н-Сыротестов...  Только  бы  титул,  а
родословную вывести как-нибудь сумеем".
   Аристократический недуг поручика обострился, после того как он наслушался
во Владивостоке лекций графа Тулуз де Лотрека. Он не пропускал ни  одной  из
них. Знаменитому авантюристу уже примелькалась физиономия Сыротестова, и  он
по-своему расценивал любопытство  офицера  контрразведки.  Граф  решил,  что
местные органы безопасности, как и в других городах и  странах,  следили  за
ним. Де Лотрека утвердили  в  подозрении  глупые  и  однообразные  расспросы
поручика  о  способах  обзаведения   почетным   российским   титулом.   Граф
рекомендовал Сыротестов,  добиваться  баронства.  "Много  уважаемых  богатых
купцов пожалованы баронами. Почему бы не попытаться и вам?" - говорил он.
   Сегодня поручика осенила новая мысль: "А что, если купить титул у  самого
Тулуз  де  Лотрека?  Ведь  его  не  убудет,  если  он,  например,   усыновит
Сыротестова?  Да,  да,   усыновит.   Отвалю   полмиллиона   долларов   этому
промотавшемуся аристократишке, и я - граф Серж де Лотрек... Нет,  много:  по
теперешнему времени хватит ста тысяч"...
   Он даже зажмурился от удовольствия. И тут же скис: а как  быть  с  родным
папашей, Степаном Ильичом Сыротестовым?.. Поручик  горестно  вздохнул.  Нет,
пока жив отец, об этом и думать страшно.
   Вытянув длинные ноги, полулежала на сене Лидия Сергеевна. Она  вспоминала
прошлое. Девичья фамилия ее Поцелува. Родилась в бедной  поповской  семье  и
была у родителей восьмой. Всегда была очень  нервная,  вернее,  взбалмошная.
Училась на высших медицинских курсах  -  выгнали  за  неуспеваемость.  Потом
путалась в сестрах милосердия,  увлекла  старого  генерала,  вышла  за  него
замуж. Вскоре генерал умер  от  расстройства  желудка,  но  Лидия  Сергеевна
рассказывала, что он погиб за белое дело.  У  нее  был  золотой  перстень  с
бриллиантом, свадебный подарок генерала; после  казни  Романовых  она  стала
говорить,  что  перстень  якобы  дар  самой  императрицы.  Лидия  Сергеевна,
брюнетка, с заметными усиками, носила пенсне на лиловом  шнурке  и  душилась
препротивными духами "Молодость". Пуще всего  ее  привлекали  деньги,  потом
высшее общество. Свое  неродовитое  поповское  происхождение  она  тщательно
скрывала...
   А лошади трусят и трусят... Пыльная дорога вела  обоз  к  богатому  селу.
Вскоре  до  солдат  донесся  звон  церковных  колоколов.  Сегодня   праздник
преображения. В надежде разживиться самогоном  или  брагой  все  повеселели.
Некоторые перекрестились. Завели песню. Однако Сыротестов, версты за три  до
села, велел сворачивать в лес. Там он спрятал лошадей  и  повозки  в  частом
кустарнике, оставив охрану из двух  солдат,  а  сам  во  главе  отряда  стал
пробираться к возвышавшейся впереди сопке. Ее зеленая вершина была  приметна
каменными глыбами  и  желтыми  пролысинами.  Подъем  был  крут.  Приходилось
продираться в цепком кустарнике. К полудню отряд достиг  старой  лиственницы
со  срубленной  верхушкой.  К  стволу  ее  была  прибита  сосновая  ветка  с
высыхающей хвоей. От лиственницы Сыротестов шел,  считая  шаги.  Направление
указывала сосновая ветка. Вот поручик исчез в зарослях  шиповника...  Вскоре
на его зов подошли остальные - Лидия Сергеевна и солдаты.
   Перед ними открылся едва различимый вход в пещеру: небольшой  треугольный
лаз.

