ов попросил  очистить  помещение.
Или, наоборот, уперся и за прежних держится. Всяко может быть.
   - Ну ладно, - наморщил лоб Ежик. - Но ведь ясно же, что ребята его  от  и
до отслеживали, раз все расписали и даже планы нарисовать не поленились.
   - Тоже справедливо, - кивнул Макар, -  хотя  только  усугубляет  дело.  В
смысле, на хрена обращаться к нам, если клиент гуляет  так  просто,  сам  по
себе и без охраны. Найми одного или для страховки пару алкашей, пообещай  им
ящик водки и хвост селедки  после  дела  и  пузырь  в  аванс,  выдай  им  по
монтировке - и та  же  задача  будет  решена  намного  проще  и  с  меньшими
затратами. Мужик уже в летах.
   Сердце и сосуды,  похоже,  не  в  норме,  морда  одутловатая,  да  вообще
толстый, с одышкой, должно быть. Такому запросто можно инфаркт  или  инсульт
организовать - совсем дешево и без следов.  А  главное  -  без  шума...  Да,
задачка с этой дачкой!
   - А может, зря ты голову ломаешь? - сказал Ежик. - Когда сюда ехали, тоже
чуть ли не к бою готовился, а оказалось, что всего одна девка была...
   - Ну, это вряд ли. Подстраховка у нее наверняка  была,  только  пряталась
где-то. Только все это не самое важное. раз она нам деньги и "досье" выдала,
значит, по этой части все нормально.
   - А по какой ненормально?
   - Непонятно, на фига этого мужика собрались стрелять,  когда  монтировкой
по голове - гораздо проще.
   - Деньги лишние! - хмыкнул Ежик.
   - Лишних денег даже у миллионеров не бывает. Подстава тут  какая-то,  вот
что...
   - Знаешь, братан, по-моему, у тебя мания преследования. Ты на нервах  все
время, надо и тем не достаться и этим  не  попасться,  от  своих  заподлянки
ждешь - вполне может заглючить.
   - Может, оно и глючит, -  неожиданно  легко  согласился  Макар,  -  когда
живешь как я, от выезда до выезда, начинаешь  всех  подозревать  и  бояться.
Может, ты и прав, пан Ежи, хрен тебя знает. Но вообще-то, если на то  пошло,
быть пуганой вороной, которая куста боится, иногда полезно. Я  почти  каждую
работу прокручиваю в башке от и до. И когда  мне  много  платят  за  сложную
работу - все понимаю, Иногда, вопреки обычаю, даже требую накинуть.
   - Вчера была, ты как считаешь, сложная работа? - поинтересовался Ежик.
   - Нормальная. Хотя один момент вышел не клево. Когда  стрелял,  то  стоял
под бампером. Если б их водила вовремя дернулся, мог бы газануть на  тебя  с
поворотом баранки. Он ведь еще мотор не заглушил.
   - Не успел бы, - излишне самоуверенно произнес Ежик. - Ему надо было  еще
понять, что у меня в пакете.
   - После того, как ты очередь  дал,  он  просто  ошалел.  И  в  этом  тебе
повезло.
   А кто  покруче,  успел  бы  тебя  давануть.  Кстати,  мог  и  мне  дорогу
перекрыть.
   Поди-ка свороти "Москвичом" "Мерседес"! Пришлось бы  мне  бросать  его  и
делать ноги. А это уже полный прокол с алиби в парке, не говоря о  том,  что
тебя бы с переломанными ногами могли живьем взять.
   - Чего ж ты вчера об этом не сказал?
   - Не додумал еще. А сегодня все прикинулось.
   - Учту на будущее...
   - Правильно сделаешь. Только вот у меня сейчас все этот директор  из  ума
не выходит.
   - Я вот прикидываю,  что,  может  быть,  если  все  свяжется,  и  мы  его
нормально положим. Значит, первое:  опять  в  телепрограмму  попадем.  Позже
печать пару-другую заметок напечатает. И  наверняка  найдется  кто-то,  кому
захочется добавить от балды - а может, и за соответствующие  бабки!  -  что,
мол, господин-товарищ Корнеев В. А., то есть потерпевший -  естественно,  по
слухам! - имел связь с криминальными структурами. Поверят? Запросто!  Сейчас
все четко знают, что честных людей по подъездам не стреляют. Тем  более  что
это на 90 процентов именно так  и  есть.  Значит,  сам  факт  убийства,  как
говорится, очень сильно гражданина Корнеева замарает. И опять же,  как  пить
дать, привлечет к  его  скромной  фигуре  внимание  ментов.  Ему  от  этого,
конечно, в гробу неуютнее не станет. Но  ментовское  копание  в  этом  деле,
которое так и так состоится,  должно  будет  наехать  на  какую-то  скромную
фишечку, специально подготовленную для того, чтоб досадить кому-то  крупному
и труднодоступному...
