,  о  его  проблеме  не  знали  ни
начальство, ни подчиненные. Для них полковник Скворцов просто был человеком,
влюбленным в мягких, сонных кошек, или в раздутых от жратвы хомячков, или  в
волнистых попугаев. Но не в собак. И долгие годы  Эдуард  Семенович  занимал
ответственный  пост,  оставаясь  подпольным  неврастеником,  -   он   удачно
справлялся со своей  ролью.  Но  ведь  множество  известных,  видных,  часто
мелькающих   по   телевизору   высокопоставленных   лиц   считаются   вполне
нормальными, но иначе как шизофрениками их и не назовешь...
   Дверь в ограде распахнулась, в проеме возникла  умная  морда  овчарки,  а
сверху - силуэт Анатолия Федоровича.
   Овчарка  рванулась  к  полковнику,  тот  почувствовал,  что  его   сердце
грохнулось в желудок и бешено колотится там, между пельменями со сметаной  и
рюмкой водки, выпитой за ужином.  Но  и  желудок  сорвался  и  с  истеричным
журчанием сполз по берцовой кости вниз, к пяткам.
   - Едрена вошь, - дико заорал спаситель Анатолий Федорович, отгоняя собаку
от своего гостя. И это было одним из немногих приличных  выражений,  которые
он употребил в течение встречи.  Далее  произошел  разлив  полноводной  реки
сочных  ругательств.  -  А  ну  гуляй!  Эдуард  Семенович,  разве   в   деле
Мирославского обнаружились какие-то новые факты?
   - Я доложил вам, Анатолий Федорович. Вы в курсе. Мы  преподнесли  газетам
приличную версию  начальству  скормили  удобоваримую  и  вполне  приемлемую,
учитывая человеческие слабости Мирославского. А что было на самом деле -  вы
знаете. Ничего нового.
   Мерзкая овчарка не хотела заниматься своими  собачьими  делами  и  упорно
клеилась, подлюга, к полковнику Скворцову.
   - ...(Нехорошая собака, иди погуляй. Так, Эдик, если  ничего  нового,  то
почему же твой Пряжников не хочет угомониться? Все успокоились, все удобно и
красиво. Дамочка угробила охладевшего любовника и наложила атласные ручки на
себя. Круг замкнулся, рогатый безутешный муж плачет на могиле. Так зачем  же
твой Пряжников роется в навозной куче?)
   - Анатолий Федорович, я...
   - ...(Тебе надо, чтобы рухнула "Омега"?  Она  держится  исключитель