   * * *

   В это время третий помощник Бескрылов, узнав у старосты, где можно  взять
хорошую пресную воду, стал созывать команду.
   В бухту впадала небольшая река. Она стекала  со  склонов  величественного
хребта Сихотэ-Алиня, шла сквозь дремучие леса и была  кристально  прозрачна.
Когда катерок, миновав мелководье, втащил две баржи в спокойные воды, моряки
с удивлением увидели морскую шхуну.
   - Что за посудина? - сказал Ломов. Они с Федей  лежали  на  носу  первого
кунгаса и с интересом смотрели на открывшиеся перед ними живописные  берега.
- В реку забилась... И что за маскарад?
   Шхуна явно желала быть как  можно  неприметней.  Ее  борта  были  утыканы
молодыми березками. Мачты  тоже  прикрыты  свежими  ветками.  Издали  трудно
отличить судно от лесистого берега.
   - Контрабандой рыбу ловят, - догадался Ломов. - Японцы.
   Он оказался прав. Когда  проходили  мимо,  увидели  на  палубе  шхуны  их
настороженные лица.
   - И флага нет,  пираты!  -  возмущался  Великанов.  -  Как  у  себя  дома
пристроились.
   - При таком правительстве, - зло сплюнул Ломов, -  они  с  нас  последние
штаны снимут, и все по закону, слова  не  скажи.  Когда  у  нас  в  Приморье
крепкая власть будет? Недаром говорится: если изба без запора, то и свинья в
ней бродит.
   - Есть такая власть! - горячо  откликнулся  Великанов.  -  Советы.  Разве
большевики дали бы грабить? Да ни в жизнь!
   Ломов внимательно посмотрел на нового приятеля.
   Для приемки воды Бескрылов  поставил  кунгасы  выше  по  реке,  рядом  со
шхуной, а сам ушел за другой парой на "Синий тюлень".
   Моряки быстро наладили пожарный брандспойт, и пресная вода, прозрачная  и
холодная, полилась в баржи.
   Качали по четыре человека, меняясь каждые пятнадцать  минут.  Сменившись,
Федя и матрос Ломов сошли на берег и отправились к  японской  шхуне.  Палуба
вся была в чешуе. Кое-где  валялись  большие  рыбины.  Березки  уже  поникли
ветками, будто жаловались.
   - Чего нужна? - на ломаном русском языке спросил  коротконогий  японец  в
соломенной обуви. - Водка!.. С-с-с... Хо-росо. Пошел прочь!
   - Это наша земля, - ответил Федя, - где хочу, там и буду стоять... Березы
сколько испортили!
   - Скоро японская станет. - Солдат показал  большие  зубы.  -  Вся  берега
наша, море наша, Камчатка наша и березка наша.
   Какое русское сердце могло вынести это спокойно!
   - Вот ваша! - Ломов показал японцу кукиш. - А ну, вали отсюда.  Я  сейчас
ваши веревки... - Он вытащил нож и хотел перерезать швартовые концы.
   Японец что-то крикнул. На палубе шхуны мгновенно скопились люди. "Сколько
у них тут народу!" - успел подумать Федя.
   Из рубки выбежал японец в морской фуражке с  винтовкой,  клацая  на  ходу
затвором.
   - Наша стреляй буду! - крикнул большезубый.- Уходи прочь!
   - Брось, Серега, - удержал Великанов  за  рукав  приятеля.  -  И  вправду
пристрелит. - Дрожа от негодования, он медленно выговаривал слова,  стараясь
не глядеть на шхуну. - Заступиться за нас некому.
   Горькую  обиду  почувствовали  моряки:  нашу  рыбу  ловят  и  в  нас   же
стрелять...
   - Заплатите за все: и за рыбу, и за березки! -  белый  от  гнева,  кричал
Ломов.
   Федя и раньше слыхал о  грубом  произволе  японцев.  Но  рассказы  других
никогда так не убеждают, как собственные глаза. И вот теперь  он  увидел,  и
страшный гнев охватил его.