   - А нам-то какое дело? - беспечно произнес Ежик. - Нам главное, чтоб  нас
на месте не взяли. Пусть  они  там  себя  подставляют  сколько  хотят  -  их
проблемы.
   - Нет, это, брат, не так уж безобидно. Если этот самый  "труднодоступный"
не захочет, чтобы им вертели, как хотели-а тут и такой прикид может быть,  -
он рогом упрется, чтобы нас найти. А  те,  которые  заказчики,  естественно,
постараются, чтоб от нас даже волосинки не нашли. Просекаешь момент?
   - Ну и чего делать  будем?  -  произнес  Ежик,  который  и  впрямь  начал
беспокоиться.
   - Пока поедем в банк, а там видно будет...

ПОСЛЕ ОБЕДА

   Всю дорогу бабка  строила  свои  версии  насчет  того,  почему  на  трупе
оказалась верхняя одежда старика Ермолаева.
   - В баню он пошел, наверно, - прикидывала Егоровна. - Он по  молодости-то
любил париться. Да и сейчас хаживал. Хоть и нельзя ему долго в жаре  сидеть,
но кости попарить полезно. Ну, а в банях-то нынче воруют - вот и упер кто-то
верхнее. Нижнее-то побрезговал, а верхнее спер. А Бог узнал, да и наказал за
грех - под машину пихнул пьяного.
   Никита слушал да  помалкивал.  У  него  была  своя  версия,  которая  ему
казалась наиболее достоверной.
   Согласно  этой  версии   на   Ермолаева   напали   грабители,   возможно,
какие-нибудь бомжи, решившиеся  запастись  одежонкой  в  преддверии  зимнего
сезона. Возможно, напал всего один бомж, поскольку на  нем  одном  была  вся
верхняя одежда Василия  Михайловича.  Мог  просто  приставить  нож  к  горлу
неспособного к самообороне больного старика - тут и трусы снимешь, если жить
захочешь. Раздетый до исподнего - это еще не убитый. Могло у деда  и  сердце
схватить от расстройства, и простудиться, конечно, мог - не май месяц! Но  в
этом варианте у него были шансы попасть в больничную палату, а  не  в  морг.
Другой  вариант  был  похуже:  тот  же  бомж,  поскольку  Ермолаев   мог   и
воспротивиться грабежу, вполне мог его избить. И до полусмерти, и  вовсе  до
смерти - много ли 80-летнему надо?! Правда, милиция написала  возраст  75-80
лет, то есть получалось, что бомж был  ровесником  Василия  Михайловича.  То
есть был в том возрасте, когда  надо  не  нападать  на  стариков,  а  самому
беречься. Но Никита в своем мысленном разбирательстве порешил,  что  возраст
человека при внешнем осмотре вообще  определить  трудно,  тем  более  что  у
жертвы ДТП голова была раздавлена в лепешку. Да  и  вообще,  бомжи  выглядят
намного  старше  своих  лет.  Тридцатилетнего  запросто  можно  принять   за
пятидесятилетнего, а пятидесятилетнего - за восьмидесятилетнего.
   Версия с бомжем очень убедительно увязывалась с тем, что погибший  в  ДТП
тип был сильно пьян, и в  том,  что  при  нем  не  было  документов.  Ежели,
допустим, в пальто или в пиджаке Ермолаева лежал бумажник,  а  в  бумажнике,
кроме паспорта и ветеранского удостоверения, лежало тысяч двадцать, то бомж,
выкинув куда-нибудь документы, на грабленые деньги купил бутылку, высосал ее
без закуси и поплыл навстречу гибели.
   В общем, Никита долго придерживал эту версию про себя, но потом рассказал
Егоровне,  старуха  с  удовольствием   за   нее   ухватилась   и   принялась
пересуживать.
   Так, помаленьку, и доехали. Честно говоря, и Никита, и  Егоровна  лелеяли
надежду, что вот, мол, придут, а на дверях ермолаевского дома уже нет замка,
а сам дед, переодевшись во что-нибудь, греет ноги в тазу с горячей водой. Но
увы, замок висел все там же.
   - Ладно, - вздохнула Егоровна, - не пришел - это еще не помер.  Давай-ка,
сынок, пообедаем, а там еще подумаем, как искать.
   Конечно, и за обедом тема исчезновения Ермолаева не ушла на второй план.
   Никита вынес на обсуждение новую идею:
   - А может, он все-таки у кого-то из знакомых остался?
   - Мог, конечно. Только вот тяжело ему  ходить  было.  Никак  это  мне  не
верится, чтоб он куда-то далеко при своих ногах отправился.
   - Ну... На машине подъехали... - произнес Никита  неуверенно.  И  тут  он
отчетливо вспомнил, что рано утром, когда он вез Андрея с семейством,  около
дома 56 стояла машина.
   Как только Никита об этом вспомнил, то из памяти всплыла недавняя сцена в
12-м отделении милиции: "В общем, так. ДТП у них там было.  "Уазка"  старика
сбила".
   - Понимаете, - пояснил Никита, - я когда  сюда  ехал,  около  шести  утра
видел тут автомобиль. Грузовичок такой маленький, "УАЗ" называется. Где-то в
шесть с небольшим он отсюда уехал.
   - И где ж он стоял? - спросила бабка.
   - Да прямо рядом с калиткой Ермолаева.
   - Маленький, говоришь? - задумчиво спросила Егоровна. - С крытым  кузовом
или нет?
   - С крытым кузовом. Фанерный или брезентовый - не разглядел, но крытый  -
точно.
   - Сережка, что ли? - с легким удивлением прикинула бабка.
   - Какой Сережка?
   - Да шофер один. Раньше в  такси  работал,  а  потом  в  коммерцию  ушел.
"Уазка" у него собственная, его и наняли вместе с машиной товар развозить по
палаткам.
   Хороший парнишка.
   - А откуда его Михалыч знает?
   - Через отца его, Сережкиного,  Володьку  Корнеева.  Тот  в  молодости  у
Ермолаева в ПТУ учился. Но не задержался в  рабочих,  в  институт  поступил,
учителем стал, а сейчас подымай выше - директор школы. Сын тоже институт  уж
закончил, но зарплата больно мала - шофером работать пошел.
   - Интересно, чего он сюда в такую рань прикатил?
   - А шут его знает... Погоди-ка! А может, они тебя встречать собирались?
   - Да я ему точной телеграммы не посылал, - возразил Никита.
   - Хм... Ну, тогда Бог его ведает.
   - Степанида Егоровна, - спросил  Никита,  -  а  не  мог  с  ним  Ермолаев
куда-нибудь уехать?
   - Мог, наверно, только вот куда - ума не приложу.
   - А живет он где?
   - Корнеев-то? На Белинского где-то. Это за речкой уже. На двух  автобусах
ехать надо. А дом-квартиру запамятовала... Сама-то я там не бывала.
   Когда отобедали, Егоровна решила вздремнуть, а Никита взялся мыть посуду.
   Заодно он решил прослушать то, что записалось на диктофон, когда  старуха
ему рассказывала про Михаила Ермолаева и своего отца, Егора Демина.
   Рассказывала бабка,  естественно,  не  очень  связно,  а  самое  главное,
перемежала свое повествование  разными  отступлениями  с  изложением  всяких
семейных подробностей в духе латиноамериканских сериалов.  Поэтому  пришлось
заняться выкапыванием полезной информации, такой необходимой для его научной
работы. И не только для нее...

ИЗ БИОГРАФИИ НИКИТЫ ВЕТРОВА

ЛЕКАРСТВО ОТ ДЕПРЕССИИ

   Уже упоминалось о том, что Никита сильно комплексовал  после  возвращения
домой. В  дополнение  ко  всему  прочему  на  него  иногда  находили  вполне
отчетливые глюки: переходя улицу, начинал бояться не лавины  автомобилей,  а
снайперского выстрела из окошка или  даже  пулеметной  очереди;  сидя  дома,
начинал думать о том, не завалит ли его тут,  если  вдруг  прилетит  снаряд;
если случалось идти через кусты  -  машинально  приглядывался,  нет  ли  где
растяжки с гранатой; в траве (даже на газоне)  все  время  мины  мерещились.
Хотя в дневнике ничего похожего не описывалось, он как-то отвлекал  от  этих
неприятных ощущений и мыслей. С другой стороны, в дневнике было много всяких
загадок,  которые  очень  хотелось  разрешить,  хотя  бы  для  самого  себя.
Например, выяснить, где  все  это  происходило.  В  дневнике  географические
названия упоминались очень скупо. Именно это  побудило  Ветрова  засесть  за
книги.