   Как-то само собой случилось, что Великанов и Сергей Ломов дали друг другу
слово отомстить. Они решили всеми силами  помогать  партизанам,  бороться  с
японской военщиной и белогвардейцами. "Уничтожим на пароходе  карателей!"  -
чуть было не сорвалось с Фединых губ, но какая-то сила удержала его. Нет, он
не имеет права все доверить Ломову - это не личная тайна. Однако матрос  ему
нравился.  Федя  внимательно  посмотрел  на  него:  простое   лицо,   широко
расставленные синие, доверчивые глаза.
   - Будем друзьями, Сергей, - предложил Великанов, протягивая руку, -  и  в
радости и в горе.
   Ломов с готовностью крепко пожал ее.
   - Наша смена подходит, -  посмотрев  на  часы,  заторопился  он  и  вдруг
неожиданно сказал: -  Слушай,  Федор,  спасем  старика  ороча,  выкрадем  из
амбара... Я смотрел, стены там не крепкие, еле дышат.
   - Согласен, сам хотел предложить, - обрадовался Федор.
   На том и порешили.
   Моряки работали на водозаборе босиком, с подвернутыми  штанами.  Ни  один
час не пропал даром: пока на реке  наливалась  одна  пара  кунгасов,  вторую
откачивали в пароходные цистерны.
   В бухте было совсем тихо, кунгасы ходили с полным грузом, едва не  черпая
бортами морской рассол.
   После полудня похолодало. Стоять по колено в  речной  воде  стало  зябко.
Федя не  почувствовал  брезгливости,  когда  плотник  Курочкин,  побывав  на
берегу, уселся на  мокрый  борт  кунгаса  и  споласкивал  от  песка  ноги  с
уродливыми пальцами. Ноги у всех сделались стерильно чистыми.
   Наконец старпом дал желанную команду: работу прекратить. Катерок еще  раз
сбегал к  пароходу  и  отбуксировал  опорожненные  кунгасы  к  поселку,  где
высадились солдаты поручика Сыротестова.
   Вечерело. Синий край моря, розоватое небо. Даже каменистый  мыс  выглядит
приветливо. Водная синь, желтый песок, темная  зелень  леса.  Яркие  краски,
резкие контрасты - будто на цветной открытке... Солнце опустилось пониже,  и
море вдруг  изменило  цвет  на  серебристо-розовый,  а  мыс  потемнел,  стал
лиловым. Прошло небольшое суденышко; за ним  потянулся  темный  след,  точно
корабль содрал  с  моря  серебряную  корочку.  После  заката  Федя  и  Ломов
приступили к осуществлению своего плана. Топором они почти бесшумно оторвали
две доски от задней стенки сарая. Прислушались - в сарае было тихо.
   Забравшись внутрь, Великанов включил фонарик. Ороч  неподвижно  сидел  на
корточках в углу. Прежде всего Федя перерезал веревки на руках старика.
   - Здравствуй, - сказал ороч, вставая и протягивая затекшую руку. -  Зачем
пришел?
   - Мы пришли тебя освободить, - сказал Федя. - Когда вернется офицер, худо
будет: расстреляют.
   Морщинистое лицо ороча осталось неподвижным.
   - Моя разбойника нет, - отвечал он, помолчав. - Моя на охоту  ходи,  рыбу
лови, воровать нет.
   Ломов предложил орочу табаку. Старик несколько оживился, зарядил  длинную
трубку.
   - Спасибо, шибко кури хочу, - сказал он, выпустив облако дыма.
   - Почему староста назвал тебя большевиком? - спросил матрос.
   - Я нет большевичка, - так же ровно ответил ороч. - Моя партизанам дорогу
показывай, к морю через сопку  ходи...  Староста  шибко  сердитый,  партизан
совсем люби нет.
   - А что здесь партизаны делали? - спросил Федя.