   Поступив в университет, Никита угодил в совершенно  новую  атмосферу,  и,
отвлекшись от всякой муры, которая лезла в голову,  он  взялся  за  учебу  с
превеликим усердием.
   Оказавшись едва ли не самым старшим на курсе - в том  возрасте,  в  каком
Никита пришел учиться, другие уже дипломы писали, -  Ветров  не  навязывался
никому в  друзья,  не  отвлекался  на  всякие  глупые  развлечения,  которых
достаточно напробовался до армии, а учился, учился и еще раз учился.
   Цепь событий, заставивших его обратиться к Василию Михайловичу,  конечно,
начиналась с момента похищения дневника капитана  Евстратова.  Но,  как  уже
говорилось, до армии он его читал скорее из  любопытства,  чем  из  научного
интереса. Почти как беллетристику. Более того, он даже иногда  забывал,  что
читает не повесть, сочиненную кем-то,  родившимся  сорок  лет  спустя  после
гражданской войны, и даже не мемуары, написанные хоть и участником  событий,
но через полвека. То есть, когда в памяти  данного  господина  или  товарища
многое реальное стало идеальным, смешалось  и  стерлось,  претерпело  всякие
внешние и конъюнктурные воздействия, когда то, что было на  самом  деле,  по
разным причинам превратилось в то, что должно было быть, согласно воззрениям
автора и установкам той части историографии, к которой он  принадлежал  -  к
советской или эмигрантской.
   Впрочем, тогда Никита еще не знал таких нюансов. Да и вообще,  до  армии,
точнее, до войны, читал его совсем не так, как ,стал читать  после.  Хотя  и
время  было  другое,  и  война  другая,  но  то,  что  вставало  за  желтыми
страничками,  исписанными  химическим   карандашом,   перестало   рисоваться
картинками из художественных фильмов, а увиделось, как  говорятся,  "весомо,
грубо, зримо".
   Никита перечитал  кучу  литературы  о  гражданской  войне,  написанной  и
изданной в СССР, и то, что сумел раздобыть из белоэмигрантской. В  последней
он, кстати, так ничего и не нашел. Ни в "Очерках Русской Смуты" Деникина, ни
у кого из других генералов, о восстании, поднятом капитаном Евстратовым,  не
упоминалось.
   Наконец по старым  картам  губерний  нашел  те  несколько  названий  сел,
которые помянул  Евстратов,  и  расшифровал  те  названия,  которые  капитан
обозначил лишь первыми буквами, ему стало ясно, о какой губернии идет  речь.
Тогда-то Никита и принялся изучать литературу, написанную уже не "вообще", а
конкретно по области. То есть историко-краеведческую. Здесь его ждал  первый
успех. В подшивке губернской газеты "Красный рабочий" за 1919  год  довольно
подробно рассказывалось о ходе восстания. Потом обнаружилась очень тоненькая
брошюрка, выпущенная областным издательством  в  1929  году,  под  названием
"Белокулацкий мятеж 1919 г. и его  подавление.  К  10-летию  со  дня  гибели
красного героя тов. М.
   П.  Ермолаева".  Судя  по  всему,   ее   сочиняли   в   период   сплошной
коллективизации, когда кулака надо было покрепче тряхануть, и потому  авторы
упирали не на озлобленность мужиков продразверсткой  и  мобилизацией,  а  на
происки деникинской контрразведки и ее агентуры. Подробнее об  этом  эпизоде
гражданской  войны  никто  и  никогда  не  писал.  Никите,  правда,  удалось
выцарапать из нескольких книжек коротенькие отрывки, в  которых  говорилось:
"Приближение    деникинцев    способствовало    активизации    в    губернии
контрреволюционных элементов.
   Белогвардейская  агентура  организовала  антисоветский  заговор,  создала
боевые  группы  для  захвата  власти  в  губернском  центре.  На  территории
нескольких уездов в  августе  1919  года  кулачество  подняло  мятеж  против
Советской власти. Однако  решительные  действия  губревкома,  возглавляемого
председателем М.П. Ермолаевым, позволили быстро  подавить  мятеж  и  сорвать
планы  контрреволюционеров.  Заговор  в  губернском  центре   был   раскрыт,
руководители его арестованы и осуждены".
   Но больше - ничего. В помянутой  брошюрке  примерно  около  трети  текста
занимало описание общего положения на фронтах гражданской  войны,  еще  одна
треть посвящалась изложению биографии Ермолаева, а оставшаяся треть - из  39
страниц, посвящалась анализу причин мятежа, его ходу и подавлению.