   - Большой лодка на берегу бери, хозяина не спроси. Русский  доктор  надо.
Без доктора много люди в лесу пропади есть...
   - Понятно. - Федя и Ломов переглянулись. - А звать тебя как?
   - Николай Григорьевич Намунка, - с  достоинством  ответил  ороч.  -  Царь
медаль подари, моя много люди спаси есть. - Он вытащил из-за пазухи  золотую
орленую медаль на черном шнурке. - Я нет большевичка.
   - А что, большевики разве плохие люди? - с некоторой досадой сказал Федя.
   - Моя нет большевичка, - еще раз повторил старик,  попыхивая  трубкой.  -
Моя русскому попу присягу давай.
   - Ну ладно, все равно тебе уходить надо. Сюда пролазь, - показал матрос.
   - Ночью куда  пойду,  ночью  в  тайге  ходи  нет,  -  ответил  старик  не
шевельнувшись.
   У Великанова давно засела мысль: куда повел Сыротестов свой  отряд?  Федя
знал, что с берега должны привезти шерсть. Это ни для кого не было секретом.
Но какое-то внутреннее чувство заставляло его задумываться. "А  может  быть,
солдаты совсем не за шерстью поехали? Почему у  всех  винтовки?  -  снова  и
снова спрашивал он себя. -  Для  того  чтобы  грузить  шерсть,  разве  нужны
винтовки? Вдруг отряд повели против партизан, а я здесь сижу спокойно. Разве
этого не может быть? Может", - ответил сам себе Федя.
   - Слушай, ты можешь нам дорогу показать, куда солдаты с парохода пошли? -
вдруг спросил он ороча.
   Федя решил действовать.
   Если солдаты пошли искать партизан, надо  постараться  предупредить.  Про
партизан он смолчал, а насчет шерсти сказал и Намунке.
   - Ночью ходи нет, - повторил старик, - солнце свети  -  могу.  Моя  знай,
куда солдаты ходи. Моя раньше здесь живи. Староверка приходи выгоняй...
   ...Судовой плотник Степан Курочкин был старшим на баржах. Он  отвечал  за
правильную погрузку, за отлив воды из-под настила - вообще  за  все  морские
дела. Старпом приказал ему находиться на  берегу,  пока  не  доставят  груз.
Сейчас  Курочкин,  напробовавшись  староверского  самогона,  сладко  спал  в
кормовом закутке кунгаса.
   Еще до восхода солнца Федя растолкал плотника.
   - Чего тебе, - бормотал Курочкин, протирая паза,-  в  такую  рань?  -  Он
вынул из поясного кармана вороненые большие часы. - Четыре; поручик говорил,
груз только к вечеру приволокут.
   - Мы с Сергеем в деревню хотим сбегать... за медом. Нипочем, говорят, там
мед. У Сергея родня в деревне.
   - Ну?
   - Мы и на вашу долю, Степан Митрофанович, возьмем... Сейчас самое время.
   Курочкин, тараща со сна  глаза,  поскреб  бок.  "Вот  беспокойные  парни,
выспаться не дадут. А мед? Черт с ним, с медом. Но если уж он сам просится в
руки..."
   - Валяйте, - разрешил Курочкин. - Вот посуда на мою долю.  -  Он  вытащил
из-под койки бидон. - Только быстрее обратно.
   Он поворочался в тряпье, закрыл голову полушубком и снова захрапел.
   Великанов, матрос Ломов и ороч осторожно, задами, обогнули поселок. Бидон
плотника они спрятали в камнях. Пробравшись  к  реке,  где  стояла  японская
шхуна, повернули и берегом углубились в  тайгу.  Чуть  повыше  река  бурлила
между толстыми  стволами  поваленных  бурей  деревьев.  Здесь,  на  отмелях,
скопилось много мелкого плотного песка; на нем хорошо  отпечатались  кабаньи
следы.