   Поняв, что все опубликованные источники исчерпаны,  Никита  отправился  в
архивы. В Военном архиве, где  хранились  документы  гражданской  войны,  он
нашел только  несколько  весьма  скупых  донесений  в  штаб  Южного  фронта,
отправленных губревкомом, и приказ о  выделении  в  распоряжение  губревкома
кавалерийского и стрелкового полков для участия в подавлении мятежа. Там он,
в частности, впервые  увидел  подпись  Михаила  Ермолаева.  Во  всех  прочих
архивах, как ни странно, даже в бывшем Центральном партийном, никакого более
подробного отчета или описания мятежа, чем в брошюре 1929  г.  и  губернских
газетах августа-сентября 1919 года, Никита не обнаружил. Может быть,  что-то
интересное было в Чеховском архиве ФСБ, но туда  Никита  решил  сходить  под
самый финиш.
   Потому что подумал, будто значительно проще  будет  отыскать  сведения  о
мятеже  в  областном  архиве.  И  написал  туда  запрос.  Ответ  был   самый
разочаровывающий. Ему ответили, что фонды губернского ревкома  за  1918-1920
гг. и губернского исполкома за 1917-1941 гг. сгорели в августе 1941 года при
бомбардировке города немецко-фашистской  авиацией.  Еще  хуже  получилось  с
областным партийным архивом.
   Он при эвакуации застрял на какой-то станции,  а  потом  туда  прорвались
немецкие танки. Один вагон с документами сопровождающие архив чекисты успели
сжечь, а остальные два или три угодили к немцам. Судьба этих документов и по
ею пору оставалась неизвестной. То ли они погибли во время  боевых  действий
на территории Германии, то ли были хорошо упрятаны на территории ФРГ, то  ли
уперты под шумок заокеанскими союзничками. Во всяком случае,  по  ходу  всех
переговоров   об   обмене   культурными   ценностями   насчет   исчезнувшего
облпартархива речи не велось, это Никите сообщили сведущие люди, вхожие аж в
самые верхи Федеральной архивной службы. Правда, люди эти были не Бог  весть
кто, но Никита им верил.
   В общем. Ветров понял, что может сказать свое, пусть и не шибко  громкое,
слово в науке, ввести в научный оборот такой солидный источник, как  дневник
капитана Евстратова. Написать курсовую работу, потом  статью,  дипломную,  а
там, глядишь, кандидатскую... Конечно, цена этой кандидатской,  по  нынешним
временам, была ломаный грош или несколько меньше.
   Но ему очень хотелось, чтоб его статья под  названием  "Дневник  капитана
А.А. Евстратова как источник по истории крестьянского восстания..." вошла  в
историографию, стала предметом цитирования и т.д.
   Но для этого надо было придать дневнику легальный статус.
   Он долго ломал  голову  над  тем,  как  "отмыть"  свою  находку,  и  даже
несколько раз склонялся к тому, чтоб явиться с повинной к директору архива и
покаяться.
   Он ведь был, строго говоря, документом,  похищенным  из  государственного
архива. Конечно, уличить Никиту в том, что он  похитил  дневник  Евстратова,
мог бы только тот человек, который в свое время - а это почти наверняка было
очень давно! - вложил его в дело сенопрессовальни.  Или  тот,  кто  его  там
когда-либо видел уже после этого. Вероятность, что тот, кто положил  дневник
в дело, пришпилив его булавкой, заржавевшей за долгие годы, жив и  пребывает
в здравой памяти, была ничтожна.  А  вероятность  того,  что  кто-нибудь  из
сотрудников архива, обратив внимание на это постороннее вложение, не доложил
об этом и не аннотировал бы дневник,  была  еще  меньше.  Последний  человек
просматривал дело в 1938 году, составляя на него карточную  опись.  В  этот,
мягко говоря, довольно сложный для советского архивного дела период  большая
часть архивистов царского времени либо вышла в тираж по старости, либо  была
выведена в расход по суровым законам "обострения классовой  борьбы".  На  их
места пришли  бодрые  старушки  и  энергичные  комсомольцы  с  2-4  классами
образования, а также  бравые  сержанты  и  лейтенанты  госбезопасности,  ибо
Главное архивное управление угодило под стальное крыло НКВД СССР.  А  там  в
это время руководил такой сложный и  неоднозначный  человек,  как  Лаврентий
Палыч  Берия.  Нормы  на  описание  дел  были  высокие,  а  превратиться   в
саботаж