   Встречались деревья  с  засохшими  вершинами,  дважды  пересекли  лосиную
тропу. Речные берега заросли шиповником, боярышником,  бузиной;  вглубь  шел
настоящий таежный лес. Корейский кедр рос вперемежку  с  монгольским  дубом,
ясенем и березой. Под ногами шелестел высокий папоротник.
   Многие  деревья  выглядели  необычно.  Древнее  оледенение  не  коснулось
Приморья,  и  некоторые  растения,  жившие  на  земле  миллионы  лет  назад,
сохранились здесь во всем своеобразии. Путникам встречался мелкохвойный тис,
называемый красным деревом, высокие стройные  деревья  амурского  бархата  с
пробковой корой. На огромных деревьях со сложноперистыми листьями  виднелись
зеленые шарики. Это маньчжурский орех -  двоюродный  брат  грецкого.  Стволы
многих деревьев обвивала лиана шизандра. Ее  белые  цветы  прекрасно  пахли.
Кора шизандры, если ее растереть, отдавала лимоном. В Приморье  ее  называют
китайским лимонником. В зарослях папоротника, может быть, рядом, под ногами,
прятался таинственный корень жизни - женьшень.
   На склоны горы - все чаще поваленные, могучие дубовые деревья. Они лежали
здесь, наверно, давно, так как успели основательно подгнить.  Федю  удивило:
как же так, человек срубил ценный дуб и бросил?
   - Манза деревья руби, - сказал Намунка, заметив недоумение юноши. -  Гриб
собирай другой год, потом деревья кидай... Шибко плохой люди.
   Федя вспомнил лесника, отца Тани. Он рассказывал, как китайцы в погоне за
грибом, растущим на гниющих дубовых стволах, безжалостно уничтожали  таежных
великанов.
   На срубленном дереве через год образуются слизистые наросты. Их  срезали,
сушили и продавали. В Китае сушеные дубовые грибы считаются лакомым блюдом и
дорого ценятся. Хищный промысел нанес немалый ущерб Уссурийским лесам...
   "Неужели солдаты шли лесом? - размышлял, шагая за орочем, Федя. - Если на
склад - то он должен быть где-то в селе; если против партизан -  вряд  ли  в
такой чащобе найдут. Непонятно. И разве здесь можно проехать на телегах?  Не
ошибся ли старик?"
   Намунка уверенно вел приятелей. Он прекрасно  знал,  где  спрятаны  тюки,
выгруженные с небольшой шхуны,  совсем  недавно  побывавшей  в  бухте.  Ороч
считал, что солдаты шли туда; куда же еще? Кругом  тайга  сейчас,  он  знал,
безлюдна. Дорогу путникам иногда перекрывали сплошные заросли, переплетенные
лимонником с пестрой листвой и диким виноградом. Тогда Ломов выходил  вперед
с топором и с большим усердием рубил лианы  и  ветви,  а  Федя  думал:  "Тут
солдаты за десять шагов не увидят  партизан,  а  подобраться  к  ним  втихую
совсем нельзя".
   В одном месте, где помельче, перешли реку вброд. От сплошной  листвы  над
головами было сумеречно, словно и не всходило солнце.
   Проводник-ороч всю  дорогу  молчал.  Он  был  немного  смешон  в  высокой
войлочной шляпе и с длинной седой косой.
   - Два раза ближе, чем солдаты ходи, - сказал старик, заметив, что  друзей
стали покидать силы, - осталось мала-мала.
   Вот тайга  поредела,  снова  показалось  солнце.  Встретилась  лужайка  с
огромными мшистыми скалами. Дорога пошла на подъем, рубахи парней  потемнели
от пота.
   Федя и Ломов выбились из сил и, как по команде, повалились на траву.
   - Отдохнем, - простонал Великанов.
   Намунка, закурив от огнива, сказал:
   - Твоя хочу смотреть, что солдаты делай, отдыхай не могу. - Он показал на
солнце. - Его отдыхай нету.
   Ни Федя, ни Сергей не пошевелились.
   Намунка потряс бородкой. Что-то бурча под нос, он вынул нож  и,  протянув
свесившуюся с дуба лиану, срезал продолговатый кусок коры. Потом он разделил
ее пополам и сказал спутникам:
   - Его кушай надо - шибко хорошо. Большой сила давай, отдыхай  не  надо...
Кусай, кусай, потом проглоти. Федя посмотрел на Ломова и взял кожицу.
   - Спасибо, - сказал он орочу.
   Он читал и однажды даже слушал замечательного  исследователя  Уссурийской
тайги  Арсеньева.  Запали  в  память  его  слова  о  трогательной,   детской
честности, о гостеприимстве орочей. Нет, Намунка попусту болтать  не  будет.
Федя сунул в рот кору-лимонник. Ему последовал и Ломов.
   Старый ороч улыбался, причмокивал губами и приговаривал:
   - Так, так. Хорошо, хорошо. - Он не дал приятелям разлеживаться.
   Через несколько минут все снова двинулись сквозь заросли. Лимонник придал
бодрости морякам.
   По пути Намунка облюбовал молодую лиственницу с тонким и ровным  стволом,
молча взял у Ломова топор  и  двумя-тремя  ударами  свалил  ее,  очистил  от
ветвей. Получилась жердь в три человеческих роста. С жердью на  плече  он  и
прошел остальную дорогу.
   А подъем все круче. Среди зелени - все чаще пролысины известняка.
   Одолев  еще  одну  цепкую  заросль  шиповника,  исцарапав  лицо  и  руки,
остановились у ребристого желтоватого камня, ничем вроде не отличавшегося от
попадавшихся раньше.
   Намунка сбросил жердь с плеча.
   - Отдыхай хочу, кушай хочу, - сказал он и стал собирать  сухие  листья  и
ветки.
   Моряки охотно ему помогали.
   - Ружье староста забирай, котомка  забирай  -  плохой  люди,  -  бормотал
Намунка, - чего в лесу могу без ружья делай?
   Костер быстро разгорелся. Ломов развязал мешок с немудреным харчем.
   - Чайку бы, - протянул он, похлопывая крышкой чайника, - заварка есть, да
водица далеко.
   - Почему далеко? -  отозвался  старик.  -  Помогай  надо,  -  сказал  он,
взявшись за камень, - сюда толкай.
   Налегли втроем и сдвинули камень в сторону.  За  ним  оказался  пролом  -
только-только пролезть человеку. Федя понял, в утробе горы - пещера.
   Ороч привязал к ручке чайника увесистый,  с  кулак,  камень,  размотал  с
пояса тонкий ремешок из  нерпичьей  кожи,  захлестнул  на  дужке  чайника  и
опустил его в расселину. Подержал с минуту, вытащил.
   - Вот вода...
   Подкрепились хлебом и соленой кетой, крепким  кирпичным  чаем  с  сахаром
вприкуску. Намунка особенно смаковал рыбью  голову.  Потом  он  залил  водой
костер, присыпал песком.
   Стряхнув с одежды налетевший пепел, ороч долго прислушивался, склонившись
над проломом.
   - Там солдаты, - сказал Намунка, обернувшись к морякам, - подожди надо. -
Он туго набил трубку табаком, полученным в подарок от Ломова,  и  уселся  на
камень.
   Федя посмотрел на ороча и вспомнил индейцев из романов  Фенимора  Купера.
Да, так же невозмутим, как будто безразличен ко  всему  окружающему.  Взгляд
зорких прищуренных глаз устремлен вдаль... И, как в романе, все время  ждешь
чего-то неожиданного и чудесного.
   - Каков наш старик! - шепнул он Ломову. - Ни  дать  ни  взять  индеец  из
племени делаваров, Чингачгук какой-нибудь...
   Матрос с улыбкой согласно кивнул.
   Старый ороч курил и думал, что ему скоро шестьдесят лет.
   "Я еще хожу на соболя,- думал Намунка, -